мог еще и что-нибудь такое ядовитое сказать про моего мужа, что я бы на всю жизнь запомнила, и даже если б это не так было, я бы видела его глазами всякие недостатки. — А как у тебя с мужем? — Ой, слушай, он меня так любит, и вообще совсем другая жизнь. У нас там двухэтажный дом с двумя сортирами, бассейном и всеми прочими прибамбасами. — А с ним ты больше не встречалась? — А как же, прошлой осенью. Только я приехала, причем никто не знал, что я приезжаю, даже маме в последнюю минуту сообщила, потому что все было неопределенно. И только я зашла домой, даже чаю не успела толком выпить, раздается телефонный звонок. Я беру трубку, ни о чем таком не думая, и оказывается — его сестра. Потом мне мама сказала, что до этого они вообще не звонили. Но они оба с братом обладают такими паранормальными способностями. Так что для меня ничего удивительного в этом не было. — Сестра? А что она от тебя хотела? — Как что? А из кого им еще кровушку сосать? Я думаю, они очень болезненно переносили мое отсутствие. Но она со мной говорила как ни в чем не бывало, как будто только вчера расстались и договорились сегодня встретиться. Ой, она говорит, как хорошо, что ты дома. Мы с братом очень по тебе соскучились, хотим тебя сегодня к себе пригласить, обязательно приходи! Я, конечно, стала отнекиваться, но она тоже обладала надо мной гипнотической властью, я говорю — нет, не могу, а она — ну, значит, мы тебя будем ждать, сегодня твой день рождения, мы стол приготовили. А у меня действительно был день рождения. И нельзя же так, говорит, мы все-таки не чужие люди, и положила трубку. Ну, думаю, ни за что не пойду, а то все начнется по новой, а у самой руки трясутся, не успела опомниться, как я уже по магазинам закупаюсь, набрала две большие сумки продуктов — у них вечно ничего нет, вплоть до самого необходимого, думаю, приеду, пирогов им напеку. А жили они не в самой Москве, а в Подмосковье. Я маме говорю — ты меня не жди, останусь сегодня там ночевать. Ну и потащилась я с этими тяжеленными сумками, а в этот день, по закону подлости, такой ливень — сплошной стеной. Приезжаю. Звоню в дверь. Открывает их мама. А детей, говорит, нету. Дочка в Москве, на работе, и вроде собиралась там ночевать. А сын в другом нашем доме. Как же так, говорю, они меня так настойчиво звали. Ну ты же знаешь моих детей, говорит бедная мама. Но они очень по тебе скучали, все время вспоминали. Ну посидели мы с мамой, поговорили, поплакали, а уже стемнело, вечер, дождь продолжает лить как из ведра. Ну ладно, говорю, поеду в тот дом, а то скоро совсем ночь будет. А другой дом находился в двух с половиной часах езды от Москвы и примерно в двух часах от этого дома. Местечко совсем глухое и называлось соответственно — Туголесье. Там даже на станции не было телефона, мне пришлось на предыдущей сойти, чтоб позвонить своей маме, сказать, что все в порядке, я доехала, остаюсь с ночевкой. Потом на следующей электричке доезжаю, а время уже — ночь. А там такое место — от станции нужно еще через глухой лес переть, и там на опушке стоит пятиэтажная хрущоба, не знаю для каких целей построенная. У них там была однокомнатная квартирка на пятом этаже. Поднимаюсь, звоню в дверь, стучу — никто не отзывается. Но так иногда бывало, у него была привычка включать телек на полную мощность, и он тогда не слышал ничего. Я спустилась во двор — у них окна выходили — хотела сказать «на задний двор» и самой смешно стало, — ну в общем, смотрю, а в окне такие голубоватые блики, как от телевизора. Снова поднимаюсь, стучу ногами, кричу, а сама от дождя насквозь уже мокрая, думаю — не переться же обратно в таком виде. Поверишь, где-то полчаса уже стучала, наконец, открывается дверь, он стоит — совершенно голый, а на заднем плане какая-то потасканная бабенка мечется. Он говорит: проходи, я сейчас разберусь. Я прохожу на кухню, я сама вся трясусь, слышу, он там ее выпроваживает, а она что-то верещит насчет дождя, он заходит ко мне, смотрю — уже трико натянул, — говорит: извини, что так получилось, я сейчас ее выведу. Я хотела уйти, но он так посмотрел, глаза такие добрые, говорит: оставайся, я тебя так ждал. Вообще кинулся на шею, так тепло обнял, чуть не зарыдал. Ну, сижу, жду. Прошло так с полчаса — возвращается. Весь вымазанный, как будто несколько раз падал на улице. Выражение лица резко изменилось, как будто рукой провели по его лицу, знаешь, как у актеров, глаза стеклянные. Смотрит дико, ну, думаю, началось. У меня — мандраж. Он так сухо, как хлыстом резанул, говорит: раздевайся. Я понимаю, что шансов у меня — нуль, деваться некуда. Начинаю раздеваться. А он продолжает так отрывисто отдавать приказы: иди в ванную! Иду. Он набрал воды, говорит: забирайся! Влезаю в ванну, он мне издевательски-ласково так: ну что, вышла замуж за иностранца? Ты теперь понимаешь, что ты предательница Родины? Молчу. Отвечай — и включает холодную воду. Ты понимаешь, что ты не только Родину, ты нашу любовь предала. Чувствую, у меня уже зубы начинают кляцать. Тут он мне: Гурджиева читала? Говорю: что ты хочешь? Может, поговорим по-хорошему? Он снова: скажи мне, Гурджиева читала? Молчу. Он как направит на меня ледяной душ, — я и так вся окоченела после ливня, окатил с ног до головы и держит струю. Я тебя спрашиваю, отвечай! Читала, — говорю, — ты же знаешь. А хорошо ли ты прочитала? Помнишь разницу между личностью и сущностью? Помню, — говорю. Ничего ты, сука, не помнишь, — и как огреет меня шайкой. Так больно! Если бы ты понимала разницу, то знала бы, что наши сущности любят друг друга, а личности ненавидят. Смотрю, он опять замахивается, я закрылась руками, тут он мое кольцо обручальное увидел. А ну-ка сними, — говорит, — продажная тварь, и засунь себе в очко, — и опять замахивается. А пальцы от холода у меня опухли, знаешь. Такой колотун. Я пробую мылом, не получается. Тут я со страха говорю таким спокойным, ласковым тоном: ты прав, с моей стороны было большой глупостью приходить к тебе с этим кольцом на пальце. Ведь я тебя люблю. Давай я выйду, положу его куда-нибудь от глаз подальше, тут что-то не снимается и вернусь к тебе в ванную. Он клюнул на это, я выхожу, натягиваю трусы, майку, все остальные шмотки кидаю в рюкзак и на цыпочках прокрадываюсь к выходной двери и облом — он ее успел запереть на ключ. И тут у меня такое озарение, как бывает в критической ситуации, — еще бы, после битья по голове, как в дао, у меня третий глаз открылся, у меня такая зрительная картинка перед глазами — я вижу ключ лежащим внутри заварочного чайника. В нормальном состоянии я бы ни за что не догадалась. А может, знаешь, когда он туда засовывал, я какими-то рецепторами это зафиксировала.
Прокрадываюсь снова на кухню, причем я так долго рассказываю, а все заняло буквально секунды, открываю чайник, он полон заварки, запускаю туда пальцы и действительно нашариваю ключ. Я снова шмыг мимо ванны, трясущимися руками еле справляюсь с замком и вылетаю на улицу. А там такая темень, только один фонарь у дома горит. Но мне и лучше, в таком виде проходить. На мне сапоги, трусы и майка, рюкзак на спине висит и зонтиком прикрываюсь. Сейчас обхохочешься, как представишь, а тогда я думаю: Господи, лишь бы живой отсюда выбраться. Мне ж еще через лес пробираться до станции. Иду дальше, слышу голоса. А там гаражи у них стояли, и между ними местная наркота сидела, ширялась. А тут им такая добыча прямо в руки идет. Они бы и нормально-то одетую девушку не пропустили, а тут я с моим зонтиком. Ну, думаю, как-то надо проскочить. А пройти незамеченной невозможно. Я прошла такой тенью прямо у них перед носом. А сама им в это время внушаю мысленно: меня нет, меня нет. И опять, видимо, из-за моего состояния, мне удалось проскользнуть незаметно. Добегаю до станции, а там стоит парочка, женщина такая пожилая в платочке и молодой человек, видимо, сын ее. Они смотрят на меня и такое ощущение, будто все понимают. Я спрашиваю, когда будет следующий поезд. Они говорят: вы знаете, нам очень повезло, вообще после двенадцати поезда не ходят уже, но сегодня выходной и сообщили, что через десять минут пройдет дополнительная электричка. Я так обрадовалась, говорю: постерегите меня, я оденусь. Там была такая станционная пристройка, в которой билеты продают, но сейчас там никого не было. Я быстро оделась и не вылезаю до прихода электрички, думаю, сейчас, наверное, он придет следом. Но все так быстро произошло, что он, наверное, не сразу сообразил, и потом, наверное, знал, что поезда уже не ходят, думал, что никуда не денусь. Я уж себя не помнила, когда добралась до дома, а утром позвонила его сестра, но мама сказала, что меня нет дома. И эта сестра, представляешь, начала орать на мою маму, типа, что это у вас за дочка, мы к ней с доверием, а она ушла ночью, не сказавшись, и оставила выходную дверь настежь открытой, так потом к нам в квартиру забрели бездомные собаки и все привели в беспорядок, и дальше в таком духе. Но мама не стала с ними связываться, она просто выслушала и положила трубку. Но я теперь боюсь у родителей даже к телефону подходить. — Да, наши мужики — это нечто! Беда прямо с ними. — Да, ты понимаешь, ведь он мне до сих пор снится. Причем всегда в таких очень светлых снах. Я ничего не понимаю. — Ты не хочешь сейчас с ним снова увидеться? — Боже упаси! Ни за что! Вот пока я там живу, я поняла, что действительно все наши мужики с патологией. По минимуму хотя бы комплекс садо-мазо у них есть у каждого, а то и похлеще что-нибудь. Я тут ни одного нормального не видала. — А что ты понимаешь под нормальным? — Да, Господи, то же, что и все. Чтоб не получал удовольствия ни от своих мучений, ни от того, что бабу мучает. Чтобы получал кайф и умел углублять отношения с одной женщиной, а не бегал бы поверхностно за каждой юбкой. Ну чтоб был нормальный мужик, уважал бы женщину. Наши все такие закомплексованные, что на уважение не способны. — Среди наших тоже попадаются порядочные. Когда там они такие комильфо, то еще неизвестно, насколько это их натура, а не навязанная роль. Просто у них считается, что ты должен соблюсти все реверансы по отношению к женщине, тогда ты о’кей, а у нас ты в порядке, если выказываешь презрение. Но и то и другое может быть позой. Проверить искренность очень трудно. Вот со мной был однажды такой случай — я тогда жила еще в Питере, и приехала в Москву по делам, и познакомилась тут с одним известным художником, не будем называть имен. Мы с ним как-то гуляли по городу и проголодались, сунулись в один ресторан, который он знал как приличный, — закрыто; попробовали в другой — на ремонте, остальные кругом — сплошные забегаловки. Не знаешь, чем накормят, это было сразу постперестроечное время. Тут он предложил пойти в ресторан ЦДХ, мы были недалеко, и он все там знал. Но уже когда стали подниматься по лестнице, смотрю, он напрягся и так робко меня спрашивает: «Можно, если я встречу знакомых, я скажу им, что ты иностранная журналистка, интервью у меня пришла брать?» Я говорю: «Конечно, вообще можешь сказать, что я по-русски не говорю, интервью беру у тебя по-английски, мне не хочется ни с кем там разговаривать. Да и по-русски с акцентом я не смогу». Прикид у меня был в то время подходящий, я только из Франции вернулась. Он говорит: «А ты справишься?» — Не боись, отвечаю. Заходим, тут же к нему подваливают два мужика, приглашают за свой стол. Один тоже был художник, известный тем, что он большой бабник. Про него ходили слухи, которые он сам же распространял, что ни одна женщина перед ним устоять не может, и еще какой-то молодой человек. Ну