Сколько других миров существует в этом бесконечном море звезд, планет и галактик? Сколько других неизвестных форм жизни глядят на меня из далекой дали в эти самые секунды?
Ей вспоминается теплая июльская ночь, когда ей было одиннадцать лет – за год до того, как в ее жизни впервые возник пульт управления. Месяцем раньше, в самом конце учебного года, учитель естествознания мистер Логгинс – известный тем, что почти на каждом своем уроке являл миру густую зеленую соплю, свисавшую из ноздри, а иногда две сопли из двух ноздрей, – повел их пятый класс на экскурсию в планетарий. Почти все ребята, уже попавшиеся в паутину грядущих радостей летних каникул, провели эти полтора часа в темноте, кидаясь друг в друга мармеладным драже, обсуждая, кого пригласили или не пригласили на вечеринку в бассейне у Кэти Шарретт, и «пукая» руками, засунутыми под мышки.
Но только не Гвенди. Она была зачарована. Вернувшись из школы домой, она прямо с порога принялась упрашивать родителей купить ей телескоп. После долгих и напряженных переговоров, затрагивавших перечень обязанностей Гвенди по дому на выходных, мистер и миссис Питерсон согласились поделить расходы с дочерью (75 % от мамы с папой, 25 % от Гвенди). В первое воскресенье летних каникул Гвенди с папой поехали в «Сирс» в Льюистоне и приобрели телескоп «Галактика-313 Звездоискатель» с тридцатипроцентной скидкой от суммы, указанной на ценнике. Гвенди была на седьмом небе от счастья.
В ту июльскую ночь, которая вспомнилась Гвенди сейчас, она вынесла телескоп на задний двор и установила в уголке, рядом с мангалом и столиком для пикников. Папа Гвенди вышел во двор еще раньше и теперь тихонько похрапывал на шезлонге, рядом с которым на свежескошенной траве валялись две пустые банки из-под пива. Чуть позже во двор вышла мама и укрыла папу красным пушистым пледом, который сняла с дивана в гостиной. Затем подошла к дочери, глядевшей в телескоп.
– Посмотри, мам. – Гвенди отступила в сторонку.
Миссис Питерсон заглянула в окуляр. От увиденного у нее перехватило дыхание. В черном небе – полоска сверкающих звезд, ярких, будто бриллианты чистой воды.
– Это созвездие Скорпиона, – объяснила Гвенди. – Оно состоит из четырех разных звездных скоплений.
– Оно очень красивое, Гвенди.
– Иногда, в ясные ночи, прямо посередине видна большая красная звезда. Это Антарес, самая яркая звезда Скорпиона.
В темноте вокруг них плясали светлячки. Где-то вдалеке залаяла собака.
– Как будто смотришь в окошко на рай небесный, – сказала миссис Питерсон.
– А ты… – Голос Гвенди звучал неуверенно. – Ты действительно думаешь, что…
Миссис Питерсон оторвалась от телескопа и посмотрела на дочь, которая уже не глядела на звездное небо.
– О чем ты хотела спросить, солнышко?
– Ты действительно думаешь, что где-то на небе есть рай?
Миссис Питерсон захлестнуло волной всепоглощающей нежности к дочери. Ей показалось, что ее сердце сейчас разорвется, потому что не сможет вместить столько любви.
– Ты сейчас думаешь о бабушке Хелен?
Мама миссис Питерсон умерла в начале весны от осложнений диабета. Ей был всего шестьдесят один год. Смерть бабушки Хелен стала тяжелым ударом для всех, а для Гвенди – особенно. Это был ее первый опыт соприкосновения со смертью.
Гвенди ничего не сказала.
– Хочешь знать, во что я верю?
Гвенди медленно подняла взгляд.
– Да.
Миссис Питерсон посмотрела на мужа. Он перевернулся на бок, спиной к ним, и уже не храпел. Плед упал на траву. Снова посмотрев на Гвенди, миссис Питерсон поразилась тому, какой маленькой и хрупкой выглядела ее одиннадцатилетняя дочь, стоявшая в темноте под звездным небом.
– Прежде всего, обрати внимание, как я сейчас сформулировала вопрос. Я спросила, ты хочешь знать, во что я верю? Не что я думаю, а во что верю. Это совсем не одно и то же. Понимаешь, о чем я?
– Кажется, да.
– Думать о чем-то, как правило, означает включить разум и строить логические умозаключения. И это очень хорошо. Не зря в школе учат самым разным предметам. Это все для того, чтобы вы работали головой. Кто способен задуматься и осмыслить, тот многому учится. Кто многому учится, у того много знаний. Поэтому ты и знаешь столько всего интересного вроде этого созвездия…
– Скорпиона.
– Да, Скорпиона. – Миссис Питерсон легонько взъерошила волосы Гвенди. – Но вера… это совсем другое. Более… личное.
– Что-то вроде того, как Оливия Кепнес верит в лох-несское чудовище и пришельцев? Потому что ей самой хочется верить именно в них?
– Можно и так посмотреть. Но я сейчас говорила о Боге. Библия учит, что Он настоящий, в ней сотни историй о Нем, но никто из нас не видел Его своими глазами. Никто из наших знакомых, никто из знакомых наших знакомых – никто из ныне живущих – Его не видел. Верно?
– Да.
– Но многим из нас все равно хочется верить, что Он существует. Многим из нас надо верить. Это и есть настоящая вера. Иногда может казаться, что она противоречит здравому смыслу, но она исходит от сердца. Она исходит из самых глубин души.
– Нам рассказывали о вере в воскресной школе, уже давно.
– Ну, вот видишь. Я верю, что Бог существует и наблюдает за каждым своим творением, и я верю, что где-то есть дивное место, куда попадают все хорошие люди, которые старались жить достойно и честно. Я не знаю, где это место, и не знаю, каким оно будет. Возможно, оно вообще где-то не здесь, не в реальном физическом мире. Если честно, у меня есть сомнения по поводу ангелов в белых одеждах, которые парят в облаках и играют на арфах.
Гвенди хихикнула, и у миссис Питерсон снова болезненно сжалось сердце. Это была хорошая боль.
– Но да, я верю, что рай существует и что бабушка Хелен сейчас там.
– Но почему ты во все это веришь?
– Посмотри вокруг, Гвенди. И скажи, что ты видишь.
Гвенди посмотрела налево, затем направо, а потом подняла голову к небу.
– Я вижу дома и деревья, луну и звезды.
– А что ты слышишь?
Гвенди склонила голову набок.
– Гудок поезда… овчарка Робинсонов снова разлаялась… где-то едет машина с неисправным глушителем.
– А что еще? Прислушайся хорошенько.
Гвенди склонила голову на другой бок, и миссис Питерсон поднесла руку ко рту, чтобы скрыть улыбку.
– Слышу, как листья деревьев шелестят на ветру. Слышу, как ухает сова!
Миссис Питерсон рассмеялась.
– А теперь отвечай не задумываясь: твое самое любимое воспоминание о бабушке Хелен.
– Ее рождественское печенье, – тут же ответила Гвенди. – И ее сказки! Которые она мне рассказывала перед сном, когда я была маленькой!
– Я тоже любила мамины сказки, – улыбнулась миссис Питерсон. – А теперь еще раз посмотри в телескоп.
Гвенди так и сделала.
– Все, о чем ты сейчас говорила… и еще много всего, очень много всего, моя девочка… Подумай о дедушке Чарли и о твоей лучшей подруге Оливии. Подумай обо всех этих звездах и звездных скоплениях. И перед тем как ложиться спать, посмотри на себя в зеркало. Вот причины, по которым я верю. В мире столько чудес! Как ты думаешь, они могли бы осуществиться без Бога? По-моему, нет. Как ты думаешь…
Она не успела договорить. По ночному небу промчалась падающая звезда. Затаив дыхание, Гвенди и ее мама наблюдали за ней, пока она не исчезла, ярко сверкнув напоследок. Миссис Питерсон обняла дочь за плечи и притянула к себе. Когда она снова заговорила, ее голос был очень тихим, и Гвенди поняла, что мама вот-вот заплачет. Или, может быть, уже плачет.
– Ты думаешь, Бог, сотворивший столько чудес, не создал бы вместе с ними и рай небесный? Может быть, кто-то так думает. – Она покачала головой. – Но только не я.
– И не я, – говорит Гвенди теперь, стоя перед огромным иллюминатором в метеолаборатории. И, наверное, впервые за всю свою взрослую жизнь по-настоящему в это верит. Внизу открывается вид на Землю с невероятной, запредельной высоты, но Гвенди даже не смотрит в ту сторону. Она смотрит вверх, в необъятную черноту космоса, и шепчет: – Для меня ты была самым чудесным из всех чудес, мама.
39
Пятый день на МФ-1.
Гвенди уже почти добралась до столовой – достаточно близко, чтобы почувствовать разлитый в профильтрованном воздухе четвертой секции запах сублимированной яичницы с колбасой – и тут вспомнила, что оставила в каюте свою записную книжку. Утром до завтрака ей надо было отправить одно электронное письмо, она положила записную книжку на стол рядом с ноутбуком и велела себе не забыть ее взять. Но все же забыла, как это бывает все чаще и чаще в последнее время. О.Н., мысленно ругает она себя и разворачивается в прыжке, как ниндзя в тех нелепых восточных боевиках, которые так любил Райан.
Несмотря на этот мелкий сбой в памяти, день начался очень неплохо. Может быть, даже отлично. Впервые после прощания с земной атмосферой (Кого я хочу обмануть? – размышляет Гвенди. Впервые за все последние пять или даже шесть лет) у нее выдалась целая ночь спокойного беспробудного сна. Ей снилось, что они с Оливией Кепнес устроили «поход с ночевкой» на заднем дворе ее дома в Касл-Роке. Они жарили маршмеллоу на костре, листали новый номер журнала «Teen Beat» (Шон Кэссиди такой невозможный красавчик!) и хихикали, обсуждая симпатичных мальчишек, пока не взошло солнце.
Гвенди проснулась за пятнадцать минут до будильника, ощущая себя совершенно другим человеком: свеженьким как огурчик, полным энергии и решимости и, что самое важное, с ясной головой. И не забывай про надежду, обратилась она к своему отражению в зеркале, запотевшем после долгого горячего душа. Еще два дня, и все это безумие закончится.
Напевая заглавную песню из «Клана Сопрано», Гвенди мчится вприпрыжку по главному коридору первого сектора и чуть не сбивает с ног доктора Глена, который идет ей навстречу. Дейл глядит на нее и улыбается.
– Я смотрю, кто-то сегодня на редкость беспечен и бодр.