состояния Нирваны, он может уже не возвращаться или возвращаться осознанно. — Будда говорил о колесе Сансары, и я недавно понял, что Он знал, что это движение бесконечно, просто было еще не время людям об этом сообщать. — Слушайте, я вас умоляю, мы все-таки живем в православной стране. Бели вы хотите ей помочь, то сходите все завтра в церковь и помолитесь о спасении ее души. Не пожалейте грошей на свечку! У меня даже есть универсальная молитва, которую я переписал у одного монаха, все остальные на смерть какие-то узконаправленные, молитва вдовца или молитва родителей, а эта годится всем. Если хотите, я дам ее переписать. — Зачитай ее лучше сначала. — Не знаю. Никто не будет возражать? Она длинновата. — Давай-давай. Мы послушаем. — Ну хорошо. Слушайте.
Молитва
Верую, Господи, что Ты Христос, Сын Бога Живаго, пришел в мир не для праведных, а чтобы спасти грешников, следовательно, для спасения и моего усопшего, первого из грешников. Верую, Господи, что Ты взял на Себя грехи всех в Тебя верующих: следовательно, взял на Себя грехи и моего усопшего. Верую, Господи, что Твое слово истинно и обещание — неизменно. Ты сказал: «Просите и дастся вам». Я прошу милости усопшему. Для Тебя это — возможно, и прошение мое — согласно с Твоим желанием «всех спасти», потому что не хочешь смерти и погибели грешников. Полагать души свои за спасение ближних Ты заповедал. Моисей и Павел желали быть исключенными из числа избранных, чтобы только спасти своих, и я умоляю Тебя, Господи, пусть уже лучше погибну я один, да спасутся мои усопшие, за которых Ты пролил Свою бесценную кровь. Они дороги Тебе, и за спасение их приношу Тебе себя в жертву. Все, что могу, по повелению Твоему, при помощи Твоей благодати, без которой ничего не могу, готов исполнить все, да спасется усопший. Не Ты ли, Господи, сказал, что нам, грешным, немощным, принадлежит одно только желание добра, а исполнишь его Сам Своею благодатью. Верую, Господи, что надежда на Тебя — не постыдна. Жена хананейская вполне веровала, что Ты, Господи, если только захочешь, можешь исцелить от беснования ее дочь; и я верую, Господи, если только захочешь, и моего усопшего можешь помиловать, спаси и избавь от вечной муки, восполнив недостающее для спасения в усопшей душе Своей благодатью, и исцели ее раны греховные. «Молитва веры — спасет болящего», — свидетельствует Св. Апостол Иаков. Верую, Господи, что Ты умер за всех в Тебя верующих: я верую, что Ты в Своей смерти заключил и смерть Твоего раба, моего усопшего, и потому даровал ему вечную жизнь, уничтожив вечную его смерть. Своею смертью, и в Себе Самом открыл воскресение, жизнь и покой ему. Не Твои ли слова, Господи: «Так Бог возлюбил мир» — людей, следовательно, верую, что и мой умерший возлюблен Тобою. Возлюбив мир, Бог послал Тебя, Единородного Своего Сына, да не судишь, а спасешь. Мой ум и сердце вполне покоятся в Тебе, Сладчайший Иисусе, сыне Божий, что Ты взял на Себя грехи моего усопшего; для его спасения пришел, за него восшел на Крест, за него пострадал, за него умер. Воскрес, вознесся на Небо и сидишь во всей Своей славе одесную Отца, ходатайствуя крестными язвами за моего усопшего, как виновника Твоих страданий, Господи, и потому спасенного Тобою. Аминь.
— Да, длинновата, ничего не скажешь. А потом, если она некрещеная была… Мне не нравятся эти ограничения. — Да. Мне это тоже не нравится в христианстве. Я и в буддийских странах когда путешествовал и заходил в какой-то храм поговорить, если они начинали с осуждения соседнего храма или религии, я тут же понимал, что мне тут ловить нечего. Когда человек действительно занят духовной работой, у него нет ни времени, ни желания на осуждение других. В православных церквях бывают замечательные батюшки, на редкость удивительные люди, я был лично знаком с одним таким, но тенденция осуждать для меня неприемлема в представителе какой бы то ни было религии. — Давайте я вам лучше расскажу притчу, которую мне она сама рассказывала. Я не знаю, откуда эта притча, забыл тогда у нее спросить, но, может, она нас всех примирит и заодно помянем ее. — Расскажи. — В общем, один человек по воле жизненных обстоятельств стал разбойником. Он не задумывался над тем, что он делает, просто убивал и грабил всех как бы по должности. И если бы все продолжалось так же по инерции, как он жил, его должен был самого прирезать встретившийся на его пути более сильный противник. Но непонятно по какой причине — наш разбойник книжек не читал, с продвинутыми людьми не общался, — тем не менее в какой-то момент он остановился и задумался над тем, что делает — что не часто происходит даже с читающими людьми. А задумавшись — ужаснулся.
Долго пребывал в отчаянии, пока не додумался пойти на исповедь. Заметьте, когда она рассказывала эту притчу, ни ей, ни мне не пришло в голову уточнить, к священнослужителю какой именно религии он решил обратиться. Для нас это было как-то несущественно. Ну направил он свои стопы — я думаю, для разбойника тем более были непринципиальны тонкости различий между вероисповеданиями, у него небось и мамы-то не было, чтоб внушить ему основы, иначе он не стал бы разбойником. — Почему же, бабушка моей любимой сказочной героини любила повторять: «Детей надо баловать, тогда из них вырастают настоящие разбойники». — Ну хорошо, тогда у него была неправильная бабушка. Ну вот пришел он к первому попавшемуся священнику и стал каяться в грехах — скольких он там убил, ограбил и изнасиловал. Священник выслушал его и говорит: «Слишком тяжелы твои грехи, я не могу их отпустить. Уходи отсюда». Услышав такое, разбойник зарыдал, у него подкосились ноги, и священник, видимо, чтоб поскорее освободиться от его присутствия, сказал ему: «Сходи лучше к самому главному представителю нашей церкви, он находится в таком-то городе. Он может тебе помочь». Пошел разбойник к самому главному, все повторилось по новой, и главный ему говорит: «Иди в такую-то пустыню и найди там такого-то отшельника, может, он тебе поможет». Долго шел наш разбойник, нашел наконец отшельника, тот его выслушал и говорит: «Слишком тяжелы твои грехи, сын мой, не в моей власти их отпустить. Но я тебе советую разыскать одного отшельника, он совсем святой и живет на самом краю земли, путь к нему чреват опасностями, но, если ты его найдешь, он сможет тебе помочь». Ну, не буду распространяться, каким опасностям подвергался по пути бедный разбойник, но наконец он нашел святого. Упал разбойник ему в ноги и онемел от усталости и робости — а вдруг и тут его прогонят, куда тогда деваться. Святой говорит: «Встань, брат мой, знаю, с чем ты пришел. Хоть и велики твои прегрешения, но безгранично милосердие Господне. Уже то, что ты так раскаялся, что не поленился найти путь ко мне, говорит за тебя. Но не мне, ничтожному, отпускать грехи братьев моих. Я буду, пока есть дыхание во мне, молиться за тебя. Но никто не может помочь тебе больше, чем ты сам. Пойди еще дальше отсюда, потому что здесь земля еще не кончается, найди себе пещеру, какую тебе подскажет сердце, питайся чем Бог пошлет и моли денно и нощно Господа о прощении. И возьми вот эту лампадку, поставь ее в угол, но не зажигай. И когда она сама по себе загорится — то будет тебе знаком, что Господь тебя простил». Поклонился разбойник в ноги святому отшельнику, взял лампадку и, окрыленный, пошел искать себе пещеру. И нашел он себе пещеру, и зажил новой жизнью, питался только кореньями, что неподалеку росли, жажду утолял из ручья, протекающего мимо, и молился усердно. Шли годы, уже местные дикие звери признали его, запросто захаживали проведать, птички клевали из его рук, отшельник неустанно молился. А лампада все не загоралась. Но разбойник, то есть теперь отшельник, уже и не помышлял о другой жизни. Мирно и однообразно текли дни его. Но как-то однажды к нему в пещеру вбежал оборванный человек, истекающий кровью, и прохрипел: «Святой отец, меня ранили, я умираю. Я был большим грешником, помолись за меня». Отшельник ему отвечает: «Брат мой, я самый большой грешник" которого знает земля. Господь не услышит мои молитвы. Помолись сам за себя». Раненый из последних сил прошептал: «У меня нет времени… Неужели я умру непрощенным?» и испустил дух. Тут отшельник упал на колени и начал молиться: «Господи, если я до сих пор хоть чем-то заслужил Твою снисходительность, и все, что я впредь смогу сделать во имя Твое, я знаю, что я грешен, я знаю, что нет мне прощения, я с радостью приму Твое наказание, но если возможно, прости этого человека». И тут он увидел, что лампада в углу загорелась и осветила пещеру.
Что это значит? Я не помню такой притчи. Почему мне ее приписывают? И что я тут делаю? Мне нужно было куда-то направиться. Вот все, что я помню. Я помню. К свету. Не нужно было возвращаться назад. Сколько времени потеряно! Хотя времени уже нет. Или есть? Если нет, тогда это и есть мое наказание — они будут здесь сидеть и говорить, говорить… Тогда это их наказание тоже. Но они еще не умерли. Где же логика? Хотя какая логика в аду? Но тогда нет и пространства. Кроме этой комнаты. Можно проверить. Хочу… К свету. Не отпускают. Куда я еще могу хотеть? Ну допустим, к себе домой. Получается. Но здесь страшно. Здесь уже нет меня. Вдруг телефон снова зазвонит. У меня при жизни была какая-то странная связь с телефоном. Он реагировал на мои эмоции. Если напряженно ожидался чей-нибудь звонок, телефон переставал работать. То есть он не был мне другом. Нет, они тянут меня обратно.
— Да, я тоже считаю, что жить можно где угодно. Какая разница, где жить? Главное, чем ты занимаешься. — В некоторых местах невозможно заниматься чем ты хочешь. — Можно. Только заниматься нужно этим на другом уровне, вот и все дела. — Да, везде, наверное, можно жить, кроме Котласа. — А это что такое? — Это город такой ужасный в Архангельской области, где одни только зеки живут. Вот там жить нельзя.
Конечно, они меня держат. Мне было сказано попрощаться с каждым по отдельности. Но как это сделать, если их разговор завораживает меня и несет по течению? Почему бы им немного не помолчать? Объявите кто-нибудь хотя бы минуту молчания. Не нужно больше к ним прислушиваться, иначе я опять забудусь. Меня держат не только они. Тут же копошатся мои желания. Они еще живы, многие срослись с их желаниями. Меня повязали крепко, не вырваться. Но мне же удалось это прежде. К Свету, к Свету, хочу к Свету. О, затягивает. Вот именно, что не лечу, а затягивает в воронку. Но там в конце виден свет, и будь что будет. Вот он. Я уже приближаюсь. Я уже совсем близко. Мы, наверное, сейчас соединимся, так близко мы. Теперь можно отдохнуть. Куда же меня дальше несет? Мы не стали одним, мы по отдельности, но я внутри света. Это не тот свет, хотя он тоже живой. Но это не мой старый свет. Он расступается, чтобы дать мне дорогу внутри себя. Я продвигаюсь внутри, но мы не соприкасаемся. Я окружена им. Он живой и с интеллектом, это чувствуется. Но он не целый. То есть он целый, это единый организм, но состоящий из колонии самоценных существ. Они так похожи, как будто клетки, и они срослись, но чувствуется, что каждый обладает своим осознанием. И как они умны! Каждая клетка намного умней меня. Это чувствуется безошибочно. Я для них как инфузория туфелька. Как они на меня смотрят! Но каждый смотрит по-своему или видит что-то свое — как это определить, — вот поэтому и ощущается, что они разные. Как они умны! Но в них нет тепла. Враждебности тоже нет. Меня проносит мимо них, и они просто смотрят. И р