и слушать. Читать на солнышке было просто чудесно, около полудня я в одних штанах отправлялся на машине в ближайший населенный пункт за пивом и бутербродами. Вернувшись, обнаруживал, что Арианна с любопытством заглядывает в окна виллы или уже плещется в воде, если жара пересиливала страх плавать в одиночку. Она пугалась, видя, как по дну ползет ее тень, и обычно плавала на спине. Уезжали мы часа в три; на некоторых виллах нам было до того хорошо, что мы оставляли на двери записку со словами благодарности.
В городе я ехал в редакцию и просиживал там до ужина, потом отправлялся ждать Арианну на площади Тринита-деи-Монти, среди таксистов, игравших в баккара на капотах машин, продавцов цветов и туристов. Обычно она опаздывала, и чтобы убить время, я читал книжку, которую таскал в кармане. Дойдя до конца страницы, всякий раз поднимал взгляд – проверить, не появилась ли Арианна. И она появлялась, неспешно шагая среди толпы, морщась из-за вони автомобилей, сложив руки и прижимая к груди так и не раскрытую книгу по архитектуре. Она искала меня глазами, а увидев, еще больше замедляла шаг. Сдерживая довольную улыбку, останавливалась перед витриной, дважды обходила вокруг фонаря или оборачивалась, провожая взглядом нелепо наряженного туриста. Наконец, подходила ко мне и рассеянно целовала. «Ну вот, – говорила она, – только не думай, что я тебя люблю».
Иногда мы шли в магазинчик Эвы и проводили вечер со всей компанией. Случалось это нечасто, потому что давно стало ясно: у меня с Эвой не заладилось. После визита в обществе Грациано изменить ничего было нельзя, потому что, о да, Эва готова была терпеть что угодно, кроме пьяных, к тому же она узнала, что раньше я тоже дружил с бутылкой. Когда все собирались вместе, мы с Эвой не разговаривали друг с другом, я проводил время, болтая с семейством Диаконо или с седоусым писателем, а иногда с топ-моделью – ради того, чтобы увидеть, как Арианна бесится, пока я не прекращу. Потом она не разговаривала со мной целый час. Но чаще мы ужинали в какой-нибудь траттории под открытым небом, прежде чем пуститься бродить по городу – свежему, оживленному, где было полно приключений, где перед барами и фонтанами назначали свидания. Обычно мы разыскивали барочные церкви: Арианна решила написать диплом, доказывающий, что Борромини лучше Бернини. Как-то так выходило, что мы неизменно оказывались перед фасадом Ораторио-деи-Филиппини, выглядевшего в свете ночных фонарей бледным, безжизненным и изящным, как дама, которая питается одним чаем. Хотя я не понимал, каким образом барокко связано с задачей спасти Венецию от наводнения, я следовал за Арианной в ее странствиях, целовал ее в укромных уголках церквей в губы – свежие и крепкие, как ее грудь, потом мы приезжали ко мне, спали вместе, на рассвете Арианна уходила, чтобы, проснувшись, Эва обнаружила ее в постели и чтобы подготовиться к поездке на море. Однажды мы попытали счастья на четырех виллах – и везде наткнулись на законных владельцев. Тут мы поняли, что все закончилось.
Как-то вечером, в самом начале июня, Ренцо предупредил, что через два дня я приступаю к работе. На следующее утро я проинспектировал свой гардероб и, не обнаружив ничего подходящего, решил спустить последние деньги на новый костюм. Не знаю почему, но на картинах побежденный всегда выглядит элегантнее победителя – наверное, чтобы его пожалели или, возможно, очень даже возможно, потому что, потеряв все, он твердо знает: внешний вид хоть что-то да значит. Поэтому я решил прогуляться по магазинам в центре. Нашел белый костюм – как у Грациано. Не из такого же льна, наверняка даже не из льна, но выглядел он впечатляюще. Я сразу его надел и отправился к синьору Сандро позвонить Арианне.
– Есть новости. Надо поговорить, – сказал я и объяснил, где меня найти.
– Скажи немедленно, – велела она, – ты думаешь, я вытерплю до нашей встречи?
– Постарайся дожить, – ответил я, – оно того стоит.
Арианна появилась на залитом солнцем тротуаре, опоздав не больше чем на двадцать минут. Сердце забилось, когда я услышал стук ее каблуков. На ней было платье в сине-белую полоску, выглядевшее удивительно свежо.
– Боже, ну и наряд! – воскликнула она, оглядывая меня. – Так что, что же произошло?
– Чем тебя угостить? – спросил я, ничего не прибавив.
Арианна попросила гранатину, она ее обожала, тогда я заказал две фирменных гранатины синьора Сандро: дробленый лед с ромом и соком экзотических фруктов – в зависимости от сладости напиток подавали в кокосовом орехе или в стволе бамбука.
– «Извращенную девственницу» и «Бамбук», – сказал я синьору Сандро, Арианна хихикнула.
– Впечатляющая комбинация, – заметила она.
Я никогда не обращал внимания на то, как эти названия звучали рядом, и тоже прыснул, как дурак, пока синьор Сандро приступал к ритуалу приготовления. Арианна, обожавшая всякие ритуалы, внимательно следила за ним. Старый бармен заметил это, и его рука запорхала еще легче и изящнее. Он поставил перед нами то, что наколдовал, ожидая оценки. Арианна склонилась над трубочкой, пару раз всосала жидкость, потом подняла огромные, чуть прикрытые глаза и улыбнулась. Синьор Сандро улыбнулся в ответ и кивнул. Они друг друга поняли.
– Вот это настоящий бармен, – громко сказала она, когда, замерзнув и немного захмелев, мы вышли на улицу, – я его обожаю!
– Еще бы, – ответил я, – ты ведь обожаешь старичков?
– Короче, что ты хотел мне сказать?
Но я ее еще немного помучил, пока мы шли к пьяцца Сан-Сильвестро. Она так нервничала, что упорно пыталась перейти на красный. Мы заглянули в книжный Remainder's – расхаживали среди прилавков, каждый сам по себе, хотя периодически я поднимал глаза, чтобы на фоне разноцветных обложек увидеть ее профиль, в котором читалось нетерпение, и то, как она отводила рукой мешавшие ей волосы, – и это самое яркое, если не самое теплое воспоминание, которое осталось у меня от всей нашей истории. Наконец, встретились на выходе, словно преодолев длинный лабиринт, и я подарил ей «У подножия вулкана»[21], она эту книгу не читала.
– Ну хватит! – сказала она измученно. – Ты объяснишь, что мы отмечаем?
– Я решил образумиться, с завтрашнего дня работаю на телевидении.
Арианна не сдвинулась с места, уставившись на фотографию на обложке: Лаури на берегу озера в белых поношенных брюках, с печальной бородкой.
– Не знаю, рада я или нет, – сказала она в конце концов.
– Почему? – удивился я.
– Не знаю, ты – это ты.
Этим неопровержимым утверждением она закрыла тему, отказавшись обсуждать ее здесь и сейчас. Чтобы убить время, мы стали бродить, разглядывая витрины на виа Фраттина, но Арианна как будто смотрела и не видела. Она очень нервничала и, когда мы сели поужинать в нашей обычной траттории под открытым небом, почти ничего не ела.
– Зачем ты это делаешь? – неожиданно спросила она.
– Потому что устал кормиться объедками.
– В каком смысле?
– Не хочется объяснять.
Она замолчала, сосредоточившись на бокале. У него было мокрое основание, Арианна как будто ставила им печати, на покрывавшей стол белой бумаге появлялись круглые следы.
– Это точно не ради меня? Не хочу, чтобы ты делал это ради меня.
– Я делаю это ради себя, – сказал я, – исключительно ради себя.
– А, ну тогда ладно.
Мы немного помолчали, хотя мне хотелось кричать; когда я попросил счет, голос прозвучал слишком громко. Арианна перестала играться с бокалом и крепко сжала мне руку.
– Пойдем к тебе? – предложила она.
Ей было страшно, она ненавидела перемены, к тому же мы прожили такой чудесный май. Внезапно меня охватила надежда, что все сложится как надо, что этой ночью все наконец-то пойдет по-другому. Но этого не случилось. В очередной раз мы оказались в моей постели, ласкали друг друга, прислушивались друг к другу, умоляли друг друга, искали слова, которые так и не прозвучали – только не думай, что я тебя люблю, – пока рассвет не застал нас крепко вцепившимися друг в друга, переплетенных телами и неподвижных, словно морские обитатели.
– Черт возьми, ну и ты и вырядился! – воскликнул Ренцо, выходя из мерседеса перед зданием телецентра.
Провальное начало, что тут сказать. На утреннем солнце мой костюм отражался в стеклянных стенах – казалось, он их вот-вот разобьет; меж тем меня окружала толпа служащих в синих пиджаках, с трубками в зубах. Господи, я оказался черной овцой. Внутри дела пошли чуть лучше: в искусственном свете мой наряд не так бросался в глаза. Зато там было зябко, я нервничал из-за костюма, и, пока шел за Ренцо по коридору с множеством дверей, по спине стекал холодный пот. Мы остановились перед дверью с табличкой «Отдел кадров» и вошли без стука.
– Здравствуйте, доктор[22] Диаконо! – навстречу нам направилась девушка. – Здравствуйте, синьор Гадзарра!
Меня явно ждали. Девушка была эффективной служащей: как только мы появились, она вставила анкету в пишущую машинку.
– Фамилия? – спросила она, хотя сама ее только что произнесла. – Имя?
Затем узнала данные моего отца, и я подумал о нем, затем мамы – я подумал о ней. Затем ей потребовалось узнать, где я родился, и я подумал об угрюмом родном городе, затем – дату радостного события, и я подумал о том, как три месяца назад отпраздновал день рождения на рассвете в баре, выпив кофе с молоком на конечной остановке автобуса.
– Вот и все, – сказала девушка с улыбкой, исключавшей обмен репликами.
Было унизительно осознавать, что меня занесли в картотеку. Ренцо похлопал меня по плечу.
– Пойдем в твой отдел, – сказал он, заходя передо мной в лифт, которому предстояло доставить нас туда, где за месяц я должен был заработать столько, сколько не видел за всю свою жизнь.
Кабинет был вытянутый и узкий, там стояли два стола, за одним из которых сидела приятная сорокалетняя дама, – когда мы вошли, она поднялась. Я пожал протянутую мне руку, не разобрав имя, – решил, что со временем как-нибудь запомню. Впрочем, в этом отделе мне предстояло трудиться недолго, рано или поздно я должен был перейти к Ренцо. Некоторое время приятель меня расхваливал. Дама слушала с восхищением, периодически бросая на меня довольные взгляды, на которые я отвечал скромной улыбкой. Я уже думал, что сейчас мы раскланяемся или сделаем что-то в этом роде, но Ренцо, снова похлопав меня по плечу, ушел к себе в отдел, тремя этажами выше.