о других, а не делать это ради освобождения от своих проблем, то есть продолжать думать о себе. — Не все такие тимуровцы, как ты. Некоторым не дано. — Дура, что ты понимаешь! Нет тяжелее ноши, чем забота о самом себе. Я угораю, когда вижу, как люди сплошь и рядом добровольно ее на себя взваливают. — Иногда приходится, знаешь. Когда у меня несколько лет подряд не было квартиры своей и не было бабок, чтоб снимать, я помню, какой это был ад. Не то что на других, на собственного ребенка времени не оставалось. Бывало, что я находила дешевую квартиру и снимала ее, а потом хозяева неожиданно припирались и просили освободить — то ли к ним кто-то приезжал, то ли находили жильца, готового больше платить. Иногда так случалось, что я стояла поздно вечером у телефона-автомата и тасовала в голове список знакомых, стараясь, чтоб не выпал номер кого-то из друзей, их и так с каждым разом делалось все меньше, а ребенок в это время теребил полу моего пальто и с широко раскрытыми от ужаса глазами вопрошал: «Мама, мы сегодня на улице будем ночевать?», и как водится, такие случаи выпадали все больше на разгар зимы. Как вспомню, так вздрогну. Если б кто мне заранее описал, как все будет, я бы предпочла повеситься. Не знаю, как только хватило сил все это перенести. По второму кругу я уже не смогу. Я тогда жила как заведенная. Вынуждена была постоянно тусоваться — чем больше знакомств, тем безопаснее терять старых друзей из-за квартирных напрягов. В то время я приобрела, наверное, восемьдесят процентов моих нынешних знакомых. — Всяко бывает, иногда жизнь вынуждает через себя продираться, как Я продирался в чернобыльском лесу, и тогда одними своими руками не обойдешься, все подручные средства хороши — папки, топоры, знакомые. Но когда наступает затишье, многие продолжают зацикливаться на себе, тут-то погибель и таится. Кстати, а чем дело кончилось? Где ты сейчас живешь? — Я в какой-то момент собрала все силы, побегала по инстанциям и выбила себе однокомнатную квартиру, которая мне по закону причиталась. — Вот видишь, где-то в своем напряге ты сама была виновата. Могла бы тогда все сделать. Или устроиться на работу, чтоб было на что постоянную хату снимать. — Ну сколько мне тогда было лет? Я и не очень-то соображала во всех этих взрослых раскладах: бумажки, конторы, печати. А на работу я не могла по одной простой причине, что у меня маленький ребенок на руках. — Тусоваться тебе ребенок не мешал. Но я ничего не говорю — ты молодец, пробилась, а ведь могла бы сказать: все, сил больше нету и окончить где-нибудь в канаве свои дни. — Мне и хотелось, но ребенок не давал. Без него я бы давно пошла на дно. Мне порой кажется, что это по его причине у нас квартира появилась. Он как бы ее притянул, потому что ему она была необходима, в отличие от меня. Без него я бы до сих пор тусовалась по людям, чем делать такое усилие и добиваться квартиры. И вообще у меня такое ощущение, что он притягивает какие-то вещи, которых без него не было бы у меня — например — телевизор, компьютер. Они ему важны, мне — нет, в результате они у нас появляются. Он вносит упорядоченность в мою жизнь, какую-то бытовую обустроенность. Без него я бы давно сорвалась. Я прямо чувствую, как у нас что-то появляется силой его желания. — Да, так бывает. Каждый ребенок приносит с собой в семью что-то свое. Бывают дети, что прямо от рождения приносят удачу, у родителей с их появлением незаметно для них, но ощутимо для стороннего наблюдателя меняются к лучшему материальные условия жизни и даже социальный статус — там, отца повышают по службе, мать хорошеет. А бывает, что и проклятие с собой приносят. Никогда не знаешь, кого родишь. Одни притягивают удачу, другие — несчастья. — Опять вы за свою мистику взялись. Все очень просто — пока у нее была дурь в башке, она маялась, а как ее жизнь пообтесала, потрепала, она взялась за ум и все у нее стало тип-топ. Жизнь и не таких выковывала. А ребенок тут ни при чем. То есть он дополнительная нагрузка — еще и о нем надо заботиться. Но ничего, смотрите, как она выправилась, любо-дорого смотреть. Раньше у тебя был такой затравленный вид, что, ей-богу, если б ты ко мне сунулась проситься пожить, я бы очень подумал — зачем мне такие расклады на себя навешивать. — Еще б у меня был не затравленный вид в такой ситуации. Но я, кстати, довольно быстро врубилась, что напрягов никто не любит, поэтому на тусовках я была сама непринужденность и беспечность, а иначе как бы мне удавалось столько раз пристраиваться. Я ходила на тусовку как на работу, надев униформу в виде смайл улыбки. — Кстати, никто не знает, что сталось с Катастрофой? Вот кто была чемпионкой среди тусовщиц! — Я ее видела недавно — все такая же. Она вышла замуж за японца и теперь тусуется на Западе. За ней не уследишь, ее носит по миру, как природное бедствие. Она появляется то тут, то там, сметает все как ураган и пропадает на время. В последний раз я ее видела в Амстердаме. Я не знаю, каким образом она вычислила мой телефон — мы с мужем только переехали на новую квартиру и еще никому своих координат не успели сообщить. Но тут возникла Катастрофа и давай мне по телефону стрелку забивать на каком-то парти. Я стала отбиваться как могла, к нам тогда как раз гость приехал — друг юности моего мужа, которого он уже порядком не видел, но Катастрофа была неумолима, она выпытала у меня адрес и притащилась к нам домой, не успели мы и глазом моргнуть. И давай с порога меня обрабатывать — набросилась на меня: когда ты в последний раз смотрела на себя в зеркало, молодая девчонка, а из дома тебя клещами не вытянуть, за мужем совсем в клушу превратилась, там такое парти, такое парти… А муж мой русского не понимает, бедный, смотрит на нас очумело, чувствует, что на меня наезжают, а в чем соль — не поймет. Тут у него желваки на лице заходили ходуном, чувствую, что пора вмешиваться. Я запорхала пташкой, защебетала: это моя старинная подружка, она только что приехала в город, зовет на какое-то сногсшибательное парти. Он мне: если она только приехала, откуда она знает про парти? Она такая, — говорю, всегда все знает, — можно я с ней ненадолго пойду? — А что, муж у тебя такой строгий, что ты у него разрешения спрашиваешь? — Он не строгий, а как бы это сказать? — правильный. Он не выносит лажи — когда люди зря разбазаривают свое время, и, в общем, он прав. Он не любит ходить в кинотеатры, на дискотеки, говорит, что задыхается в закрытых помещениях и не понимает кайфа. — Да у него обыкновенная клаустрофобия. — Нет, он просто очень устает на работе и предпочитает домашний уют. И потом, он не любит танцевать в отличие от меня, не прикалывается к шумному обществу, а мне иногда это нужно. Но тут он мне говорит: «Что ты спрашиваешь? — дело твое, хочешь — иди». Только я хотела выйти, Катастрофа как заголосит: «Ты что, в таком виде собираешься в люди выйти?» А на мне были джинсы приличные и модный свитер. «Ты совсем одичала тут, — говорит, — и стиль потеряла. Покажи мне свой гардероб, я тебе выберу, что надеть». Я смотрю на нее — ну вы знаете Катастрофу, она всегда прикинута с умом, но тут совсем перестаралась — в такой шляпке с наворотами, на которую чуть ли не живая птица пришпилена гвоздями. Заставила меня одеться, накраситься и моему мужу по-английски: «Пошли с нами, что вы будете дома сидеть, там действительно великолепное парти обещали». Муж мой, к моему удивлению, соглашается, и отправились мы такой веселой компанией, приходим на место, и выясняется, что тусовка происходит в голубом баре, но не таком, консервативном, а куда и женщин пускают и все там разряжены на манер Катастрофы, особенно мужчины, с голубыми и зелеными волосами, в облегающих кофточках в сеточку, в кожаных в обтяжку штанах и с такими типично голубыми манерными жестами, ах, ох. — Вот я тоже не могу выносить голубых, которые так кривляются, у них что-то с головой не в порядке. Ведь бывают же приличные голубые без этих выкрутасов. Точно как и женщин, которые так выделываются. — А мой муж со своим другом, представляешь, — они совершенно из другой породы мужчин, такие прожженные морские волки с суровыми морщинами, такое поколение последних хиппи, которые везде разъезжали автостопом, перепробовали все наркотики, выходили вдвоем на яхте в море на несколько месяцев и переносили всякие лишения. Они сразу просекли что к чему, встали с дринком у стойки бара и мрачно разглядывали публику, а те сразу почувствовали свежатинку, стали вокруг них увиваться как бы ненароком, эти терпели, терпели, я думала, они в драку ввяжутся, но ничего, удалось вернуться домой без мордобоя. — А где сейчас Катастрофа? — А кто ее знает, носит ее где-то. — Муж ее, японец, настоящий или фиктивный? — Кто ее разберет, но она продолжает делать аборты, хотя он сейчас в своей Японии находится. Тогда она в Голландию именно с этой целью приехала, на Западе ведь во многих странах с абортами проблематично, а в Голландии — пожалуйста. — Ой, я тоже как-то влипла там с этим делом. Я была в Берлине, когда наши уже сворачивались вовсю, решила там притормознуть, посмотреть, что получится, только начала осваиваться — понимаю, что беременна. А у меня ни денег, ни медицинской страховки, да если б и были, с абортами — напряженка, так просто тебе не дадут сделать. Я кинулась туда, кинулась сюда — денег нет даже чтоб в Россию вернуться, тут мне добрые люди показали на одного нашего, русского, который там уже лет двадцать живет, он раньше, говорят, работал гинекологом, может, у него связи остались, поможет тебе. Делать нечего, на какой-то тусовке подваливаю к нему, совершенно незнакомому человеку, и на голубом глазу выпаливаю ему свою проблему. А он так ничего мужик оказался — я, говорит, этим делом уже давно не занимаюсь, но у меня сейчас гешефт с русской армией. Скоро приедет генерал, с которым я в основном торгую, он мне кое-чем обязан, я с ним поговорю, сделаем в госпитале, не переживай больше. Сами понимаете, невнятный такой расклад, русской армии там осталось с гулькин нос, да и вообще все это звучало фантастически, поэтому я продолжаю дальше геморроиться, отраву какую-то глотать из трав, но через неделю этот мужик за мной заезжает на шикарной такой машине с шофером, говорит: поехали на стрелку с генералом. Приезжаем в какую-то из частей, он выходит с шофером, я остаюсь одна машину стеречь, генерала я так в глаза и не видела, вернулся с бумажкой, все в ажуре, говорит, послезавтра мой водитель заедет за тобой с утра, отвезет в Потсдам в военную клинику. Я продолжаю не верить. Но шофер таки заезжает за мной через день, едем. Захожу в госпиталь, нахожу гинеколога, протягиваю бумажку, он меня осматривает, спрашивает: что будем делать? Ясно, что, — отвечаю. Он мне: идите с этой бумажкой в регистратуру в другом корпусе, чтоб они вам наркоз выписали. В регистратуре девица такая сидит, я сую ей бумажку, а она: вы кто, жена военнослужащего? Я мычу что-то среднее между «да» и «нет». Она: или вы командировочная? Я с облегчением: пишите командировочная. Она: что значит пишите? В какую часть вы прикомандированы? Я молчу, не знаю, что сказать, чтоб никого не заложить. Она кинулась к какому-то мужику за другим столом: «Товарищ такой-то, что мне писать? Она молчит как партизан, а мне анкету надо заполнить». Тот глянул на мою бумажку и как гаркнет на нее: «Ты видишь, кем приказ подписан?» Она: «Вижу, но что мне написать?» — «А что она говорит?» — «Она говорит — командированная». — «Вот так и напиши». — «Но это же неправда». — «Я