тебя еще раз спрашиваю — ты видишь, кто подписал приказ? Видишь? Вот поди и у него спроси, что тебе писать!» — «Но…» — «Никаких но! Ты что, забыла, что приказ не обсуждается? Иди пиши». Вот таким образом генерал дал приказ, чтоб мне сделали аборт. И мне еще повезло, госпиталь был совсем пустой, а через месяц наши войска уже окончательно покинули территорию. — Слушайте, у меня из головы не выходит Катастрофа — я когда-то был в нее влюблен, и сейчас я понял только, что не знаю ее настоящего имени. Может, вы мне скажете? — Ой, я тоже не помню. По-моему, Олей ее зовут. — А по-моему, Катей. — Что гадать? Катастрофа — она и есть Катастрофа. — А почему все-таки она такая сумасшедшая? Вроде задатки у нее были отличные, но ей не удалось реализоваться. — Она реализуется в тусовках. Это ее способ жизни — чтоб как можно больше людей ее знало и ценило. Подумайте — ведь как у нас, так и там ни одна приличная тусовка без нее не обходится, хотя, если подумать, ей нечего предложить — она не рисует уже давно, да никогда толком и не рисовала, пробовала менеджментом заняться — ничего не вышло, художников продавать тоже ей не особо удалось, при ее-то связях — это надо постараться, однако ее за что-то ценят и всюду приглашают. — Она просто очень стильная и умеет создавать атмосферу, это тоже ценные качества. — А с вывихом она оттого, что у нее была какая-то темная история в детстве — ее отец то ли изнасиловал, то ли пытался изнасиловать. — Бр-рр, какой-то типично американский расклад, там сейчас очень популярно обмусоливать такие истории. — Да, вот точно. Ко мне недавно приезжала подружка из Штатов — да вы ее видели, она мне тоже такое понарассказала — дальше ехать некуда. — Она уже в годах такая? — Ну да, я ее целый месяц тут тусовала, вы все уже видели, наверное. Первый раз она вышла замуж за разведенного мужика, это была самая горячая любовь всей ее жизни. У него был сын маленький, который остался с ними жить, и она родила ему второго, а через два года после брака он умер от лейкемии. Она до сих пор по нему горюет. Но мужик был богатый очень, оставил ей до хрена всего, и она жила с двумя детьми, потом попробовала еще раз выйти замуж, но второй муж не шел ни в какое сравнение с первым, и она вскорости развелась. Лет в тридцать шесть она поняла, что хочет еще одного ребенка, и или сейчас, или будет поздно, и забеременела от донора, с помощью искусственного осеменения и родила девочку, она даже не знает, кто отец. Мальчики у нее симпатичные, а девочка получилась с такой ковбойской челюстью, видать, папаша был тот еще. — Ну а кто нормальный станет сперму сдавать? — Но она довольна. Только недавно, когда девочке исполнилось одиннадцать лет, у матери начался психоз. Она маялась, не могла понять, в чем дело, потом пошла к психоаналитику, и выяснилось, что ее саму родной отец изнасиловал в этом возрасте, а она начисто забыла, загнала глубоко в подсознанку, и вот только когда дочка ее стала этих же лет, у нее попер страх, ей непонятный. Она клялась, что совсем ничего не помнила. — А как вспомнила — под гипнозом? — Нет, по-моему, с помощью ассоциаций. И вроде как если понять причину страха, то от него избавляешься. Она утверждала, что страх прошел, но ее все равно перекосило как-то. Она пока тут гостила, каждый день вопила: «Мужика хочу». Я поначалу думала, что это шутка такая, но уже через неделю шутка стала приедаться, а она все не успокаивалась. Я ее пробовала с разными знакомить, но не могла же я им прямо сказать: трахните ее, а ей самой не удавалось строить отношения. Наконец я не выдержала, как-то выходя из дому, говорю ей: «Нас всех больше трех часов здесь не будет, сделай что-нибудь, спасение утопающих — дело рук самих утопающих, но чтоб к нашему возвращению перестала поминать мужиков». — Ну и как? — Видимо, ей как-то удалось снять напряжение, хотя у нас тут не Запад и никаких приспособлений под рукой не было, но она как-то справилась. — Да, американцы все долбанутые на полную катушку. Я в прошлом году ездила в Америку аккомпанировать одной молодой девушке — ей лет четырнадцать было — такой вундеркинд. Пригласили нас по еврейской линии и селили по семьям — два дня тут, три дня там. Все семьи были хасидскими, такие ортодоксальные хасиды, все мужики ходили с бородой, пейсами, в кипе, детей штук десять пятнадцать в каждой семье, как отец возвращается домой, дети выстраиваются в рост лесенкой, берут Талмуд и все садятся читать, даже самые маленькие малыши. Помню, одна девчонка была очаровательная, лет двух, уже страшно любила косметику, все перед зеркалом крутилась с помадой, как-то я ей дала шоколадку, она тут же побежала к маме: «Мама, а это кошельное?» Все ели только кошерное, соблюдали шаббад, уже в четверг вечером свет не выключали, потому что в пятницу и субботу нельзя было включать свет, звонить или стучать в двери. Как-то я по ошибке выключила свет в четверг, так они всей семьей два дня сидели в темноте и мне запретили включать. Вообще обстановка была прямо нацистская, внутри дома нам разрешали ходить только в юбке, а у нас единственные юбки были концертными, так нам приходилось дома их таскать, а когда выходили на улицу, где-нибудь в уголочке, оглядываясь, как преступники, натягивали джинсы и снимали юбку. А у меня же фамилия русская, так они все время подозрительно спрашивали: «А твоя мама еврейка?», и перед каждым концертом мне приходилось показывать свидетельство о рождении, иначе, представляете, мне не разрешили бы даже аккомпанировать, если б я не была по маме еврейкой. — Представляю, как вы на улице переодевались — американцы же такие пуритане! — Да, и при этом ужасно простодушные. Один мой приятель мне писал, что он, пока сидел безработный, вычитывал объявления, где кто требуется, и наткнулся на какую-то странную профессию, я теперь не помню, как называется, но его заинтересовало именно название, потому что он ни разу не слышал. Ради интереса он пошел в библиотеку и узнал, что это очень редкая профессия, специалистов единицы и по ней существует только один учебник. Он опять же ради интереса просмотрел учебник и увлекся, стал изучать, за три дня все выучил и написал туда, предлагая свою кандидатуру. Через две недели его вызвали, спросили, давно ли он занимается этим делом, он ответил, что лет пять и в России считался одним из лучших специалистов. Они даже не спросили диплома, или он ответил, что в спешке уезжал и оставил дома, но им даже в голову не пришло, что человек так вот может поступить, задали ему несколько вопросов, он ответил правильно, и его зачислили на должность и в связи с уникальностью назначили очень высокую зарплату. — Единственное, что мне нравится в Америке, — это современная архитектура. Может, вы посчитаете это признаком дурного вкуса, но я поездила по Европе и вдоволь нагляделась на эти барокко и готику, модерн и ампир — ну что, интересно, но не вдохновляет. Я фанатка зданий из стекла и железа. Все эти здания, которые сейчас строятся под разными углами, с необычными перспективами, — по-моему, они расширяют пространство и создают новые планы. — А мне нравятся древние храмы, в них есть какая-то умопомрачительная строгость, а все эти современные здания — однодневки, завтра от них один пшик останется. — Ну это мы еще посмотреть будем. — Кстати, я недавно ездила в Грузию, меня там один храм просто потряс. Он такой на отшибе, не входит в обязательный список ликбеза, но до чего ж он был хорош в своей простоте и непритязательности. Он так вписывался в окружение как часть пейзажа, чего не скажешь о современных постройках. И с ним у меня связано необычное воспоминание, которое я так до сих пор не могу объяснить. Я туда ездила с одним человеком, с которым у нас вроде любовь была. Он меня возил на машине, показывал разные места. И вот когда мы проезжали мимо этого селения, я сама вспомнила — заранее оговариваю, чтоб вы потом не сказали, что все было подстроено, что там есть какой-то старый храм, и попросилась заехать посмотреть. Он даже не знал дороги, и мы по пути спрашивали у местных жителей. Мы хотели добраться затемно. Не то чтобы было очень поздно, но там экономический кризис, перебои с электричеством, и в шесть вечера уже такая южная темнота была, хоть глаз выколи. А до храма не доехать было на машине, с полчаса надо было еще пешком спускаться по ущелью. Мы припарковались, пока шли, храм очень хорошо просматривался, очень он был какой-то уместный, мы все любовались, пока не дошли. Навстречу за все это время нам никто не попался. А дорога к храму была одна, кругом камни, а в другую сторону просто безлюдные горы. Заходим в храм, а там две свечи горят. Я говорю: «Как жаль, что я не додумалась взять с собой свечи!» Тут он пошарил вокруг и нашел две точно такие же целехонькие свечи, и по ним было видно, что две предыдущие только-только зажгли, они еще не успели даже уменьшиться. Мы вышли, посмотрели кругом — никого. Я не знаю, что было удивительнее — неизвестно кем зажженные свечи или оставленные две целые — это в то время, когда у них свечи на вес золота, потому что практически по вечерам света тогда не было. Я решила, что это знак судьбы, — ведь просто такое не случается. Но оказалось, что это было эпизодично, мы расстались и больше не виделись, хотя планировали всякое будущее. И все было очень банально — я уехала, он остался, и постепенно все сошло на нет. Я все думаю — что же тогда этот знак означал? Если это была судьба, почему мы так легко расстались? — Значит, судьба такая была, чтоб встретить единственную любовь и навсегда потерять. Вот мой муж, вы же помните, как долго он меня добивался, а я все тянула, хотела убедиться, что действительно судьба. А как поверила в это, говорю ему: «Хорошо, я согласна, но чтоб только мы венчались в церкви». Он ради меня даже крестился перед этим. И вот сейчас он мне говорит: «Не могу больше жить с тобой» и ушел. А мне что делать? Не могу же я обратно развенчаться? Так и жить теперь одной всю жизнь? — Да, с судьбой трудно разобраться. Вы же помните, как мне не везло с мужьями: не наркоман, так придурок. И вот наконец встретила приличного человека, уже несколько лет живем вместе, а я все не могу поверить, что у меня такой хороший муж. И тут я познакомилась с тем человеком, ну знаете, как бывает, мы с первого взгляда поняли, что созданы друг для друга. Мне с ним очень хорошо, и в постели и вообще. Я уже хотела к нему уйти, но муж, как узнал, сделался еще лучше. Я поняла, что не могу его, такого, бросить. А мы все трое очень продвинутые люди, не можем с бухты барахты поступить. Я уже и с учителем советовалась, не знаю, что делать. Я понимаю, когда человек вчера только из кошки вылупился, он может поступать, как ему заблагорассудится. А мы уже которую жизнь живем, надо отвечать за свои поступки. — Девчонки, девчонки! Вас послушаешь — прямо какие-то «сумерки души». — Слушайте, нам пора уже всем по домам, пока нам всем не начали делать знаки. — Ты сейчас сказала это слово — «сумерки», у меня с ним связаны странные ассоциации. Меня родители вывезли в Израиль еще ребенком, лет в шесть, и, когда мне было восемнадцать, началась третья волна эмиграции, и мне какой-то знакомый говорит: вот работа для тебя подходящая — встречать в аэропорту новоприбывающих, ты же из России, будешь им все объяснять на первых порах, сейчас требуются такие гиды, хочешь, устрою? Я в ужасе говорю: что ты, я уже все забыла. Подучишь, — говорит, — новая партия прибудет через две недели, и не ломайся, сейчас такая безработи