е спал! Сперва притворялся, чтобы посмотреть, что будет дальше, потом понравилось — он ничего не делает, а его целуют, а потом привык и решил так остаться, а то вдруг откроет глаза и что-то не то увидит. Так и смотрел в щелочку сквозь ресницы, быстро зажмуриваясь, когда я приближалась. То есть у нас опять все не складывалось. Вот тогда я и стала задумываться о вероятностях. Я не обвиняю тебя. Просто тогда я тебя не понимала. Хотя я уже сделала открытие, что все люди разные, эта тема закрывалась сама собой, как только дело касалось моих близких. И еще: насколько я очертя голову кинулась в наши отношения, настолько ты надеялся, что это не всерьез. Чем очевидней для тебя становилось, что это не понарошку, тем отчаянней ты надеялся. И принимался доказывать на деле. В первую очередь себе самому. После каждой чрезмерной, с твоей тогдашней точки зрения, вспышки любви ко мне — из места, откуда ты смотрел, они казались неоправданными и преувеличенными кем? — ты бросался к другим женщинам, чтобы утвердиться, что для тебя нет разницы. И приходил к доказательству от противного, как вы выражаетесь в своей математике. Но ты не восклицал радостно: что и требовалось подтвердить, как после своих научных изысканий, — тебе становилось не по себе. С моей же позиции твое поведение выглядело как точный слепок с моего, если бы я не любила. При этом я чувствовала, что ты меня любишь, да еще как. То есть чувствовала одно, а видела другое. Как тут не растеряться. Но я не думала, что, будь на твоем месте другой, мне могло бы быть лучше. Мне нужен был именно ты, это было ясно. При встречах с другими людьми у меня не возникало ощущения, что где-то внутри меня, примерно между сердцем и желудком, захватив большую часть души, кто-то вырезал кусок. И я настолько свыклась с этим, что не замечала нытья. Понадобилось время, чтобы я, отбросив в сторону все свое скудоумие, поняла — при встречах с тобой я испытываю не радость, а просто утихает боль, ставшая хронической, — оперированное место являло точный слепок с тебя, вместе с твоими помятыми костюмами и папироской в руке ты идеально заполнял вакуум. Частично его заполнить невозможно. Поэтому я ни к кому и не кидалась. В отличие от тебя, мне не требовалось съедать яблоко, чтобы познать, что оно гнилое. Что ты — да, я — да, но, может, время-место были не те? Я примеривала разные возможности, которые могли способствовать нашему полному совпадению. Наверное, встреться мы чуть раньше, когда ты никого еще не любил до меня, ты бы сразу поверил в нашу любовь. Но потом я подумала, что у тебя стали бы возникать всякие искушения, исследовательская жилка в тебе так развита. Ты бы стал оправдываться — почему я решил, что она — единственная, — это надо еще проверить. И карусель бы закружилась по новой. Самым привлекательным мне казался вариант, когда б ты был намного старше меня. У тебя был бы тогда большой опыт несовпадений и разочарований, увидев меня, ты бы сразу понял — вот то, чего мне не хватало, что я напрасно искал всю жизнь. Но — ты был бы к тому времени наверняка женат, дети, то-сё. Вряд ли б нам тогда удалось встретиться так, чтобы не пройти мимо. Ведь узнаешь только то, что ожидаешь увидеть. Или если бы ты был моим сыном. Вот бы я тебя любила-лелеяла! Ты был бы полностью моим. Я бы тебя купала, читала бы книжки на ночь, отвечала бы на все вопросы. Мы бы совсем не расставались, потому что ты бы этого не хотел и цеплялся за мою юбку, я бы на секунду притворилась, что хочу уйти, чтобы увидеть, как ты это делаешь, а потом бы, конечно, осталась. И так было бы всегда. До определенного момента, пока ты не повзрослеешь. Тогда другие женщины стали бы важней меня. Ты бы, бросив меня, ушел к ним. Да и мне бы, наверное, не очень понравилось, если бы за меня все время цеплялись. Вот если бы я была твоей дочкой, ты бы никуда от меня не делся, сколько бы у тебя ни было женщин. Они были бы одно, приходили бы — уходили, а я совсем другое. Меня бы ты всегда любил. Правда, только до известного предела. А меня это тоже не устраивало. Да и вообще не устраивало, как ты относился к женщинам, ко мне ли, к другим ли. У тебя откуда-то было представление, что женщины — это забава, а друзья — это серьезно, и ты примеривал к нему свою жизнь, кроил свои поступки, подгонял их по этому образцу. Женщин можно было бросать, но потерять друга! Как можно? Была бы я твоим самым близким другом, проверенным и надежным, ты не стал бы искать другого. Были бы бабы, сегодня одна, завтра — другая, а когда они б тебе надоедали, мы бы снова встречались и выпивали. Ты бы мне все рассказывал, про баб тоже, и я бы не ревновал, потому что они все — второстепенное, от меня у тебя не было секретов, а с ними ты изворачиваешься, придумываешь, чтоб не лезли в душу. Но тогда нам нельзя было бы все равно целоваться по-настоящему и все такое прочее. Мне-то все равно, то есть не все равно, а хотелось бы, но ты бы не смог. Мне пришлось бы украдкой к тебе прикасаться, не больше двух-трех дружеских объятий в день, и ты бы задумался. Все-таки ты очень консервативен. Куда ни кинь, лучше того, что было, быть не могло. Или не там я искала пути улучшения. Как в детстве, когда я вознамерилась понять, что такое бесконечность, и придумала принцип, по которому за точку отсчета бралась я сама. Если поверить, что я вся состою из атомов, невидимых глазу, а сама при этом живу на планете, которая вместе с себе подобными может быть таким же набором атомов, то вся Вселенная — всего лишь крохотная клетка с молекулами из планет в теле какого-то гигантского человека. И Он может рассмотреть ее в самых общих чертах, если изобретет мощный микроскоп. А сам Он является обитателем атома в клетке еще большего сверхчеловека и так далее. Тогда каждая моя клетка — необъятные миры для маленьких человечков, а они в свою очередь, и так далее. Тогда получалось, что, обстригая себе волосы, состригая ногти или поранив коленку, я рушила целые галактики с их надеждами, Любовями, войнами, страданиями и прогрессами. И кто-то так же запросто, не задумываясь, может состричь нас. Ну и что, что мы так долго живем и еще ничего не случилось. Если Он такой большой, то то, что для нас тысячи лет, для него одна секунда. У него еще ногти не выросли. В таком случае выходило, что я преступница. Но, с другой стороны, ногти для того и растут, чтоб их стричь. Так было задумано, значит, и крушения тоже входили в планы. Или же моя теория подходила только для объяснения бесконечности, а для всего остального требовались другие возможностные допущения. Как это я все понимала только через свое тело. А если б оно у меня было другое, я бы по-другому все понимала, что ли? Кажется, я увидела, как надо было рассматривать наши отношения. И вообще все, что происходило. Человеческие судьбы — это, как пейзаж. Который может меняться только в пределах данности. И от выбора ракурса — но тогда меняется не суть происходящего, а всего лишь угол зрения. Допустим, что я была бы деревом — первое, что бросается в глаза в пейзаже. А ты — рекой. Тогда я опускаю всякие рассуждения на тему: в каких климатических условиях дерево могло вырасти, а в каких было бы другим деревом или вообще не выросло. Если бы я росла на утесе горючем, а ты бы протекал на севере диком, то ты мне мог бы только сниться. А так я выросло там, где выросло, и той породы, какой получилось. И расстояние между нами — свершившийся факт. Оно такое, какое есть. Муравью покажется очень большим, человеку — так себе, пролетающей птице — ничтожным, а из самолета решат, что мы — одно и то же. Из проплывающих по тебе лодок подумают, что я недосягаемо, потому что над берегом крутой обрыв. Одним покажется, что мы вечность рядом, а другие могли видеть тебя, когда меня еще не было. А потом меня срубят, или в меня ударит молния, или я завяну — вспомнила, где я! — подожди, давай пока про дерево — ну что ж, а ты все будешь протекать. А рядом с тобой вырастет другое дерево. Нет, это мне не подходит. Хорошо, тогда я буду скала. Значит, все рассуждения о расстоянии остаются в силе, а время — все обозримое прошлое и будущее. Да, красиво получается. Тому, кто сидел бы справа спиной ко мне, было бы ясно, что ты бесконечно от меня убегаешь, а тому, кто слева, — что ты вечно мчишься ко мне. С большой высоты определили бы, что ты неподвижен. Я была бы частью тебя, или ты — частью меня. Нет, вместе бы мы были пейзажем. О котором не рассуждают, почему, да как, да зачем, а любуются им и принимают. Господи, сколько я ошибок сделала! Зачем было столько суеты? Почему я не могла просто радоваться ему и всему, что у меня было? Я же не скала, у которой прорва времени впереди. На что я изводила свое время? А могла бы наполнить всем, чем пожелаю.
Уже светает. Кажется, это сегодня. Господи, почему я жила так неправильно? Почему я так бессовестно вела себя с людьми? Ф-фф, про родителей без содрогания и не вспомнить. Что они сейчас должны переживать! Это ужасно. Сколько сил они на меня потратили. И ни одного слова благодарности от меня за всю жизнь. А сейчас? — небось вдрызг сломалась совсем новая машина, которую они мне подарили на день рождения.
Могли ведь потратить все эти деньги на себя, и никто бы их не обвинил. Нет, всю жизнь я им доставляла одни неприятности, и сейчас еще вот это. Шутка ли, потерять единственного ребенка. Бедные! За что же им такое? Ничего хорошего они от меня не видели за всю мою сознательную жизнь. А умерла я как бездарно! Другому надо было бы еще постараться, чтобы так глупо все кончилось. Ну вот ни с кем, ни с кем — кого ни возьми, я не поставила красивой точки в отношениях. Со всеми все как-то недосказано, недоделано, недочувствовано. Висит рваными лохмотьями. А с тобой какую пошлую последнюю встречу устроила! Откуда ж мне было знать, что она последняя. Господи. Если ко мне сейчас никто не придет на похороны, я не удивлюсь. Господи! Ведь никому ничего особо хорошего, такого, чтоб запомнилось, я не сделала. Ни одному человеку! Но и ничего особо плохого тоже. Нашла чем хвастаться! Есть ли хоть одна заповедь, которую ты бы не нарушила? Пожалуй, что нет. Я ведь и убивала. И не кого-нибудь, а нашего ребенка, даже еще и не родившегося. Господи, ну почему это все так долго тянется, когда же меня заберут? Когда я хоть куда-нибудь денусь? Не хочу тут торчать и вспоминать свою жизнь. На что я надеялась? Я думала, что не так скоро все это кончится. Я думала, что у меня еще куча времени, я же столько раз собиралась делать добрые дела, и не для галочки, а от всей души. Я думала, что успею, не сегодня, так завтра, сказать всем, кому я благодарна, как я им благодарна, или как-то выразить. Почему я всегда это откладывала на потом, как будто есть что-то важнее? Почему выразить свое неудовольствие я всегда успевала? Как я могла всерьез на кого-то злиться и обижаться, когда есть смерть? Как я могла хоть от кого-то что-то хотеть? Когда единственное, что было действительно в моей власти, — это самой что-то делать? Какой был смысл в моей жизни, если все так бестолково тянулось и кончилось? Во что я превратила свое существование, когда все было в моих руках? Когда можно было жить да радоваться. В жизни столько поводов для радости! Почему же я с таким тоскливым упорством выискивала причины для огорчений, когда в моих силах было пройти мимо них, не коснувшись. Как я этого тогда не понимала? Почему я превратила любовь — яркий праздник, чистосердечный дар — в угрюмую работу? Господи, почему я не радовалась жизни? Если бы знать заранее хотя бы за день, что это произойдет, я б