– А ты у нас в кошках хорошо разбираешься? – Балчи приподнял бровь. – Ты знаешь, наверное, как они умеют выпрыгивать в окно?
Кафан промолчал.
– Вы можете заклинить чем-нибудь раму, – сказала Лена.
– А может, ты хочешь, чтобы кто-нибудь постоял рядом, подержал тебя за ручку? Вот Шуба, например?
– Запросто, – отозвался Шуба, воткнувшись в журнал.
– Нет, – твердо сказала Лена. Балчи подался вперед, сказал:
– Очень хорошо. Вот и заткнись.
За окном с ревом пронесся встречный поезд. Вагоны, занавески на окнах, лица пассажиров – все обратилось в пучок стремительных желтых и синих линий.
– Ее можно в клетушке запереть, между вагонами, – подал мысль Кафан, вспомнив, видно, кое-что из своего богатого дорожного опыта. – Шуба в одном тамбуре постоит, я в другом.
Балчи пошарил в кармане, выудил таблетку и стал сосредоточенно жевать.
Паспорт был, конечно, поддельный, и фамилия его не Шиманский, а – Сарыгин. Лысина была настоящая: последний волос слетел с головы Сарыгина еще в 88-м году. Сарыгин обладал ярко выраженным калькулирующим умом и мог пить не пьянея, хотя от водки у него была изжога, а от красного вина начинало тарахтеть сердце. Вообще он недолюбливал это дело, равно как и громкую музыку. Но при этом Сарыгин держался за свою работу и ради нее готов был на многое.
…Он как раз успел расправиться с «Известиями» и попросил Валентина передать ему «Неделю», когда наконец замигала лампочка на ППУ и в эфире объявился Хлус, который дежурил в тамбуре седьмого вагона.
– Вышел номер второй, – сказал он. – Осматривается. Сейчас потянутся остальные.
– Хорошо, – сказал Сарыгин, делая знак остальным в купе. – Мы ждем.
Чебур и Клим отложили в сторону прессу, сняли пистолеты с предохранителей. Валентин выудил из-под сиденья полицейский дробовик «моссберг», осторожно, стараясь не шуметь, передернул цевье.
Хлус опять подал голос:
– Вышли номер второй и третий, с ними мартышка. Направляются в уборную… Нет, идут в тамбур. Какого, спрашивается…
Связь прервалась. Сарыгин быстро встал и скомандовал:
– На ход. Клим, ты первый.
Сидя в купе, почти не чувствуешь этой скорости. Там воздух стоит неподвижно, а далекая перспектива за окном создает иллюзию чего-то медленного и тягучего – кажется, поезд еле ползет по равнине.
Зато в этом тесном, наполненном стуком колес межвагонном пространстве – все по-другому. Поезд несется, как угорелый, смазывая шпалы и щебень в однородную массу, рельсы дрожат, сияют и изгибаются, словно сверкающие молнии… Лена с Шубой вошли сюда, и Кафан сразу захлопнул за ними дверь. Он остался в тамбуре шестого вагона.
Шуба вдруг облапал Лену, притянул к себе. Она увидела совсем близко растянутые в улыбке губы, жесткие волоски на подбородке. Почувствовала на себе его влажную ищущую руку.
– Уберись, – сказала Лена.
Шуба, тяжело дыша, продолжал искать. Он насмотрелся картинок в журнале и ничего не слышал. В окошке, выходящем в соседний тамбур, мелькнула чья-то рыжая голова, синие внимательные глаза.
– Там смотрят. Пошел вон.
Лена оттолкнула Шубу к двери. Он обернулся в окно, облизнул губы, сказал: «Ну ты, в общем, по-быстрому…» – и вышел, закрыв за собой тяжелую дверь.
В окошко было видно, как он разговаривает с кем-то в тамбуре. Улыбается. Во рту у него появилась сигарета, Шуба наклонился – прикурить, наверное. Голова его пропала из виду. Лена смотрела во все глаза, затаив дыхание. Она все еще боялась поверить. Боялась разочароваться.
Раз, два, три, четыре, пять.
Шуба так и не разогнулся. Зато снова мелькнули рыжие волосы.
Потом в дверь глухо стукнуло, и где-то за спиной раздались выстрелы и крики.
Клим толкнул дверь из «предбанника» и влетел в тамбур. Согнутые в локтях руки, сжимающие браунинг у левого плеча, выпрямились, как две стальные пружины, пистолет ткнулся вправо, влево. Номер второй стоял у левой двери и обалдело хлопал глазами. К нижней губе прилип дымящийся окурок.
– Руки на дверь! Ноги в стороны! – быстро и внятно проговорил Клим.
Окурок упал на пол. Кафан выдавил:
– Так это. Аа-а…
И нерешительно развернулся спиной, уперевшись в дверь большими коричневыми руками.
– Шире ноги!
Едва Кафан раздвинул свои кривули, как сзади последовал коварный удар, превративший его яйца в пылающий омлет.
…Выстрел из «моссберга» оставил в двери девятого купе дыру размером с голову, испарив куда-то дверной замок и ригель. Эхом донеслись вопли и топот в соседних купе. Сарыгин бегал по коридору, заталкивал обратно любопытные головы, запирал двери на ключ и выкрикивал:
– Федеральная служба безопасности! Отдел по борьбе с наркотиками! Никто не выходит из своих купе! Всем отойти от дверей, лечь на пол или на полки! Без паники! Организованно!.. Федеральная служба безопасности!..
Валентин просунул ствол ружья в отверстие и выстрелил еще раз. Оттолкнул дверь в сторону. Девятое купе было пусто. На месте окна болталась пустая, изрешеченная дробью рама. Сзади Чебур сказал негромко:
– Где ж твои мозги были, парень? Пусти-ка… Чебур прыгнул в купе и изящно повернулся кругом, проведя дулом пистолета быструю невидимую черту от одной стены до другой.
– По нолям, – Чебур выругался. – В окно ушел.
Он опустил пистолет и как-то странно при этом дернул головой. На лбу, у самой границы волос, вдруг нарисовалась темно-красная клякса, а на столик за его спиной с брызгами плюхнулись мозги. Чебур судорожно поднял руку, словно задумавшись, качнулся и рухнул лицом вперед; из дыры в задней стенке черепа что-то вытекло на черную вощеную туфлю Валентина.
– Что там у вас? – орал Сарыгин. Валентин отступил.
– На багажной полке, сука…
Он разрядил дробовик в потолок над собой. Панели разлетались в пыль и клочья, обнажая металлический каркас, ржавую изнанку крыши. Появился Сарыгин, скользнул взглядом по растянувшемуся на полу Чебуру. Посмотрел наверх. Сказал:
– Там никого нет.
Перезарядив ружье, Валентин стрелой влетел в купе. Багажная полка превратилась в дуршлаг. Пустой дуршлаг. Левая стенка была выломана, из темного провала доносились шум и треск.
– Он в туалете! – крикнул Валентин. Сарыгин сказал: «Да еоо!» и бросился в «предбанник».
Дверь туалета вынесло со второго выстрела, но здесь уже никого не было. В потолке зиял пролом, на полу валялись дырчатые, как пресное печенье, обломки панелей. На крышке унитаза отпечатался след ботинка. В открытое на две трети окно залетал теплый майский ветер. Валентин высунулся наружу, влепил со злости по кустам, выбив облачка зеленой пыли.
– Мы думали тогда, он ушел… а он забрался на багажную полку, сука. Как раз над нашими головами, – Валентин тяжело дышал. – Чебура снял. А потом проломил левую стенку на полке и под крышей по каркасу перебрался сюда…
– И теперь уж точно ушел в окно, – проворчал Сарыгин, оглядывая окно. – Как же так, Валентин? Обосрались по самые уши, а?.. – он высморкался в окно. – Порошок не видел?
– Где?
– Везде! – взорвался вдруг Сарыгин. – На полке!
– Нет, – покачал головой Валентин. Сарыгин подошел к окну. Заметил торчащий из рамы обломок ножа.
– А это…
Из тамбура вдруг раздался выстрел.
Лена попыталась открыть дверь, ведущую в седьмой вагон, но дверь не открывалась – может, с обратной стороны привалился Шуба, а может, дверь запер тот самый рыжий парень. Он снова появился в окошке и показал перекрещенные руки: сюда нельзя, иди обратно. Лицо у него строгое.
– Вы кто? – крикнула Лена.
За ее спиной со скрипом распахнулась дверь.
– Выметайся отсюда, мартышка. Руки за голову… Служба безопасности.
Лена увидела еще одного незнакомца. У него было белое лицо, белая, расстегнутая на две верхних пуговицы, сорочка – и быстрые глаза. В руке Лена заметила пистолет.
– Что смотришь? – сказал он ей. – Руки!
– Я только…
Бледный парень выволок ее в тамбур, развернул и воткнул лицом в стену.
– Стоять, не двигаться.
Он провел руками от подмышек до бедер, ударил «щеточкой» по ступням ног, раздвигая их шире. Лена увидела корчащегося на полу у наружной двери Кафана, его глаза выехали из орбит и шарили по потолку. В вагоне слышались стрельба и крики.
– Я знала, что вы придете, – сказала Лена. Парень ударил ее по почкам.
– Закрой рот, мартышка. Резкая глубокая боль.
– Но я ведь здесь ни при чем!.. – тихо вы дохнула она.
Новый удар.
– Стоять!
И тут произошло нечто совсем из ряда вон. Кафан, который только что корчился в позе умирающего галла, вдруг вскочил на ноги и с ревом устремился на эфэсбиста. Парень побледнел еще больше, отступил на шаг и выстрелил. Кафан словно и не заметил; он навалился на него и опрокинул навзничь, так что эфэсбист с жутким глухим звуком врезался затылком в противоположную дверь. Когда Кафан поднялся, в руке у него был пистолет, а на боку расплывалось жирное кровавое пятно. Он оперся рукой о стену и прохрипел:
– Хорошо стоишь… сучка.
Лена расширенными от ужаса глазами смотрела, как внутри у него пульсирует что-то живое, мокрое, скользкое, грозящее вот-вот вывалиться наружу. Она закричала. Кафан сплюнул, оттолкнулся от стены, встал посреди тамбура, широко расставив ноги. В этот момент ручка двери, ведущей в вагон, повернулась вниз. Кафан, не долго думая, выстрелил в дверь, схватил Лену за волосы и потащил в сторону. Лена ударила его по лицу – Кафан даже не поморщился. За дверью раздались крики и выстрелы. Из стены рядом со стоп-краном вырвало огромный кусок, брызгами рассыпались стекло и пластик.
– Никому не двигаться! Служба безопасности! Еще выстрел – угольный шкаф со скрежетом разлетелся на куски, оттуда поднялось облако черной пыли.
– Хана нам, Лена, – бормотал Кафан, оттаскивая девушку к наружной двери, как трактор уверенно тащит за собой цепляющуюся за землю борону. – Всем хана… И тебе тоже, это… как два пальца.