Последнее испытание — страница 95 из 101

– Ты собираешься это отрицать? – интересуется Стерн.

Леп отрицательно трясет головой, но по-прежнему не в силах произнести ни слова.

Стерн какое-то время мрачно смотрит на гостя, а затем наконец предлагает:

– Объяснись, пожалуйста.

– Объясниться? – Леп издает странный звук, похожий на сардонический смешок. – Сэнди, вы когда-нибудь слышали о том, что люди иногда теряют контроль над собой? Я потерял его примерно пять лет назад. На протяжении всей своей жизни я никогда не был импульсивным человеком. Даже будучи подростком, я, глядя на то, что творят мои сверстники, считал их сумасшедшими. Взбираться на водонапорную башню для того, чтобы написать на ней свое имя? Прыгать с большой высоты в реку Киндл? Я не мог понять, в чем смысл подобных поступков. Но потом я связался с ней.

Стерн отмечает про себя, что Леп, похоже, даже не хочет произносить имя Ольги вслух.

– До того как это случилось, я, как мне казалось, понимал, что происходит вокруг меня, и контролировал свою жизнь. Представьте себе, вы смотрите на женщину, и она вам нравится. Но вы женатый человек. Бывало так, что у меня от поведения отца закипала кровь. Однако, в конце концов, у каждого есть отец. Но однажды я – называйте как хотите – дал слабину, не устоял. И тогда во мне как будто что-то сломалось. Моя сдержанность, моя сила воли стали словно вытекать из меня, как будто во мне образовалась некая брешь. Я заметил, что в каких-то ситуациях не могу себя сдержать.

Многие из тех, чьи интересы Стерну доводилось представлять на всем протяжении его долгой юридической карьеры, могли бы сказать что-то подобное. Но большинство из них не понимали, что с ними происходило, и не могли сформулировать, в чем состояла их проблема. После смерти Клары Стерн сам на короткое время потерял способность себя контролировать и испытал от этого настоящий шок. И он сумел извлечь из этого полезный для себя урок. Он снова научился сдерживать себя – но не из страха, а потому, что стал мудрее. Однако Лепа, судя по всему, жизнь пока еще не многому научила.

– Ты был влюблен в Ольгу, Леп?

Собеседник Стерна резко вскидывает на него глаза. Он реагирует так, словно старый адвокат его ущипнул. Стерну приходит в голову мысль, не он ли первым задает Лепу подобный вопрос вслух. Собственно говоря, Стерна это не касается, но именно влюбленность в Ольгу может быть объяснением того факта, что постоянный гнев Лепа по отношению к отцу в конце концов полился через край. Но молодой доктор Пафко несколько раз резко дергает головой из стороны в сторону.

– На самом деле я не знаю, – бормочет он. – Да, она распалила меня, я жил словно в горячке, в бреду. Это было какое-то новое для меня чувство. Она сказала, что любит меня. Но я люблю свою семью. Я всегда знал, что люблю свою семью.

Стерн решает, что ему не следует дальше углубляться в эту тему. Отношения между любовниками редко развиваются по каким-то определенным правилам и законам. Поэтому адвокат предпочитает вернуться к тому вопросу, для решения которого Леп к нему приехал.

– И что же я такого сделал, что ты решился на попытку меня убить?

– Я очень испугался, Сэнди. Страшно испугался. Тогда, в марте, в тот самый день, Ольга пришла ко мне сразу после того, как вы побеседовали с ней и ушли. Мы с ней обычно не так много разговаривали. Сейчас так и вообще прекратили. В общем, я очень удивился, увидев ее в моем кабинете. Она сказала: «Хочу тебя предупредить. Адвокат твоего отца задавал мне много вопросов о наших с тобой отношениях. Про меня и тебя». При этом вид у нее был такой, будто она опасалась, что вы обо всем догадались.

– А если бы я и в самом деле догадался? – спрашивает Стерн.

– Тогда бы вы в конце концов докопались и до всего остального.

Было ли это правдой? Возможно, да. Стерн определенно взял бы след, если бы осознал, какое непреодолимое бешенство испытывал Леп по отношению к Кирилу, и понял всю сложность и противоречивость сложившейся ситуации.

– Леп, без одобрения твоего отца я не мог следовать тот или иной линии защиты. Он должен был ее утвердить.

– Тогда я об этом не думал. И, кроме того, отец устроил бы все так, как это в конечном итоге было бы выгоднее всего для него. Просто мне показалось, что, если вы обо всем узнаете, рано или поздно все это всплывет в суде, и в итоге я потеряю свою семью – а потом, возможно, тоже окажусь на скамье подсудимых.

Леп взмахивает руками, словно птица, потерявшая способность летать, крыльями. Почему-то в его изложении те напасти, которые могли ему угрожать, кажутся не такими уж страшными, хотя на самом деле они вполне могли напугать кого угодно.

– Я хочу сказать – мне же пришлось дожидаться два с половиной года, пока всю эту историю раскрутят. А потом, когда это случилось, мне стало страшно. Когда Кирилу предъявили обвинение, я держался из последних сил, боясь, что вот-вот сорвусь и натворю каких-нибудь бед. А потом, когда я стал думать о том, что вы можете сложить все элементы головоломки, мне без всякого преувеличения захотелось наглотаться таблеток.

Протянув руку, Леп берет с кофейного столика стакан с водой и отпивает несколько глотков.

– Вы, наверное, не знаете, что такое настоящая паническая атака, Сэнди. Когда она случается, человеку не обязательно становится легче, если у него есть время обдумать ситуацию. Иногда бывает так, что если вам втемяшится что-нибудь в голову, какие-нибудь ваши фантазии, то они начинают плодиться, и ваше состояние становится только хуже. После ухода Ольги я еще примерно час просидел в кабинете с колотящимся сердцем – а потом увидел, как вы, хромая, идете на стоянку.

– И ты взял в личное пользование корпоративную машину?

– У меня уже были ключи. Когда я стал генеральным директором, я имею в виду – настоящим, действующим, я стал порой неделями задерживаться в офисе допоздна и не успевал на последний поезд. Оскар в таких случаях оформлял на меня машину и приносил ключи мне в кабинет. Когда график становился полегче, я возвращал машину. Никто не задает вам вопросов, Сэнди, когда вы – босс.

– Значит, посмотрев в окно, ты решил меня убить?

– Я решил поехать за вами следом. У меня не было каких-то определенных намерений. Не знаю, может, я собирался на дороге посигналить вам, чтобы вы остановились, и объяснить вам все – ну и попросить не поднимать шум. Не знаю. Когда человек паникует, он не может мыслить адекватно. Выехав на шоссе, я полетел вперед со скоростью девяносто миль в час и через какое-то время заметил вашу машину. И я врезался в вас. Но в последний момент перед столкновением я чуть отвернул в сторону, чтобы удар не пришелся прямо в водительскую дверь. Правда, я сделал это. Передать не могу, какие чувства охватили меня, когда произошла авария. Помню, я думал: «Ну вот, теперь все еще хуже». В самом деле, теперь поводов для паники у меня было куда больше, чем прежде. Я так радовался, что вы поправились. Честное слово. Знаю, это звучит очень глупо, но я просто ликовал, когда услышал, что с вами все будет в порядке.

– Особенно когда оказалось, что после нейрохирургической операции я мог вообще забыть про тебя и Ольгу. Полагаю, машину ты сразу же отогнал в ремонтную мастерскую?

– Я поехал обратно в Ниринг. Знаете, каждую секунду мне казалось, что меня сейчас перехватят где-нибудь копы и наденут на меня наручники. Но я доехал до мастерской на другом конце города и сказал мастеру, что попал в очень неприятную для меня ситуацию. Что я большой начальник и разбил корпоративную машину из-за собственной невнимательности, врезавшись в бетонное ограждение на шоссе.

– Но если ты рассчитывал, что просто отремонтируешь машину, а Оскар закроет глаза на то, что ты продержал ее целую неделю, зачем было изымать квитанции?

– К тому времени, когда я вернул автомобиль, я уже знал от Кирила, что вы заметили на заднем стекле машины, которая в вас врезалась, наклейку компании «ПТ». Я просто хотел сделать так, чтобы не осталось никаких свидетельств, что один из «Малибу» в тот день, когда произошла авария, был записан на меня. Я подумал, что Оскар не будет помнить, как обстояло дело, если не останется бумажного следа. В половине случаев, когда я возвращал «Малибу», Оскар находился не у себя в будке, а где-то на стоянке, объезжая ее на своем электромобильчике для гольф-полей. Так что я просто оставил ключи у него на столе, нашел нужную квитанцию и сделал в ней запись, что «Шевроле» вернули. В тот день, когда я забрал «Малибу» из ремонта и решил поставить его на место, я пару раз проехал мимо стоянки на малой скорости. И, когда убедился, что Оскар не у себя в будке, а где-то на территории, заехал внутрь и припарковал автомобиль. Потом подождал Оскара в его будочке и, когда он вернулся, сделал вид, что собираюсь в очередной раз взять машину. А пока дожидался его, вытащил из папки все квитанции за ту неделю, на которой произошло столкновение, порвал их, а обрывки спрятал в карман.

Леп, который на протяжении почти всего разговора смотрит в пол, снова тянется к стакану и отхлебывает еще глоток воды. Затем он еще какое-то время разглядывает стакан, держа его в руке, и снова начинает говорить:

– Сэнди, в моей жизни в течение последних пяти лет царил настоящий хаос. Из-за Ольги в моем существовании произошел сбой. Или, если хотите, я сделал ошибку, поскользнулся, оступился – можно использовать какое угодно из этих дурацких слов. Но беда в том, что я перестал быть самим собой. Я даже не в состоянии вспомнить себя таким, как в 2013 году. Правда, я не могу этого сделать. Мне кажется, что я больше не смогу добиться хоть сколько-нибудь значимого результата в научной работе – такого, о котором можно было бы всерьез говорить. Способность добиваться подобных достижений для меня в прошлом. Я едва в состоянии сложить два и два. Временами мои мысли просто перескакивают с одного на другое, ни на чем не задерживаясь, а к вечеру я понимаю, что просто просидел целый день на стуле, глядя в окно. Знаете, отец способен забыть о чем угодно – или сделать вид, что каких-то вещей просто нет, и дело с концом.