среди туристов, рисовавших открытки художников и организованных групп, постоянно на кого-то натыкался. В баре «Домициано» Энрико сказал, что Грациано заходил час назад, искал свободный столик, потом взял стакан и ушел. Наверняка он был где-то неподалеку. Я стал бродить среди мольбертов и прилавков с игрушками; в освещенное фонарями небо поднимались, свистя и извиваясь, огромные надувные шары в форме гусениц.
Я обнаружил Грациано сидящим на бортике центрального фонтана, со стороны церкви, где было меньше народа. Платок был уже повязан на лоб, ноги опущены в голубую воду. Он наливал в стакан скотч и пиво, разводил водой из фонтана и пил. Ему явно требовалась помощь.
– Лео, малыш, – сказал Грациано, глядя на двух фотографировавших фонтан туристов, – грустно чувствовать себя частью фауны.
Он повернулся к ним и поднял бокал.
– От последнего из могикан? – спросил я.
– Да, от последнего и самого лопухнутого из могикан. Когда начнем снимать фильм?
– Завтра, – ответил я, – завтра и начнем. Я серьезно, а теперь давай провожу тебя домой.
– Домой? Я туда не вернусь, – заявил Грациано, поднимая палец.
Я сказал, что он может поехать ко мне, если хочет, и он растроганно взглянул на меня.
– Что бы я без тебя делал?
Я попытался помочь ему встать, но он не хотел уходить.
– Брось, садись-ка лучше рядом. Мне нужно тебе кое-что сказать. Пора тебе это узнать, малыш. Ты когда-нибудь видел бабочек весной? Так вот, с детьми все иначе. Нет, я не о том. Давно собираюсь тебе кое о чем рассказать. О чем же? А, ну да. Хочу тебе кое в чем признаться. Лео, ты молодец. Не спорь, дай мне сказать. Ты большой молодец: чтобы бросить пить, надо быть большим молодцом. Как у тебя получилось?
– Попробуй попросить помощи у Бога.
– Я ни у кого никогда не прошу помощи, – возразил он, – в крайнем случае – прошу об одолжении.
– Ладно, а теперь нам пора поднять паруса.
– Я же сказал: нет. Сказал, что сначала должен кое в чем признаться. А потом поедем к тебе, поедем куда хочешь. Ты молодец, я тебе уже сказал. Ты как кот. Сидишь себе в сторонке, и плевать тебе на этот поганый, грязный, летящий в тартарары мир. Тебе богатая жена не нужна. Кроме шуток, я правда тобой восхищаюсь. Будь я гомиком, я бы в тебя влюбился. Мы были бы отличной парой, правда? – рассуждал он, пока я надевал ему ботинки. – Вот только придаток меня подводит. Мой ленивый придаток. Маятник без обратного хода. Может, я становлюсь гомиком? Иногда я об этом думаю, и мне страшно, что я стану гомиком. Давай ты тоже станешь гомиком? Давай, ради друга. Чего тебе стоит? Станем гомиками, по крайней мере, будем хоть кем-то. А иначе кто мы сейчас? Никто, даже не гомики.
– Давай мы это спокойно обсудим завтра, – сказал я, проклиная себя за то, что оставил машину так далеко.
Я понял, что не дотащу Грациано до парковки, и усадил его на бордюр на краю площади, взяв с него обещание, что он не двинется с места. Потом помчался за старушкой–«альфой». И вернулся нескоро, потому что кемперы туристов куда-то поехали, создав пробки на перекрестках. Когда я наконец добрался до Грациано, он сидел и спал там, где я его и оставил. Я разбудил его – ровно настолько, чтобы не пришлось брать на руки и укладывать в машину, потом поехал домой. Помочь ему пройти первый пролет лестницы, до лифта, оказалось трудной задачей.
– Что бы я без тебя делал? – растроганно повторял он. – Ты лучше мамы, ей-богу.
Наконец я положил его на двуспальную кровать, на которой сам не спал.
– Господи, – пробормотал он, – я на пределе…
И мгновенно уснул, не дав мне времени снять с него пиджак. Из кармана так и торчала бутылка Chivas, я забрал ее с собой в глядевшую на долину комнату. Наполнил стакан, включил радио. Потом рухнул в кресло и начал пить в одиночестве.
На следующее утро я проснулся с чувством, будто голова распухла и заняла всю комнату: отправившись варить кофе, с трудом протиснул ее в кухонную дверь. Сварил на целую ораву и пошел будить Грациано.
– Мы хотя бы повеселились? – спросил он, беря обеими руками чашечку с черным кофе.
Его потрясывало, он попросил банку с сахаром. Съел несколько ложек.
– Мне всю ночь снился наш фильм, – сказал он. – Когда приступим?
– Давай не сегодня, завтра. Сегодня голова не варит.
– Ты выпил? Ну-ка признайся, ты выпил. Старый малыш выпил, это нужно отпраздновать. Осталось хоть немножко? – спросил он, потирая руки.
Остаться-то осталось, но я вылил все в раковину, пока готовил кофе: от одного вида бутылки меня мутило.
– Давай обсудим фильм, – сказал я.
Проблема была в Сэнди, но Грациано пообещал, что возьмет это на себя. Достаточно подарить ей надежду, что маятник без обратного хода опять заработает. Для начала мы решили, что будем каждый вечер ходить в кино, изучать техническую сторону вопроса. Построение кадра, план, контрплан и все такое, сказал он. Начать решили тем же вечером. А пока надо было вернуться домой – успокоить Сэнди. Где телефон? Он набрал домашний номер, но ничего не произнес, послушал только, как Сэнди произнесла «алло», чтобы понять, насколько она зла, потом, заключив, что все очень даже неплохо, принял ванну, причесал бороду и, закурив сигару, ушел.
Я просидел дома, пока не настало время отправиться в «Коррьере делло спорт». Весь день вздрагивал, когда звонил телефон, один раз на другом конце провода молчали, но я не был уверен, что это Арианна. Ближе к вечеру я уже с трудом себя сдерживал, а когда наступил вечер, все-таки сорвался и позвонил ей домой, но трубку не взяли. Попробовал позвонить в магазин. Но ее и там не было, сказала мне Эва, где ее искать, она не представляла. Прибавила, что очень сожалеет.
Арианну я увидел на третий вечер, выходя из кино. Я был с Грациано, она – с Ливио Стрезой, казавшимся в джинсах и тенниске еще более долговязым и тощим. Я хотел к ним подойти, но не сдвинулся с места. Возможно, меня остановило то, что Арианна выглядела слишком бледной, или то, что она слишком прямо держала голову, или то, что они были вдвоем и держались за руки, сам не знаю, знаю только, что невольно замер и долго стоял, глядя, как они удаляются в толпе. Прежде чем сесть в машину, Арианна повернулась в мою сторону, ее огромные тревожные глаза мгновение что-то высматривали в толпе.
– А я ее знаю, – объявил стоявший рядом со мной Грациано, – прекрасный объедок. Что скажешь, может, примем душ и вернемся за ней?
На следующий день я ей позвонил.
– Это ты, – сказала она.
– Мне надо с тобой поговорить.
– Мне тоже надо с тобой поговорить.
Как обычно, я отправился ждать ее на пьяцца Тринита-деи-Монти. На этот раз она не опоздала и не стала кружить у фонарей. Сразу направилась ко мне. На ней были темные очки. Она остановилась рядом и взглянула на лестницу, спускавшуюся к Испанской площади. Там было полно людей, они сидели и ждали вечернего ветерка, пышные кусты азалий поникли из-за жары. Арианна помолчала, крепко прижимая к груди книжку, нервно раскрывая и закрывая ладонь.
– Прежде чем ты что-нибудь скажешь, хочу, чтобы ты знал: я переспала с другим, – объявила она.
Спустя несколько дней, когда в редакции меня поставили в ночную смену, мы приступили к работе над фильмом. Грациано явился ко мне домой в девять утра, без бороды.
– В новую жизнь с новым лицом, – заявил он. – Все бутылки спрятал?
Он поклялся, что, пока мы будем писать сценарий, до шести вечера он не притронется к спиртному.
– Господи, – простонал он, когда я водрузил перед ним апельсиновую газировку, – столько воды мне не выпить. Объедков повеселее у тебя нет?
– А как же твой ангел?
– Ладно, – сказал он, усаживаясь за пишущую машинку, – я понял.
Так мы начали сражение с ангелом тридцатилетия. Предполагалось, что оно продлится долго, почти до конца июля. Почти полтора месяца мы будем работать каждый день до заката, раздевшись догола, чтобы не страдать из-за проникавших в окно потоков горячего воздуха, прерываясь только на обед – проглотить пару бутербродов и подремать в раскаленном солнцем доме. Периодически мы ходили в душ, потом возвращались к машинке. История тридцатилетнего мужчины, который убил своего отца, складывалась; порой Грациано вскакивал, аплодируя и потирая руки.
– Отлично, отлично! – говорил он, приближаясь к бутылкам скотча. – А что, если нам немного взбодриться, чтобы пойти в атаку, лучше соображая, разработав стратегию?
Он говорил так, зная, что я отвечу «нет», хотя было ясно: стоило мне выйти из комнаты, как он тут же этим пользовался и прикладывался к спиртному. Потом, на закате, мы выходили на балкон и любовались долиной, Грациано выпивал свой «тандем».
– Как ты держишься? – удивлялся он.
Я был на пределе, если что, вечером нужно было идти в «Коррьере делло спорт», а я давно не спал ночью больше четырех часов. Я до того вымотался, что иногда засыпал в редакции прямо на пишущей машинке, пока меня не будил телефонный звонок.
Имелось и одно преимущество: возможность не думать об Арианне. Я не хотел думать о ней, но всякий раз, когда дома звонил телефон, сжимал зубы, пока не выяснялось, кто звонит. С того вечера на Тринита-деи-Монти, когда я ушел, ничего не сказав, я больше о ней не слышал. Спустя пару недель в дверь позвонили. Мы с Грациано натянули штаны, гадая, кто бы это мог быть. А это была Арианна.
– Ну что? – спросила она с дерзким видом. – Даже не пригласишь войти?
Я сделал шаг в сторону. Она секунду поколебалась, пожала плечами и вошла, оглядев себя в зеркале.
– Да вас здесь двое! – изумленно воскликнула она, увидев Грациано с бутылкой в руке.
– Не угодно ли чего-нибудь выпить? – спросил он, ничуть не смутившись.
Я забрал у него бутылку, Арианна не сразу узнала Грациано без бороды.
– Слушайте, – сказала она, – мы ведь собирались поужинать вместе, нет?
Она была невероятно красива, как всегда.
– Да хоть сейчас, – сказал Грациано, зачарованно глядя на нее. – Из какого ты фильма?