— Да расслабьтесь уже, — проворчал Кай. — Не нравится пакет — выкиньте. Подумаешь, большое дело
Он уже занес руку над доской, предвкушая как Яно попадется на уловку и ходов через десять окажется в ловушке.
— Вы же герой, настоящий воин-арайни! — возмущенно воскликнул тот, словно миролюбивый тон собеседника оказался спичкой, поджегшей давно разложенный костер. — Воин-ученый, прямо как в легендах. Меч и свиток. Я знаю, что у вас есть орден за личную отвагу в бою. Если бы не этот факт, я бы подумал, что…
Кай аккуратно положил так и не сыгравший камушек в коробку и очень серьезно поглядел на особиста. Играть ему уже не хотелось.
— Что бы вы подумали, Рэн?
— Что вы — штабной соплежуй, если не предатель, — честно ответил Яно. — Вы прямо благоговеете перед ситтори. И всё-то у них правильно, и во всем они правы. И как только мы, тупые варвары, их завоевали, за один месяц сожрали с потрохами, непонятно.
Это был тот случай, когда затевать полемику означало опуститься до уровня оппонента, потерять лицо и превратиться в базарную склочную бабу одновременно.
— Капитан Яно, предлагаю вам немедленно написать рапорт на имя генерала Найто и потребовать моего отстранения в связи с соплежуйством и возможным предательством. Пакет из магазина — отличная улика. Донос… простите, свидетельства капрала Коико еще приложите. Не мне вам объяснять, как всё преподнести моему и вашему командованию. А у меня, простите, еще дела есть. Честь имею.
Как это часто бывает с отягощенными хорошим образованием и воспитанием людьми, капитан Маэда весь оставшийся вечер продолжал вести мысленный спор с особистом.
Обиды он не чувствовал, лишь глухое раздражение и досаду. За то, что приходится оправдываться и объяснять на пальцах прописные, казалось бы, истины. Что у каждого народа своя история, традиции и правила. Что признание этого факта не делает из человека, к тому же офицера, давшего присягу, предателя. Что времена, когда врага ненавидели уже просто за чужой фасон штанов, миновали вместе с двумя Большими Войнами. Или не миновали?
Потом Кай вспомнил про пропавшую девушку Миёй и решил заглянуть в её дневник, раз уж не удалось расспросить Яно.
Слова популярных песен, анкеты друзей, «мудрые» цитаты из девичьих романчиков про первые чувства — всё как и должно быть в личном альбоме юной девочки. Сплошная милота верхом на милоте и милотой погоняет. Но что в этом плохого-то? Арайнские девушки ничем не отличаются. У той славной барышни-первокурсницы, которая подрабатывала секретарем у них на кафедре, был такой же альбом. Как её звали? Айки? Она так смешно смущалась в присутствии молодого ассистента…
В Арайне все мужчины от 15 до 55 — военнообязанные, все проходят подготовку и регулярно (примерно раз в два года) ездят на сборы резервистов. Маэда Кай тоже отправился в такой лагерь и не его вина, что в это же самое время случился инцидент на катайской границе, быстро переросший в вооруженные столкновения. Логично, что резервистов тоже отправили на передовую. Хотелось ему воевать? Совсем нет. И уж точно лейтенант Маэда меньше всего думал о медалях, когда очень четко рассчитал, что в успеет добежать до платформы с цистерной прежде, чем случится очередной акустический удар, а затем, отсидевшись ровно четыре минуты, сделает еще один бросок и донесет-таки бомбу под стену катайской цитадели. А о чем он тогда думал-то? Кажется, ни о чем особенном, тем паче о чем-то героическом. В животе бурчало, голова болела, сопли текли. Умудрился же подхватить накануне дурацкую простуду. Но насморк всяко лучше смерти. Кто смог, тот и сделал, а то, что получился подвиг, само вышло.
Медаль свою Кай отдал отцу, чтобы он положил её в ларец к остальным семейным…эээ… Сокровищам? Реликвиям? Короче, в придачу к старинному родовому мечу и университетским дипломам нескольких поколений учителей родного языка и — да, ситторийского тоже.
А потом его как-то отыскал генерал Найто и пригласил в аналитический отдел на ситторийское направление. И рекомендацию в академию дал, а там стипендия в три раза больше, чем самая хорошая зарплата в Университете. А еще возможность жить в столице и куча разных житейских «плюшек», о которых цивильный преподаватель может только мечтать. И это всё, кроме того, что Маэда Кай всегда считал себя патриотом.
«Меч и свиток», сказал капитан Яно. В Ситтори всегда говорили наоборот: «свиток и меч». Ученый почти всегда был воином, чтобы не только отбиться от грабителей во время странствий, но и чтобы оппоненты в философском диспуте не пытались навязать свою правоту силой оружия. Дело всегда важнее слов, ученый муж — воина, крестьянин и ремесленник, то бишь те кто производит благо — торгаша-перекупщика, народ превыше правителя. И в этой формуле вся суть ситтори.
Он не заметил, как заснул, но во сне искал девушку по имени Миёй, бродя по коридорам и анфиладам пустого дворца императрицы. Скрипели половицы под мягкими подошвами туфель, шуршали раздвижные панели и вдалеке то и дело мелькал край шелкового платья. Но Кай не сдавался и, когда догнал-таки беглянку, у неё оказалось лицо точь-в-точь как у той куклы, что забрала себе императрица Химара.
Следующим утром, снежным и пасмурным, все дружно решили забыть о событиях предыдущих дней. Сначала капитан Яно без лишних церемоний подсел за стол к Каю в столовой, поздоровался и принялся живописать, как повара-ситтори извращались, предавая овсяной каше подходящий для глаз Её величества вид. Императрица, в свою очередь, явила Маэде свою светлую сторону. И, кто знает, может быть тут тоже была заслуга поваров и подобающе оформленной овсянки.
— Доброе утро, капитан Маэда, — первой поздоровалась она, когда верная камеристка объявила о приходе арайнского офицера.
Оранжевый свитер, белая юбка и причудливое плетение атласных лент в волосах — хоть сейчас на обложку модного журнала. Императрица сидела за большим рабочим столом, обложенная со всех сторон стопами словарей и монографиями. На ковре у её ног громоздились альбомы с примерами каллиграфического письма.
«Узницей и страдалицей эту женщину при всем желании не назовешь, — подумалось Каю. — Уже хорошо» Выглядеть тюремщиком в глазах ситтори — тоже не хотелось.
— Рад новой встрече с государыней…
— Садитесь, я кое-что вам покажу.
Стул был рядом, ещё теплый после барышни Лоули, которая тут же одарила пришельца ненавидящим взглядом. На святое же покусился — на место подле небожительницы!
А между тем, государыня занималась делом. Перед ней лежала раскрытая рукописная книга, не просто старая, а древняя, судя по состоянию бумаги и записям, сделанным письменными знаками, а не буквами.
— Дворцовые хроники Багряной эпохи. Видите, бумага местами голубоватая из-за остатков чернил. Её изготовляли из другой, ранее уже использованной бумаги.
— Как-то уж слишком экономно.
— Скорее это делалось по религиозным соображениям, — поправила государыня Химара. — Записи о внутренней жизни дворца назывались… хм… «Десять тысяч добродетелей» и бумагу для них делали монахи исключительно из покаянных записок, оставленных в храмах Тишины.
— Любопытная практика, — усмехнулся Кай.
Императрица понимающе улыбнулась в ответ.
— Да, да, с добродетелями во дворце во все времена было непросто. Тут есть такие описания, что я не рискнула бы цитировать их при детях. Да и при некоторых взрослых тоже.
Что-что, а ситтори знали толк в извращениях и в прямом, и в переносном смысле. Чтобы избежать неловкости, Маэда вгляделся в хитросплетения кривых линий и точек. Чернила немного вылиняли, но полностью цвет не утратили. Кай в свое время выучил примерно сто древних ситторийских письменных знаков — самых распространенных, но в этих записях не нашел ни одной знакомой комбинации.
— Даже не пытайтесь, это архаичные знаки, некоторые вообще придумывались летописцами на ходу. Вот этот, скажем… — государыня занесла лупу над причудливым клубком идеограмм, — я считаю, что автор хотел создать слово означающее духовную близость, полностью избавленную от телесной интимности. Такое возвышенное чувство, возникающее между близкими по духу людьми. И по контексту подходит. «Столь редко встречаемая среди роскоши дворцовых палат радость». Звучит красноречиво, не находите?
— Хотите сказать, что уникальностью комбинации идеограмм писец дополнительно подчеркивал исключительность знака.
— Да, именно! — она искренне обрадовалась, что встретила понимание у собеседника. — Посмотрите-ка на толщину и наклон штрихов. Это нетипично для Багряной эпохи, это еще более ранний стиль письма. То есть мы видим как бы скрытое сетование, что подобные отношения и чувства остались в далеком, идеализируемом прошлом.
Маэда невольно восхитился. И изяществом намеков неведомого писца, и глубокими познаниями государыни Химары.
— Три смысла в одном знаке.
— Четыре. Писала явно женщина. Тут везде проставлен женский значок — «ри», чтобы подчеркнуть именно женский взгляд на происходящее.
— Одна из оставленных императором женщин?
В Империи Ситтори не было института наложниц, как во многих близких культурах, но это не мешало владыке собирать во дворце множество приглянувшихся ему женщин. И это, кроме тех девушек, которых присылали влиятельные семейства. Все они считались личными служанками императора, но рожденные ими дети — его детьми от императрицы. Когда в хрониках императрице Гутайе (всё из той же Багряной эпохи) приписывалось сорок сыновей и двадцать семь дочерей, то это вовсе не означало, что бедняжка сама их родила.
— Скорее чиновница. Слишком много формальных оборотов речи. Императорские красавицы как правило владели высоким слогом, сочиняли стихи и песни, а тут суховатое изложение фактов и немного личного отношения. Но, — императрица воздела указательный палец, — никакой критики в адрес императора. Очень лояльная была дама.
Она еще раз полюбовалась через лупу редчайшим знаком, похожим на стилизованный рисунок насекомого. Так ювелир наслаждается гармонией огранки редкого драгоценного камня.