Ты умрешь в окружении друзей. В прелестной ночной рубашке с синими цветочками по подолу, сказал ей Фаррис. Солнце будет светить в окно, и за миг до того, как закрыть глаза навсегда, ты увидишь в небе стаю птиц, летящих на юг. Последний образ красоты этого мира. Будет больно, но совсем чуть-чуть.
Здесь у нее нет друзей – все друзья остались далеко позади.
Скафандр вместо прелестной ночной рубашки.
И уж точно никаких птиц.
Даже солнце на время скрылось, затененное Землей. И почему она плачет? Да, черт возьми, она плачет. Слезы не летают, потому что идет постоянное ускорение. Но от слез туманится щиток шлема. Звезда, за которой она наблюдала – Ригель? Денеб? – расплывается влажным пятном.
– Мистер Фаррис, вы мне соврали, – говорит Гвенди вслух. – Может быть, вы не видели правды. Или видели, но не хотели, чтобы я с этим жила.
Я не соврал, Гвенди.
Его голос звучит так же ясно и четко, как в тот день, сорок два года назад, когда они вместе сидели на кухне и ели кофейный торт, запивая его молоком.
Ты знаешь, что надо делать. Последняя шоколадка еще действует, а значит, время у тебя есть.
Гвенди приоткрывает клапан на левой стороне шлема, чтобы потихонечку выпустить оставшийся воздух. Он исчезает у нее за спиной ледяным облачком. Щиток проясняется, и Гвенди опять видит свою звезду: это не Ригель, не Антарес. Это Сириус. Вторая звезда направо.
Вдыхая последний оставшийся воздух, она ощущает странный восторг.
Я в своей постели, я совсем старая – гораздо старше шестидесяти четырех. Но люди, которые меня окружают, молодые и очень красивые. Даже Патси Фоллетт снова молодая. И Бриджит Дежарден… Шейла Брайхем… Норрис Риджвик… Оливия Кепнес… и…
– Мама? Ты такая молоденькая, как будто тебе двадцать лет!
– Когда-то мне было двадцать, – смеется Алисия Питерсон. – Хотя тебе, может быть, трудно в это поверить. Я люблю тебя, милая.
А теперь она видит…
– Райан? Это ты? В самом деле?
Он берет ее за руку.
– Да, это я.
– Ты вернулся!
– Я никуда не уходил. – Он наклоняется и целует ее. – Тут кто-то хочет с тобой попрощаться.
Он отходит в сторонку, освобождая место для мистера Фарриса. Тот уже не больной и не уставший. Он точно такой же, каким был в тот день на скамейке у детской площадки в Касл-Вью, когда состоялось его знакомство с двенадцатилетней Гвенди. Свою черную шляпу он держит в руках.
– Гвенди. – Он касается ее щеки. – Ты молодец, Гвенди. Справилась на отлично.
Она больше не в космосе. Она старая женщина, лежащая на своей детской кровати. На ней прелестная ночная рубашка с синими цветочками по подолу. Она исполнила свой долг, и теперь можно и отдохнуть. Можно спокойно уйти.
– Посмотри в окно! – говорит мистер Фаррис, указывая рукой.
Она смотрит в окно. Там летит стая птиц. Потом они исчезают, и она видит единственную звезду. Это Антарес, альфа Скорпиона, а за нею лежат небеса. Бесконечные небеса.
– От второй звезды направо, – произносит Гвенди на последнем дыхании. – И прямо… прямо до…
Ее глаза закрываются. Микроракета с пультом управления летит дальше в космос и будет лететь еще десять тысяч лет, унося за собой фигурку в скафандре.
– Прямо до утра.
Эпилог
Однажды ночью, через несколько лет после описанных выше событий, отец Гвенди Питерсон сидит у окна в своей палате в доме престарелых – слабый, не очень здоровый старик, но, как он сам говорит, еще вполне крепкий для старого гриба. Он смотрит на звезды и думает, что где-то там, среди их бесконечного множества, его дочь продолжает свое путешествие. Ее телефон, который ему передал очень приятный индус по имени Адеш Патель, лежит у него на коленях.
Может быть, остроумных высказываний Патси Фоллетт, давней подруги и наставницы Гвенди, не набралось бы на целый сборник, как у Оскара Уайльда, но у нее было немало своих афоризмов житейской мудрости. Среди них был и такой: Скандал длится шесть месяцев. Скандал, сопряженный с тайной, длится шесть лет. После исчезновения в космосе сенатора Питерсон и того предпринимателя-миллиардера прошло только три года, но люди уже начали забывать о случившемся. Все, кроме мистера Питерсона. Пережить своего единственного ребенка – это большое горе, и тяжесть потери ему облегчают всего две мысли: во-первых, ему самому осталось уже недолго, а во-вторых, у него есть ее голос. Ее последнее сообщение, записанное на телефон. Миру не обязательно знать, что она умерла как герой; главное, что об этом знает он сам.
Через неделю после неожиданного визита Адеша Пателя к отцу Гвенди прибыл еще один посетитель. Вернее, посетительница. Дежурный администратор дневной смены в доме престарелых «Касл-Вью» – надменный коротышка с тонкими усиками, который настаивал, чтобы пациенты обращались к нему «мистер Винчестер», – вышел на застекленную террасу, где Алан играл в карты с Ральфом Мирарчи, Миком Мередитом и Гомером Балико. Следом за ним на террасу шагнула высокая статная блондинка почти на голову выше его. Он представил ее Шарлоттой Морган, заместителем начальника ЦРУ. Потом быстро выгнал с террасы всех, кроме мистера Питерсона, изобразил нелепый полупоклон в адрес гостьи и оставил их наедине.
Шарлотта Морган озадаченно посмотрела на мистера Питерсона – мне жаль, что вас окружают такие придурки, говорил ее взгляд, – и уселась напротив него.
– Пожалуйста, называйте меня просто Шарлоттой, мистер Питерсон. Мы с вашей дочерью были дружны много лет.
– В таком случае называйте меня просто Аланом. – Он поскреб пальцами седую щетину на подбородке, жалея, что не побрился сегодня утром. Теперь неловко перед такой привлекательной дамой. – Как я понимаю, вы приехали вовсе не для того, чтобы говорить о шпионах и международной политике.
– Правильно понимаете. – Она улыбнулась и прикоснулась к его руке. – Но мне надо сказать вам кое-что важное. Это строго конфиденциально, и вы должны пообещать, что все сказанное останется между нами.
Он поднял правую руку ладонью вперед.
– Клянусь Богом.
– Клятва принята.
Она быстро глянула через плечо, чтобы убедиться, что они на террасе одни. Мистер Питерсон тоже оглянулся через плечо, внезапно ощутив себя главным героем шпионского фильма о Джеймсе Бонде. Он повернулся обратно к давней подруге дочери и с изумлением увидел, что у нее в глазах блестят слезы.
– Я могу потерять работу и загреметь в федеральную тюрьму за то, что собираюсь сказать. Но мне все равно. Я любила Гвенди. Она была мне как сестра.
– Все, что вы скажете, я унесу с собой в могилу.
И, наверное, уже совсем скоро, мысленно добавил он.
– Ваша дочь не совершала тайного несанкционированного выхода в открытый космос. Каждый, кто знает Гвенди, сразу скажет, что это бред. – Шарлотта сделала глубокий вдох, означавший мы уже прошли точку невозврата, и продолжила: – Гарет Уинстон был плохим человеком, мистер Питерсон. У него появилась плохая идея – опасная идея. Гвенди об этом узнала и остановила его, пока не стало слишком поздно. Она пожертвовала своей жизнью, чтобы все остальные – миллионы людей – могли жить. Звучит как в плохой драме, я знаю. Но, клянусь, это правда.
Алан кивнул.
– Очень похоже на нашу Гвенди.
– Не могу даже представить, сколько мужества и силы духа ей понадобилось для того, чтобы совершить то, что она совершила. Она сама так хотела, это был ее выбор, и я уверена, что она сожалела лишь об одном: что никогда не вернется домой, чтобы снова увидеться с вами. Она много рассказывала о вас и о вашей жене. Она вас обожала, мистер Питерсон.
– Это было взаимно, – сказал он вдруг охрипшим, усталым голосом.
Воспоминания о визите Шарлотты потихоньку стираются. Мистер Питерсон смотрит на айфон у себя на коленях. Как это было уже не раз и не два, он включает воспроизведение аудиозаписи и закрывает глаза.
Привет, пап!
У меня мало времени, но я хотела сказать, что мне очень жаль. Пожалуйста, не печалься и не трать драгоценное время на горечь и злость. И самое главное, что бы ни говорили в газетах и на телевидении, помни одно: у меня было важное дело, и я очень старалась выполнить его хорошо. Давным-давно, когда я была маленькой девочкой со смешными косичками и ты водил меня на детскую площадку в парке Касл-Вью, ты сказал мне одну вещь, которую я запомнила на всю жизнь. Если есть выбор – сделать то, что считаешь правильным, или не делать вообще ничего, – обязательно надо делать. Каждый раз. Я горжусь, что я – твоя дочь. В мире нет отца лучше тебя. Пожалуйста, улыбайся, когда думаешь обо мне. Пожалуйста, вспоминай только хорошее. Как нам повезло – тебе, мне и маме! Один за всех, и все за одного. Три мушкетера, как называла нас мама! Ладно, мне пора. Ты знаешь, как я ненавижу опаздывать. Я прощаюсь, но не навсегда, папа. Я люблю тебя всем сердцем, и мы непременно увидимся снова. Мы с мамой будем тебя ждать. В конверте для тебя сюрприз. Теперь оно твое. Береги его. Оно непростое. Можно даже сказать, что…
– Волшебное, – шепчет он в тишине темной палаты.
Алан Питерсон достает из кармана халата маленькое белое перышко. Он всегда носит его с собой. Он смотрит на перышко, погружаясь в воспоминания, потом кладет его на подоконник. В лунном свете оно кажется серебристым. Алан снова смотрит в ночное небо. Сегодня так много звезд. Хотя дуб за окном загораживает обзор, Алан все равно различает Млечный Путь и созвездие Тельца. Высоко над верхушкой огромного дерева сияет созвездие Ориона. В голове явственно звучат слова. Мистер Питерсон не знает, откуда они появились и что означают, но ему так понравилось их звучание, что он повторяет их вслух:
– Есть и другие миры кроме этого.
Сидя у окна, глядя в бесконечную темноту, он без труда в это верит.