— Ну перестань, пожалуйста. Меня бы все равно призвали бы, пап, ну все равно было бы то же самое. Ты, главное, не волнуйся.
— Ах, горе-то какое, — повторял господин Маэда-старший, кусая серые тонкие губы…
От него совсем как в детстве пахло табаком, газетами, а еще свежевыстиранной и накрахмаленной рубашкой. Кай его обнял и ужаснулся, какой тот всё-таки уже старенький. Совсем недавно ведь был крепким дядькой и внезапно превратился в щуплого старичка…
— Маэда, не спать!
Голос капитана Яно выдернул Кая из воспоминаний, как последнее моченое яблоко из кадушки — наугад, но цепко.
Императрица погасила светильник и возвращалась, осторожно ступая по скользким половицам.
— Всё? Это и вся церемония была? — спросил особист. — В одном не откажешь ситтори — в экономии на богах и предметах культа.
Государыня снова пропустила его слова мимо ушей, она разглядывала Маэду, будто видела его впервые.
— С вами всё в порядке, капитан?
— Абсолютно.
— Вот и хорошо. Возвращаемся?
И тут капитан Яно сделал то, чего Кай никак не мог предугадать. Особист деликатно кашлянул и предложил:
— Если пообещаете не делать глупостей, то можете прогуляться к дворцу Вселенского… чего-то там, короче, к главному дворцу и резиденции императора.
— Вселенского Спокойствия, — автоматически поправил ошеломленный Маэда.
— Угу, его самого.
На императрицу щедрость особиста, казалось, никакого впечатления не произвела. Она и бровью не повела.
— Спасибо, я воспользуюсь вашим предложением, — снизошла государыня до ответа.
И стала обувать замшевые ботинки, стараясь, чтобы наружу не торчала резинка носков. Кай поспешил помочь надеть пальто. Просто по старой привычке, но со стороны они смотрелись как-то совсем по-домашнему, как близкие люди. Охрана зашушукалась, но капитан Яно злобно на них цыкнул. Мол, не вашего ума дело, остолопы.
— Ребята из метеослужбы аэропорта говорят, что снегопад не прекратится до самого вечера, — заметил он как бы невзначай. — Капитан Маэда, вы же любите когда идет снег?
Отрицать этот факт Кай не стал. Да. Он любил.
Особист сделал еще одну поблажку. Теперь охранники шли на некотором отдалении, а не дышали в затылок. А Яно, тот вообще брел где-то позади, будто ему тоже вдруг понравилось гулять.
Но императрицу взволновало нечто иное.
— Скажите, что вы видели? Не прикидывайтесь, капитан. Когда вы ждали меня, вы же что-то видели. Что? — спросила она заговорщическим шепотом.
— Я не видел, я вспоминал.
— Это одно и то же. И что же вы вспоминали? — не унималась Химара.
Маэда даже растерялся от такого напора.
— Ничего особенного, — пожал плечами он. — Последнюю встречу с отцом. Он провожал меня на станции, очень переживал. Ему уже за семьдесят. Это относительно недавно было…
— И вы словно снова оказались там, на перроне, рядом с ним, слышали его голос. Дул ветер, листья летели…
Был бы Кай собакой, у него на загривке шерсть дыбом встала бы. Дело не в том, что она сказала, а — как. Будто заглянула в его мысли, в сны, проведала обо всех тайнах и желаниях, обо всём том, о чём люди предпочитают молчать.
— Откуда вы знаете?
— С вами говорили боги Тишины, капитан Маэда, — спокойно ответила императрица. — Значит, вы все же умеете по-настоящему молчать и думать.
— Подождите, но перрон… листья…
— Вы сами сказали, что стояли на вокзале, война началась в самый разгар осени, у вас на родине уже деревья желтые. И дуют ветры. Я просто предположила, не думайте. Но эти воспоминания, их яркость и реальность — это знак присутствия богов Тишины. Вам послан Знак, капитан. Это честь.
— Какой еще знак?
— Не знаю. Это ваш Знак, он предназначен для вас. У меня был свой.
Она так ловко сорвала покров с его души, что Маэда почувствовал, будто имеет полное право на ответную откровенность.
— А о чем вспоминали вы? — осмелился полюбопытствовать он. — Или это секрет?
— Вовсе нет. Я вспоминала мужа. Точнее, тот день, когда мы в последний раз позировали для альманаха. Вы, наверняка, выдели это фото, оно очень известное. Это было тут рядом, возле причала для яхты.
Маэда отлично помнил фотографию, он ведь совсем недавно её рассматривал.
Они как раз подходили к личной резиденции императора. Капитан Маэда до сих пор не мог отделаться от тягостного впечатления после её посещения. Вряд ли там убирали, и всё осталось по-прежнему, включая пятно на простынях.
— Каким он был? — спросил Кай, сам не веря, что спрашивает о таким личном.
— Кто? — удивилась женщина.
— Ваш муж — император Шэнли. Каким он был?
Государыня окинула задумчивым взглядом темный силуэт дворца, где тот жил и умер. На фоне белизны снега все эти колонны, резьба по камню и золоченые фигурки на портике выглядели как-то… неуместно.
— Он был мудаком.
Сказала и улыбнулась, несказанно наслаждаясь видом перекошенного лица арайнца.
— Все годы, сколько я его знала, а знакомы мы были с моих 15-ти лет, юнго Шэнли был и оставался редкостным мудаком, — повторила она со вкусом. — Он был раздражительным, мелочным, наглым и совершенно бессовестным подонком. Ваши газеты не врали, когда описывали его как совершенно аморальную личность. Истинная правда.
— А вы?
— А я была его императрицей.
Кай не удивился бы, если бы она не захотела продолжать этот разговор, но та не остановилась. Только сунула покрасневшие руки поглубже в карманы пальто.
— Накануне лечащий врач сказал мне, что сделать больше ничего нельзя, метастазы уже везде, а эта ремиссия — последняя. И я организовала для него фотосессию. Юнго обожал такие мероприятия как никто другой. Мы вместе подбирали одежду, вызвали самого модного мастера макияжа. Было так весело. Вся эта суета.
Лицо её — бледное и усталое — прямо-таки просияло от воспоминаний.
— К тому моменту мы остались совсем одни, — и продолжила, безошибочно уловив невысказанный вопрос. — Двенадцать лет этот дворец представлял собой безумную помесь борделя самого низкого пошиба, центра репродуктивного здоровья и ночного клуба. Видите, левое крыло достроено, оно длиннее правого? Стиль тот же, но это новодел. Общежитие для его женщин. По-моему, их никто не считал.
Три этажа с фасадом по шесть окон. Маэда присвистнул.
— Юнго не мог иметь детей, и до какого-то момента ему было плевать, но потом… Такая потеря для императорского дома, — усмехнулась императрица. — Фарс, который обернулся трагедией. Впрочем… в начале тоже всем было не до смеха. Особенно, мне.
— Почему?
— Почему? Потому что я — императрица, мой святой долг родить наследника. Он верил в чудо, в Силу Императриц. Чуда, как и ожидалось, не произошло. Тогда он стал подсылать ко мне своих… мужчин. Я отказалась.
Шокирующая откровенность, подобная ледяному ветру, заморозила Каю язык и губы. Он молчал.
— Эти стены видели такие вещи, до которых не додумался бы самый безумный извращенец. Нет, без убийств, кровопролития и насилия, — уточнила государыня. — Цель была все же… м-м-м… жизнеутверждающая. Всё только по добровольному и весьма деятельному согласию. На кону стояло так много.
— И вы просто так на всё это безобразие смотрели?
Она зябко повела плечами.
— Я, вообще-то, смотрела в другую сторону, в смысле, занималась другими делами. Думала, вдруг у юнго получится с кем-то из них. Он очень… хм… старался.
Понятно всё: императрица занималась политикой, пока император… пытался размножаться.
— Я помню про дворцовый обычай с усыновлением, но разве… разве вам не хотелось иметь своего ребенка?
— У меня был тот, о ком я заботилась. Тоже ребенок.
Государыня сказала так, что капитан Маэда не рискнул продолжить расспросы в этом направлении. И он вернулся к давним дворцовым скандалам.
— А те, другие женщины?
— Не знаю, меня они не касались. В них не было недостатка, поверьте. Желающие разделить… хм… ложе с государем исчислялись тысячами. Но когда юнго заболел, рядом не осталось никого. Это довольно жутко, когда пустеет целое крыло огромного дворца, а там, где всегда звучали голоса и музыка, где все время смеялись или ругались, больше не услышишь ни звука.
Государыня достала платочек из-за мехового отворота рукава. Но — нет, никаких слез, она просто отерла снег со лба — высокого и выпуклого, как у древних ситторийских статуй из терракоты.
— И тогда вдруг выяснилось, что мой муж всё же имеет достоинства. Нетривиальный ум и потрясающая начитанность — отличное сочетание. Когда он только успевал браться за книги, ума не приложу.
— Значит, на той фотографии…
— Да, она правдива. Он еще не знает, что приговорен, я наслаждаюсь тем, что он рад и полон надежд. Это же очевидно, верно? А сегодня боги Тишины послали воспоминания о тех днях, когда мы с ним были по настоящему счастливы. Не так долго, каких-то два-три месяца, но это было чудесно, правда-правда.
— Почему так мало?
— Смертельная болезнь, как хищная птица, она выклевывает из души всё лучшее, всё нежное и беззащитное. Когда больно и страшно — не до душевных щедрот. Юнго ужасно мучился, а потому злился, ненавидел и издевался над всеми вокруг. До тех пор пока мог себе это позволить, разумеется.
Они медленно обходили вокруг дворца Счастливой Юности — слева направо, как ситтори обходят родовой склеп, поминая умерших. Что ж, это сейчас имело смысл, потому что императрица внезапно перешла ко второй части своих обещаний. Без предупреждения, как любила делать, чтобы смутить собеседника и сразу же сбить его с толку.
— Командующий Римайя еще не подписал капитуляцию, со дня на день вы должны были занять столицу, и я отлично понимала, что первым делом умирающему императору подсунут манифест об отречении. Я никак не могла этого допустить, понимаете, капитан Маэда?
— Понимаю.
— Мой муж тоже это осознавал, когда я попросила его умереть.
— И он согласился?
— Конечно. Я отпустила медсестер и врачей, перестала давать ему обезболивающее, — говорила государыня размеренно и спокойно. Так рассказывают детям страшную сказку на ночь. — Он зажал в зубах подушку, чтобы не кричать, а я читала ему «Ларец», самую первую часть, его любимую. А когда боль стала невыносимой, то он накрыл себе лицо еще одной подушкой и направил мою руку. Вот так всё и случилось.