– Слышишь, Лео? – повторял Грациано, подмигивая из-за плеча своей партнерши. – Старина Элвис!
Девушка раздраженно сбросила его руки.
– Неужели здесь до сих пор заводят пластинки семьдесят восемь оборотов? – сказала она подруге.
Они предпочитали болтать между собой.
– Пластинки – единственное, что замедлил прогресс, – заявил я, пока мы возвращались за столик.
Я думал, это неплохая тема для разговора, но у них был такой вид, будто я заговорил о погоде. Девушки пили, поглядывая в зал.
– Бога ради! – взмолился Грациано. – Давайте о чем-нибудь побеседуем! Мы пьем шампанское, а вы сидите, задрав нос, – я начинаю чувствовать себя лопухнутым семидесятилетним дедом.
Они удивленно взглянули на него и наверняка собрались раскрыть рты, но тут у столика неожиданно нарисовался длинноволосый парень в красном бархате и протянул руки к девушке Грациано.
– Пошли? – сказал он.
Девушка уже вставала, когда Грациано побледнел и, прежде чем я успел вмешаться, бросился на соперника.
В темноте и общей толчее никто не заметил, что за нашим столиком завязалась драка. Впрочем, все закончилось быстро. Грациано потерял солнечные очки и уселся обратно в порванной рубашке.
– Это что за козел? – громко повторял парень, которого удерживали обе девушки.
Нас бросили в одиночестве.
– Я ему покажу, – еле слышно твердил Грациано, – я им покажу, этим бунтарям с дудочками. Я плачу за шампанское, а он уводит девчонок? Это как? Сейчас приму душ, вернусь и разобью ему морду.
Но он был совсем без сил. Откинувшись на стуле, тяжело дышал, даже бокал не мог удержать. Долго приходил в себя, сидел и смотрел в темноту, покусывая губы, потом встал и направился в туалет. Но посреди зала остановился и залез на огромный фосфоресцирующий куб. Залез и застыл. Некоторое время смотрел на пол в паре метров внизу. Я слишком поздно сообразил, что он задумал. Я уже видел этот фокус, но полагал, что он такое больше не вытворяет. Покачиваясь, Грациано замер на краю и ничком рухнул на пол.
Орудуя локтями, я пробрался через толпу. Он лежал лицом на линолеуме, до того неподвижный, что становилось страшно. Кто-то тряс его за плечо – осторожно и брезгливо, как трясут незнакомцев, которым стало плохо на улице. Я как можно бережнее перевернул его на спину. Борода была запачкана кровью.
– «Лаки Страйк», – сказал он спокойно.
В такие минуты он ничего другого не курил. Я передал просьбу стоявшим вокруг официантам, вскоре нам принесли зажженную сигарету. Я сунул ее Грациано в рот.
– Не надо, – сказал я официантам, которые собирались его поднять, – он докурит и встанет.
И действительно, вскоре Грациано попросил меня помочь ему встать. Я проводил его до туалета, подождал за дверью, пока его рвало, потом смочил туалетную бумагу, вытер ему лицо. Прямо посреди лба красовалась лиловая шишка.
– Господи, вот это удар, – твердил он, ощупывая шишку кончиками пальцев, – потрогай, там как будто бьется сердце.
Я попытался оттереть пятна с рубашки, но вышло только хуже.
– Ладно, брось, – сказал он, – рубашек у меня завались.
Чтобы уйти с дискотеки, пришлось опять пересечь зал, но Грациано отказался от помощи. Он шагал вытянувшись, напрягшись. После попытки самоубийства положено держаться с большим достоинством.
От такси он отказался, и мы пошли пешком, но Грациано сразу устал, пришлось опуститься на ступени величественной базилики, возвышавшейся посреди пустынной площади. Он закурил сигару и стал водить взглядом по ограде базилики, пока не заметил дверцу и не поднялся посмотреть, куда она ведет. Мы оказались во внутреннем дворике, окруженном каменными колоннами.
– Господи, – сказал он, – снова камни.
Высоко над нами простирались кирпичные своды; глядя вверх, можно было увидеть звездное небо, поделенное на круги, эллипсы и треугольники, как на картах, где показаны траектории движения планет. Мы стояли и разглядывали своды, как вдруг в тишине кто-то постучал по стеклу, – в окне, где еще горел свет, появился монах.
– Что вам угодно? – спросил он негромко и вежливо.
– На каком этаже живет Бог? – спросил я.
Стоявший в тени Грациано тихо рассмеялся. Монах помолчал, решая, как отнестись к нашему вопросу, потом показал пальцем вверх.
– На чердаке, – сказал он. – Но сейчас Он спит. Ему что-нибудь передать?
– Да, – ответил Грациано. – Скажите, что мы Его искали, но не нашли. Пусть теперь ищет нас сам.
– Попробуйте зайти днем, – сказал монах, – а теперь ступайте, только не забудьте затворить дверь. Доброй ночи!
– Слышал, что он сказал? Да он хитрее черта, – заявил Грациано, когда мы вышли. – Как думаешь, где мы найдем такси? Я на пределе.
Найдя такси, мы рухнули на сиденье. Грациано стал напевать песню Элвиса.
– Ой, ребята, до чего же он крут! – то и дело повторял он. – Другие ему и в подметки не годятся, правда, Лео? А знаешь, что мы сейчас сделаем? Сейчас мы поедем к Сэнди, разбудим ее и скажем, что она должна дать нам денег на фильм.
– Она нас пристрелит.
– Ничего подобного, – сказал он, – она воспитанная женщина, к твоему сведению. Знает, что мужчина в доме – я. По крайней мере, в некотором смысле. И кстати, оружия у нас нет.
Будить никого не пришлось. Сэнди не спала, но не пустила нас дальше прихожей, которую почти целиком занимал стол для пинг-понга. Увидев покалеченного Грациано, она только сильнее разозлилась. Где нас носило? Чем мы занимались? Физиономию Сэнди покрывал толстый слой крема, на голове был платок. Видок еще тот, но ей было наплевать, я с трудом отбивал ее атаки. Грациано с лукавой улыбкой уселся в единственное кресло и молча наблюдал за нами.
– Может, поговорим о серьезных вещах?
– Сейчас не время, Грациано, – ответил я.
– Какие серьезные вещи? – вмешалась Сэнди. – Вот серьезная вещь. Кто платит счет? Кто платит счет каждый день? Я не намерен содержать твои друзья и хочу знать, кто платит счет!
Близняшки, которые тоже не спали и сидели на столе для пинг-понга, молча глядели на нас, жуя жвачку. Грациано заметил их и принялся повторять:
– А вы почему до сих пор не спите?
Он твердил это на все лады – ласково, по-отцовски, заботливо, сердито, властно. Словно актер, репетирующий трудную реплику. Потом внезапно снял ремень. Я было подумал, что он собирается угостить им сидящих на столе жвачных, но он затянул его на собственной голове и свесился с кресла. Так он боролся с выпадением волос.
– Смотри на него, ты! – воскликнула Сэнди, вне себя от злости. – Зачем ему нужны его волосы?
– Не знаю, – ответил я, – чтобы причесываться?
Грациано хихикнул, я тоже невольно улыбнулся. Неплохая острота, в такой-то час. Однако Сэнди ее не оценила и стала орать:
– Козлы! Козлы!
Что ж, пора было поднимать паруса. Я раскланялся и, стоя в дверях, поинтересовался, не желает ли Грациано составить мне компанию. Он так и сидел, свесив голову.
– Нет, Лео, – ответил он, – я только вернулся, Сэнди обидится.
Тогда я оставил его наблюдать за жизнью из более терпимого положения.
Я и сам был на пределе, если что. Оказавшись на тянувшейся в сторону Понте-Систо улочке, принялся пинать и опрокидывать мусорные баки. Река была черной, светивший с Яникула прожектор с равными промежутками облизывал небо вдали. На Кампо-деи-Фьори уже устанавливали прилавки на завтра, я выловил из составленных башней ящиков пару яблок и сгрыз их по дороге к пьяцца Навона. Посреди пустынной площади сверкал неподвижный фонтан с голубоватым дном. В этот час площадь была прекрасна; казалось, она осознает собственное великолепие и то, что никому не нужна. Я сел под портиком и стал любоваться ею, ожидая, пока захочется вернуться домой. Но домой не хотелось, тогда я решил поехать взглянуть на море. Погнал старушку–«альфу» пустынными улицами и меньше чем через полчаса был на месте.
Море было огромное, бескрайнее, темное. Я уселся на самом конце пирса. Вокруг в воде как будто посверкивали монеты, вдали, в темноте, подмигивали рыбацкие фонари. Как там писал старина Кавафис? «Твой город за тобой пойдет, – писал он, – нет, не ищи других земель, оставь надежду, нет ни дорог тебе, ни корабля, не уголок потерян – вся земля, коль жизнь потратил ты, с судьбой напрасно споря»[20]. М-да, старина Кавафис был хитрее черта. Я выкурил пару сигарет, думая, что дома меня ожидает сложенный чемодан. Что ж, я причалил туда, куда было суждено. Оставалось вернуться назад.
Когда я доехал до дома, далекий уголок неба начинал светлеть. Перед калиткой была припаркована маленькая английская машина. Хорошо мне знакомая. Как и сидевшая в ней спящая девушка.
– Арианна, – позвал я, – что ты здесь делаешь?
Она не сразу поняла, где находится. Попыталась улыбнуться.
– О, Лео! А я боялась, ты уже не вернешься.
6
Жара пришла неожиданно рано. В начале мая египетское, без единого облачка небо на несколько дней накрыло город, и мы, как по волшебству, оказались в самом разгаре лета. Бары распахнули стеклянные двери, под шатрами на набережной музыкальные автоматы зачирикали песни, вызревавшие в них всю зиму, из сотен кемперов на руины хлынули орды туристов. Началось долгое, изматывающее римское лето, а я уже все решил. Попросил Ренцо Диаконо устроить меня на телевидение. Он обрадовался и пригласил меня пообедать в «Чарли»: я подпишу заявление, а он расскажет, сколько хорошего я сделаю, когда меня возьмут. Он не сомневался, что я самый подходящий кандидат при нынешнем положении дел. Каком положении, не уточнил, но сомнений в том, что оно сложилось, не было.
Пока я ждал ответа, мы с Арианной каждое утро ездили на море. Она терпеть не могла обустроенные пляжи, всех этих людей, которые лежали под зонтиками и слушали транзисторы; мы предпочитали исследовать побережье, смещаясь на север в поиске тихих мест и прозрачного моря. Чтобы пробраться к нему, нередко приходилось перелезать через ограды вилл, где пока что никто не жил, – там, на бетонном полу залитых солнцем террас или среди скал частных пристаней, мы расстилали полотенца и погружались в чтение, ожидая, когда наступит время искупаться. «Это правда, – говорила Арианна, – на вилле чувствуешь себя защищенным. Думаешь, рано или поздно я смогу купить себе виллу? Мне так нужна вилла», – вздыхала она, растягиваясь на солнце. Поначалу она брала с собой книги по архитектуре, но обычно предпочитала раскладывать пасьянс или просто лежать не шевелясь, поддавшись лени. С того дня, когда я начал читать вслух «По направлению к Свану», книги по архитектуре исчезли из ее пляжной сумки, их сменила подушечка, которую Арианна подкладывала под голову, чтобы было удобнее лежать