– Мисс Хартунг, меня зовут Алехандро Стерн. Мы с вами не встречались раньше?
– Нет, не встречались. Я лишь читала о вас.
Старый адвокат с легкой улыбкой кивает, давая понять, что оценил комплимент.
– А все эти симпатичные люди, сидящие вон там, в первом ряду, они ваши юристы?
– Они юристы газеты, в которой я работаю.
– Вам известно, не хотели ли они обсудить, стоит ли мне в принципе допрашивать вас? Замечу, что против вашего допроса мистером Эпплтоном они не возражали.
Мозес заявляет протест на том основании, что вопрос не имеет отношения к сути дела. Сонни, подняв подбородок, ненадолго задумывается, после чего объявляет:
– Поддерживаю.
– Что ж, очень хорошо, – продолжает Стерн. При этом тон у него такой, что Пинки, услышав его последнюю фразу, сказала бы: «Ну, понеслось».
– Вы сказали, что сообщили доктору Пафко о том, что поговорили с несколькими врачами.
– Да.
– Могу я узнать имена этих врачей?
Все трое юристов, представляющих интересы газеты и сидящих в первом ряду в ложе гособвинения, вскакивают на ноги. Встает и Мозес, находящийся позади них.
– Вопрос выходит за положенные рамки, – говорит Мозес, давая понять, что Стерн спрашивает о том, чем не принято интересоваться на данной стадии перекрестного допроса свидетеля. Сонни, однако, разрешает Стерну продолжать.
Хартунг ненадолго задумывается, после чего говорит:
– Я не могу точно припомнить.
– У вас имеются записи, которые могли бы помочь вам освежить вашу память? – спрашивает Стерн совершенно непринужденно – как человек, не подозревающий, что своими действиями вот-вот спровоцирует Третью мировую войну.
– Да, наверное.
– А где находятся эти записи?
– Кажется, они у юристов.
Проблема в том, что, если мисс Хартунг заглянет в записи, о которых идет речь, то Стерн, а также Мозес, тоже получат право их просмотреть. Юрист по закону уполномочен знакомиться со всеми материалами, которые свидетель использует при подготовке к даче показаний, чтобы иметь возможность определить, что больше повлияло на слова свидетеля – его воспоминания или же сделанные заранее записи. Одна только мысль о том, что юристы, не важно, со стороны обвинения или защиты, будут изучать записи в его блокноте – настоящий кошмар для любого журналиста, поскольку каждый из них печется о том, чтобы его источники не были рас-крыты.
Миллер Салливан – высокий стройный лысеющий мужчина – делает шаг вперед и интересуется:
– Ваша честь, не могли бы вы меня выслушать?
Сонни делает недовольную гримасу, но затем вздыхает и просит присяжных ненадолго покинуть зал суда.
– Мистер Салливан, – говорит она, когда члены жюри выходят за дверь, – я выслушаю вас, но только один раз. Так что излагайте как можно прямее, что именно вы хотите мне сообщить.
У Салливана есть одно преимущество – оно состоит в том, что Сонни в целом симпатизирует журналистам. Но в то же время это для Салливана и минус. Сонни объективно, в том числе лично, заинтересована в том, чтобы закон в той части, которая касается представителей журналистской профессии, в подведомственном ей регионе соблюдался неукоснительно. Это означает, что Салливану не следует слишком распинаться по поводу того, что заявили на данную тему другие суды, даже Верховный. Все эти непростые обстоятельства приводят к тому, что Салливан, как и большинство юристов, выступающих в судах, говорит дольше, чем следовало бы. Он долго заливается соловьем по поводу Первой поправки, но Сонни прекрасно знает, что Верховный суд трактует эту тему по-своему, более узко и конкретно. Если от репортера требуют, чтобы он предъявил свои рабочие заметки, это не мешает ему опубликовать задуманную им или запланированную его газетой статью. То есть ознакомление с рабочими заметками журналиста не является нарушением Первой поправки. Некоторые придерживаются мнения, что если одного репортера заставить предъявить свои предварительные записи, то другой репортер поостережется и дважды подумает, что именно он напишет в своем материале, а это как раз и есть ограничение свободы слова, которого Первая поправка призвана не допускать. Но что касается Стерна и Марты, то лично они считают такую точку зрения совершенно бредовой. Так или иначе, в данном случае следование закону в том виде, как понимают его они, их клиенту на руку. Поскольку именно Марта подписывала ходатайства, касающиеся данного вопроса, Сонни приглашает поучаствовать в дискуссии ее, и она одерживает верх. Усилия Салливана, направленные на то, чтобы мисс Хартунг не заставили заглянуть в ее рабочие заметки, оказываются напрасными – судья принимает противоположное решение.
– Вопрос, который задал мистер Стерн, полностью вписывается в рамки правил и процедур, предусмотренных для первичного перекрестного допроса, – говорит Сонни. – Мисс Хартунг утверждает, что она поговорила с несколькими врачами. Мистер Стерн имеет полное право проверить, насколько точно она воспроизвела по памяти ход событий и сказала ли она доктору Пафко правду.
Когда присяжные возвращаются в зал и рассаживаются по своим местам, Салливан достает из своего портфеля два перекидных блокнота для записей, скрепленных стальными спиралями. С разрешения Сонни он становится рядом с мисс Хартунг. Стерну и Мозесу разрешают смотреть Салливану через плечо. Затем Салливан одну за другой демонстрирует свидетельнице четыре странички, стараясь прикрыть ладонью все, кроме фамилий врачей, с которыми беседовала журналистка. Она зачитывает их вслух одну за другой – всего их оказывается пятеро.
После этого Салливан снова усаживается на свое место в первом ряду ложи для представителей обвинения. Однако, едва он успевает опуститься на стул, Стерн спрашивает:
– А скажите нам, пожалуйста, что заставило вас позвонить именно этим врачам? Кто-то сообщил вам, что у них, возможно, имеется информация, которая может вас заинтересовать?
Салливан снова вскакивает.
– Ваша честь … – обращается он к судье.
Мозес тоже уже на ногах.
– Это не относится к делу, – заявляет он.
– Это очень даже относится к делу, и мы будем настаивать на том, чтобы суд дал нам возможность объяснить почему, – с нажимом произносит Стерн.
Сонни, явно раздраженная, закрывает глаза, громко вздыхает и снова удаляет присяжных из зала. Когда они уходят, судья первым делом устремляет гневный взгляд на Салливана:
– Мистер Салливан, я позволила вам вмешаться в этот судебный процесс и прервать его, чтобы дать вам возможность выступить в защиту прав тех, чьи интересы вы представляете. Мне понятна ваша позиция. Насколько я могу судить, вы возражаете против любых попыток выяснить что-то такое, чего нет в статье, опубликованной вашим клиентом. Но вопрос, заданный мистером Стерном, по сути, констатирует очевидную вещь. Мы все знаем, что мисс Хартунг вступила в контакт с медиками, которые перечислены в ее блокноте, не потому, что обладает телепатическим даром.
– Но, ваша честь, – возражает Салливан, – если рассуждать таким образом, то следующим сам собой напрашивается вопрос, кто подсказал мисс Хартунг, к кому именно следует обратиться.
Понимая, на чьей стороне находятся симпатии Сонни, Марта торопливо пускается в объяснения по поводу того, что личность того или тех, кто указал Хартунг, с кем из медиков следует связаться, имеет принципиально важное значение и непосредственно относится к рассматриваемому в суде делу. В течение следующих нескольких минут она представляет в защиту своей позиции три аргумента. Во-первых, ясно, что тот, кто дал мисс Хартунг соответствующую информацию, явно не принадлежит к людям, которые хорошо относятся к компании «ПТ» и Кирилу Пафко. Это имеет непосредственное отношение к делу, если неизвестный пока источник уже дал или будет давать свидетельские показания от имени гособвинения. Во-вторых, если утечка произошла из государственных организаций или правительственных агентств, так или иначе связанных с делом Пафко, то речь идет о грубейшем нарушении всех правил конфиденциальности, из-за которого может возникнуть вопрос о законности судебного преследования Кирила. Стерны, как и адвокаты, занимающиеся защитой «ПТ» от гражданских исков, уже давно подозревают, что утечка произошла из УКПМ, где кто-то заметил некие реакции пациентов на лечение «Джи-Ливиа» и решил, что статья в прессе будет наиболее эффективным способом не пустить препарат на рынок. Во всяком случае, более эффективным, чем попытки добиться решения вопроса силами самого УКПМ, которым компания «ПТ» наверняка бы ожесточенно сопротивлялась, оспаривая каждый шаг управления.
Сонни, похоже, ни одной из сторон не удалось убедить в своей правоте, но Марта приберегла свой последний, самый сильный аргумент напоследок.
– И наконец, ваша честь, – говорит она, – для того, чтобы у прокуроров появились основания обвинить доктора Пафко в инсайдерской торговле, он должен был продать свой пакет акций, базируясь на некой серьезной и в то же время непубличной информации. Если же статья мисс Хартунг основана на общедоступной информации, ее телефонный звонок доктору Пафко не может служить основанием для соответствующего обвинения.
Фелд возражает против последнего пункта аргументации Марты, говоря, что под «непубличной» подразумевают информацию, недоступную для лиц, покупающих или продающих акции. Салливан хочет что-то добавить, но Сонни уже начинает терять терпение, слушая всю эту дискуссию, – может быть, потому, что ее сердце и голова находятся в разладе друг с другом. Она вытягивает руку и, указывая пальцем на гостя из Нью-Йорка, громко говорит:
– Мистер Салливан, сядьте, пожалуйста. Вы не являетесь непосредственным участником этого судебного процесса, так что вас заслушивать здесь больше не будут.
Затем она поворачивается к Сэнди:
– Хотите что-нибудь добавить, мистер Стерн?
– Ваша честь, вы знаете, что любой вопрос, заданный во время перекрестного допроса, зачастую тянет за собой другой вопрос. У защиты руки связаны за спиной, поскольку мисс Хартунг и ее юристы не смогли предоставить документы, затребованные нами в законном порядке с помощью соответствующих запросов.