– Мой муж был вашим худшим студентом!
Профессор Кукман замирает и поворачивается к нам.
– Что вы сказали?!
– Он любит рассказывать историю о том, как едва справлялся с вашим предметом, как изо всех сил готовился к промежуточной аттестации, а вы пообещали вставить его двоечную работу в рамочку и повесить у себя в кабинете в назидание будущим студентам, чтобы они смотрели и думали: бывает и хуже, я-то еще ничего.
Профессор молчит, я продолжаю говорить, заполняя неловкую паузу:
– Может, вы делаете так каждый год? Впрочем, Оуэну это помогло. Он вам поверил и, вместо того чтобы отчаяться, начал стараться изо всех сил. Ему хотелось произвести на вас впечатление.
Профессор по-прежнему молчит.
Бейли касается моего плеча, словно для нее это обычное дело, и тянет меня к выходу.
– Ничего он не знает. Пойдем.
Спокойствие девочки пугает меня больше, чем ее несдержанность.
Как ни странно, профессор Кукман не уходит.
– Я и в самом деле вставил ее в рамочку, – признается он.
– Что? – спрашивает Бейли.
– Контрольную. – Профессор подходит к нам. – Я работал в университете второй год и был ненамного старше своих студентов. Так я пытался доказать свой авторитет. В конце концов жена убедила меня ее выбросить. Она сказала, что судить о студенте по одной паршивой работе – подло. Сперва мне это и в голову не пришло. Она повела себя умнее, чем я. Впрочем, контрольная в рамке провисела на стене довольно долго, и студенты боялись ее до чертиков – в чем, собственно, и заключался смысл моей затеи.
– Никто не хотел быть настолько плохим?
– Даже после того, как я рассказывал им, насколько он преуспел потом, – вздыхает профессор, снова берет у Бейли телефон и вглядывается в фото Оуэна. – Что он совершил? В чем провинился твой отец?
Вопрос обращен к Бейли. Я жду, что она выдаст сокращенную версию происходящего в «Технолавке» и с Эйвиттом Томпсоном, скажет, что мы не знаем, связан ли он с мошенничеством или нет, что он сбежал, оставив нас складывать кусочки головоломки… Вместо этого Бейли трясет головой и называет самое страшное преступление Оуэна:
– Папа мне солгал!
И профессор Тобиас Кукман, по прозвищу Кук, великий математик, лауреат международных премий, наш новый друг, кивает с таким видом, словно этого вполне достаточно.
– Пошли со мной! – командует он.
Некоторые студенты лучше других
Профессор Кукман ведет нас в свой кабинет и запускает кофемашину. Шерил, аспирантка в приемной, теперь держится гораздо любезнее и включает сразу несколько компьютеров. Скотт, второй аспирант, начинает просматривать картотеку. Оба стараются изо всех сил.
Пока Шерил загружает фото Оуэна в ноутбук профессора, Скотт достает из шкафа огромную папку, захлопывает дверцу и подходит к столу.
– Экзаменационные и контрольные работы вы начали хранить только с две тысячи первого. В этой папке – за два года, первый и второй.
– Тогда зачем ты их принес? – восклицает профессор. – На черта они мне?
Скотт молча хлопает глазами, Шерил ставит ноутбук на стол.
– Идите и проверьте папки в архиве, – велит профессор Скотту. – Затем позвоните в канцелярию и возьмите список студентов девяносто пятого года. Также на всякий случай захватите списки за девяносто четвертый и девяносто шестой.
Скотт с Шерил бегут выполнять поручения, а Кук поворачивается к ноутбуку, где на весь экран открыта фотография Оуэна.
– Могу я спросить, в какие именно неприятности попал ваш отец?
– Он работает в «Технолавке», – отвечает Бейли.
– В той самой? – уточняет профессор. – Махинации Эйвитта Томпсона?
– Совершенно верно, – говорю я. – Он – главный разработчик ПО.
– Странно! Тому моему студенту больше нравилась теоретическая математика. Он хотел работать в университете, в академической среде. Написание программ – довольно далекая от этого сфера деятельности, не находите?
Потому-то он и занялся программированием, хочу сказать я, но сдерживаюсь. Смежная сфера, в то же время достаточно далекая от основной специальности, где никому не придет в голову его искать.
– Он подозреваемый? – спрашивает Кук.
– Нет, – отвечаю я.
Профессор обращается к Бейли:
– Насколько я понимаю, вы просто хотите найти своего отца?
Она кивает, и Кук переводит взгляд на меня.
– При чем здесь смена имени?
– Это мы и пытаемся понять. Вероятно, неприятности у него начались до «Технолавки». Сейчас мы ищем несовпадения между тем, что он нам говорил, и…
– И тем, что есть на самом деле?
– Да.
Я смотрю на Бейли, опасаясь ее реакции. Девочка смотрит мне в глаза, взглядом давая понять, что все в порядке. Нет, сама ситуация для нее крайне неприятная, однако к моим попыткам докопаться до истины она относится с пониманием.
Профессор внимательно смотрит на экран компьютера.
– Всех студентов не запомнишь, но его я помню, – задумчиво произносит Кукман. – Хотя волосы у него были гораздо длиннее, да и весил он побольше. Сейчас он выглядит иначе.
– И все же это он? – спрашиваю я.
– Да, – отвечает профессор, – определенно.
Я пытаюсь представить Оуэна таким, как описывает его профессор. Я пытаюсь представить Оуэна тем человеком, которым он когда-то был. Судя по задумчивому лицу Бейли, она делает то же самое.
Профессор Кукман закрывает ноутбук и подается вперед.
– Послушайте, я не буду притворяться, что понимаю, каково вам сейчас приходится. За годы преподавания я обнаружил одну вещь, которая помогает мне взять себя в руки. Это из теории относительности Эйнштейна. Кстати, по-немецки она звучит гораздо лучше, чем по-английски…
– Нас устроит и английская версия, – перебивает Бейли.
– Эйнштейн сказал так: «Пока математические теории остаются определенными, они не имеют ничего общего с реальностью; как только у них появляется нечто общее с реальностью, они перестают быть определенными».
Бейли склоняет голову набок.
– А теперь переведите на нормальный английский, – просит она.
– В общем, это означает, что мы не знаем ни черта!
Бейли смеется – тихо, но искренне – впервые с тех пор, как все началось. Я так счастлива, что готова перепрыгнуть через стол и обнять профессора Кукмана. И тут в кабинет возвращаются Скотт и Шерил.
– Вот список студентов за весенний семестр девяносто пятого года. В девяносто четвертом вы вели два семинара для старших курсов, а в девяносто шестом занимались только с магистрантами. Значит, подходит лишь весна девяносто пятого, и ваш студент должен быть здесь! – Шерил протягивает ему список с победным видом. – В классе – семьдесят три человека. Записались восемьдесят три, потом десять отсеялись. Полагаю, вам не нужны имена тех, кто ушел?
– Нет.
– Так я и подумала, поэтому их вычеркнула, – говорит Шерил с таким видом, словно только что открыла новую субатомную частицу.
Пока профессор Кукман просматривает список, Шерил поворачивается к нам.
– В списке нет ни Оуэна, ни Майклза.
– Ничего удивительного, – замечает профессор, качая головой. – Простите, что не помню его имени. Вроде бы столько смотрел на контрольную в рамке, что мог бы запомнить…
– Это было очень давно, – утешаю я.
– И все же… Увы, фамилии ничего мне не говорят.
Профессор Кукман отдает мне список, и я поскорее беру его, пока он не передумал.
– Осталось проверить семьдесят три имени.
– Если только он здесь есть, – замечает профессор Кукман.
– Будем надеяться, – говорю я, глядя в список.
Семьдесят три имени, из них пятьдесят – мужские. Бейли заглядывает через мое плечо. Нужно придумать способ проверить их побыстрее. Я полна надежд – главное, нам есть от чего плясать.
– Вы даже не представляете, как мы вам благодарны! – восклицаю я.
Мы встаем, собираясь уходить, профессор тоже поднимается. Ему не очень хочется возвращаться к занятиям и бросать такое интересное расследование.
Мы направляемся к двери, и тут Кукман нас окликает.
– Я должен сказать… Не знаю, что происходит с ним сейчас, но раньше он был отличным парнишкой. И очень умным. Хотя память уже меня подводит, некоторых студентов я помню. Может, потому что вначале мы стараемся больше…
Кукман улыбается и пожимает плечами.
– Он завалил ту контрольную не только по своей вине. В их классе была девушка, на которую многие заглядывались…
У меня замирает сердце. Бейли тоже оборачивается к профессору, затаив дыхание.
Оуэн мало рассказывал об Оливии, но про то, что они познакомились в колледже, знала даже Бейли. На последнем курсе он влюбился в девушку, жившую в соседнем доме. Неужели он и про это соврал? Изменил мельчайшие подробности, чтобы никто не смог отследить его настоящее прошлое?
– Они встречались? – спрашивает Бейли.
– Не могу сказать наверняка. Я помню лишь потому, что он сослался на нее как на причину своей небрежности в учебе. Написал мне длинное письмо про свою любовь, и я пообещал повесить его в рамке рядом с контрольной, если он не исправится.
– Это унизительно! – возмущается Бейли.
– Зато эффективно, – заметил профессор.
Я смотрю на список, пробегая глазами женские имена. Их двадцать три, Оливии нет. Неудивительно, ведь ее имя он тоже изменил.
– Знаю, я прошу от вас слишком многого, но вдруг вы помните ее имя? Как звали ту девушку? – спрашиваю я.
– Помню лишь, что она училась лучше, чем ваш муж, – говорит он.
– Как и все остальные? – напоминаю я.
Профессор Кукман кивает:
– Ну да.
Четырнадцать месяцев назад
– И каково это – быть замужем? – интересуется Оуэн.
– А каково быть женатым? – спрашиваю я.
Мы сидели в уютном ресторанчике «Фрэнсис» в Кастро, за большим столом в крестьянском стиле, где прошел наш свадебный банкет. День начался с того, что мы расписались в городской ратуше. Я надела короткое белое платье, Оуэн – галстук и новые конверсы. Закончилось все ближе к полуночи, когда мы проводили гостей, остались вдвоем и допивали шампанс