Агата закрыла глаза, слово в слово вспоминая, что сказал ей Рафал в музее Зла в ту памятную ночь.
– Да, он сказал, что самым опасным персонажем волшебной сказки следует считать того, кто готов на все ради любви.
– Так-так-так, – покивал Мерлин, теребя бороду. Очки соскользнули с его носа и повисли на одной дужке.
– Как ты думаешь, это может каким-то образом быть связано с матерью Софи? – задала Агата наводящий вопрос. – Ведь нам так и не удалось обнаружить могилу, в которой похоронено ее тело.
– Возможно, это связано с матерью Софи, возможно – с чем-то другим, не знаю, – ответил Мерлин. Помнишь, что я тебе сказал, когда мы были здесь в прошлый раз? Что сотни лет любовь была на стороне Добра и это делало Добро неуязвимым для Зла. Но почему так? А потому, что Директор убил в борьбе за власть своего брата и тем самым доказал, что Зло не способно любить. Чтобы компенсировать этот чудовищный поступок, Сториан в каждой новой сказке стал отдавать победу Добру, и это продолжалось до тех пор, пока на стороне Добра оставалась настоящая любовь. Но теперь у Рафала появилась Софи, и он, возможно, рассчитывает, что любовь сможет наконец искупить убийство его брата.
– Но это какая-то бессмыслица, – возразила Агата. – Даже если Софи любит Директора, а он ее, это не может отменить тот факт, что Директор убил своего брата.
– Совершенно верно, – кивнул Мерлин. – Поэтому остается вопрос: чего ожидает Директор от Софи в конце этой истории? Что именно она должна будет сделать? Искупить тот его давнишний грех? Но если так, почему для этого он выбрал именно Софи?
– Мерлин, – сказала Агата, – что бы там ни задумал Директор, особого значения для нас это не имеет. Мы все равно не сможем победить. Без посторонней помощи – никак не сможем. Разве ты сам этого не понимаешь? Ну кто мы такие? Горстка подростков да десяток дряхлых стариков!
Мерлин не слушал ее, целиком погрузившись в свои мысли.
– А что, если мы вообще неправильно понимаем всю эту историю? – негромко размышлял он вслух. – Что, если Директор сможет доказать, что убийство брата вовсе не было преступлением? Что любовь – это величайшее Зло, а не величайшее Добро? Что тогда? – Он напрягся всем телом и закончил: – Тогда Добро станет Злом, а Зло станет Добром, так? Да, именно так, как он предсказывал…
– Мерлин, – покачала головой Агата, – я не понимаю…
Старый маг вздрогнул, словно неожиданно вспомнив, что он не один.
– Ах, неразумно, неразумно было переносить тебя сюда посреди ночи, ты не выспишься, а ведь завтра такой особенный день… Ну пойдем, пойдем скорее спать, каждая минутка на счету…
– Погоди! – нахмурилась Агата. – Ты не сказал, как мы будем бороться с ним. Что мы сможем сделать…
Но глаза ее уже слипались, голова клонилась на грудь, руки и ноги стали ватными, и Агата все быстрее проваливаться сквозь облако, словно брошенный в воду якорь. Она попыталась ухватиться за Мерлина, но не смогла. Она летела, летела, летела сквозь мелькающие мимо звезды, затем сквозь непроглядную тьму – и уже спала, чувствуя на губах теплый вкус небес Селестиума.
Разбудил Агату приглушенный гул голосов в гостиной.
Она лежала на полу, закутавшись в одно из потертых голубых Гвиневриных одеял. Юных ведьмочек в спальне уже не было, их кровать была аккуратно застелена. Небо за окном оставалось ночным, непроглядно черным, без малейших признаков приближающейся зари.
Агата пошла на голоса и увидела своих друзей, молодых и старых. Все они были одеты в плотные черные плащи и заняты делом – одни упаковывали в рюкзаки пакеты с печеньем, фрукты и фляжки с водой, другие торопливо доедали сваренную на завтрак овсянку, переговариваясь друг с другом приглушенными голосами.
Без плаща была одна Гвиневра. Она, в своем домашнем платье, укладывала рюкзак Ланселота, а сам рыцарь тем временем точил свой меч. Первое, что бросилось в глаза Агате, это то, что компания разделилась не на молодых и стариков, как обычно, но на пары, как разбил всех Мерлин. Хорт стоял рядом с Питером Пэном, Анадиль – с Джеком и Брайер Роуз, Эстер – с Бензелем и Гретель, Дот – с Красной Шапочкой… Потом Хорт заметил Агату, и они с Пэном замолчали. Вслед за ними замолчали и все остальные.
Из столовой в гостиную вошел Мерлин, прихлебывая на ходу кофе из большой кружки.
– Прости, дорогая, – сказал он, обращаясь к Агате. – Мы старались говорить тише, чтобы дать тебе поспать, но…
Честно говоря, Агата еще не до конца проснулась и плохо понимала, что происходит.
Потом кто-то тронул ее за плечо.
Она обернулась и увидела Тедроса – умытого, свежего, подтянутого, в черном, как у всех, плаще и с висящим на поясе Экскалибуром. Он взял Агату за руку и с натянутой улыбкой сказал:
– Пора.
30. Извинения и признания
Агата понимала, что Тедрос был не прав, когда попытался уговорить Ланселота остаться дома с Гвиневрой.
Тедрос не хуже Агаты знал, что в предстоящей войне рыцарь в их армии будет на вес золота. Таким образом, если Тедрос начал уговаривать Ланселота остаться, это могло означать только одно: принц уверен, что все они отправляются на верную смерть. И как бы ни презирал Тедрос Ланселота, ему была невыносима мысль о том, что его матери предстоит потерять своего рыцаря-прохвоста.
Но желание Тедроса не сбылось. Гвиневра и слышать не хотела о том, чтобы Ланселот остался.
Она попрощалась со своим рыцарем на освещенном луной лугу, точно так же как и со всеми остальными гостями – кому-то пожала руку, кого-то слегка похлопала по плечу. Она не устраивала пышных проводов, прощалась со всеми коротко и просто – так, будто все они уходили в магазин и должны были вернуться к обеду.
И только когда очередь дошла до Агаты, бывшая королева замешкалась.
Агата увидела, как задрожали губы Гвиневры, как предательски заблестели ее глаза.
– Присмотри за моим сыном, – прошептала Гвиневра.
– Присмотрю, – сдерживая слезы, прошептала в ответ Агата.
В этот момент к ее голове прикоснулось что-то холодное. Агата подняла глаза и увидела, что Тедрос надевает ей на голову ее корону.
– Ты забыла ее в своей комнате, – натянуто улыбнулся он. – Второпях, как я понимаю.
Тут Тедрос встретился взглядом с Гвиневрой.
Агата видела, что их обоих – сына и мать – переполняют чувства. Еще бы, ведь пройдя через такую боль и найдя наконец друг друга, они вынуждены были расстаться вновь, причем кто знает, надолго ли. Быть может, и навсегда.
– Позволь мне отправиться вместе с вами, Тедрос. Пожалуйста, – в который уже раз попросила Гвиневра. – Я могу сражаться… мы будем вместе…
– Нет, – в очередной раз ответил принц. – Ты должна остаться дома. Это единственное, в чем наше с Ланселотом мнение совпадает.
Гвиневра покачала головой, по ее щекам полились слезы.
Тедрос прижал ее к груди и сказал:
– Послушай меня, мама. Ты будешь в Камелоте на моей коронации. Скоро. Как только мы с Агатой закончим ее сказку и Директор школы будет мертв. Там ты встретишь конец и своей сказки – в Камелоте, не здесь… Снова станешь матерью, потом бабушкой, и всю оставшуюся жизнь будешь любить и оставаться любимой… Если захочешь, можешь и своего головореза с собой захватить, никто возражать не станет.
– Обещай мне Тедрос, – всхлипнула Гвиневра, – обещай, что вернешься.
– Обещаю, – севшим от волнения голосом ответил Тедрос.
Но Агата знала, что он лжет.
Гвиневра заметила что-то за плечом сына и отступила на шаг назад.
Агата и Тедрос обернулись и увидели, что Мерлин уже повел свое маленькое войско старых и молодых героев к порталу, бледно засветившемуся поблизости на вершине невысокого холма.
Ланселот поднялся к порталу первым, шагнул в бледное сияние и испарился в нем, словно тень на ярком солнце. За ним последовали другие герои – старые и новые… и вот уже остался один только Мерлин. Он посмотрел на приближающихся к нему Агату и Тедроса так сочувственно, словно хотел бы разрешить им остаться.
– По идее, сейчас должно было уже наступить утро, – сказал Тедрос Агате, вглядываясь в темноту леса, через который они пытались идти, не отставая от остальных.
– Утро… А где же тогда солнце? – спросила Агата, поднимая голову к темному небу с несущимися черными облаками, сквозь которые проглядывала маленькая, как булавочная головка, звездочка. – Облака вижу, и Полярную звезду, а больше ничего…
И только тут, внимательнее присмотревшись, Агата поняла, что никакие это не облака.
Это были клубы дыма, они поднимались где-то впереди, прямо у них по курсу, именно туда Мерлин вел свою маленькую армию. Агата встала на цыпочки, хотела посмотреть, откуда идет дым, но ничего не увидела.
– Подсади меня, – попросила она Тедроса.
– Что?
– Ну подними меня к себе на плечи.
– Знаешь, если у тебя на голове корона, это еще не значит… – нахмурился Тедрос.
– Давай, не тяни. Быстрее!
– А я-то думал, что взбалмошнее Софи девушек не бывает, – вздохнул принц.
Он подсадил Агату к себе на плечи и слегка поморщился, когда она вцепилась руками в воротничок его плаща, а подошвами башмаков оперлась ему под ребрами. Отсюда ей хорошо было видно идущих впереди Хорта и Питера Пэна и идущих сзади Золушку и Пиноккио. Увидев Агату и Тедроса, они принялись перебрасываться шуточками.
– Башню строят, – хмыкнул Пиноккио.
– С этим довеском он наконец сравнялся по росту со своим отцом, – громыхнула Золушка.
Тедрос скрипнул зубами, сгибаясь под весом Агаты, и спросил:
– И долго ты еще будешь так сидеть?
Агата наклонилась вперед и отвела нависшую у нее над головой ветку, всматриваясь вдаль, в ту сторону, откуда валил дым.
А валил он от костра.
Далеко впереди, на горизонте, полыхало оранжево-красное пламя, высоко выбрасывая в черное небо свои языки. Отблески огня освещали все вокруг, и Агате эта картина была до боли знакомой: покосившаяся башня с часами, магазинчики на площади, черепичные крыши домов – все это отчетливо проступало сквозь истончившийся до прозрачности защитный барьер.