«Закрывайте», – сказал я, подумав, что эти слова полагалось произнести отцу, но он стоял неподвижно, не в силах вымолвить ни слова; когда я повернулся к нему, он только кивнул в знак согласия. Появились три парня в футболках, принесли газовую горелку. Пламя шумело и воняло, я предпочел выйти во двор.
Ехать от больницы до церкви оказалось недолго. Отец Грациано был не в состоянии вести такси, поэтому я сел за руль и пристроился за фургоном. Заходить в церковь не стал – впрочем, служба оказалась короткой. Я ждал, сидя на бортике сухого, потрескавшегося фонтана. Здесь тоже было полно развалившихся в тени котов. Ко мне подошел человек из похоронной конторы. «Жара страшная, – сказал он, – в таких случаях лучше поторопиться. Понимаю, сейчас не самое подходящее время, – продолжил он, – но кто покроет расходы…» Я ответил, что все сделаю сам, что меня можно найти в редакции «Коррьере делло спорт». Он согласился и сел обратно в фургон. Вскоре из церкви вынесли гроб. Видимо, отцу Грациано стало плохо: его поддерживали двое парней в футболках. Он опустился на заднее сиденье такси. Бледный как полотно. «Всю ночь не спал, – объяснил он, – а потом еще дорога». Я опять сел за руль. Кладбище находилось далеко, но на залитых солнцем улицах никого не было, фургон ехал быстро. Однажды даже проскочил на красный, но на улице и правда не было ни души.
На кладбище стояла не такая жара, зато из-за гниющих цветов было невозможно дышать. Утопленные в земле мраморные плиты выглядели как валяющиеся на песке гигантские панцири каракатиц. Священник и два служки благословили опускавшийся в могилу гроб. Я удивился, почему эти ребятишки в городе и выполняют такие отвратительные обязанности вместо того, чтобы уехать на каникулы, как все остальные. Когда гроб опустили, священник раскрыл книгу, но я попросил его ничего не читать и взял в руки «Последнего из могикан». Мне даже не пришлось отмечать нужное место, я собирался прочесть почти самые последние строки. Подошел к залитой солнцем могиле, отец Грациано оперся о тележку с сухими цветами. Я стал читать вслух: «Зачем печалятся мои братья? – сказал он, смотря на скорбные, угрюмые лица окружавших его воинов. – О чем плачут мои дочери? О том, что молодой человек пошел на счастливые поля охоты, что вождь с честью прожил время своей жизни? Он был добр, он был справедлив, он был храбр. Кто может отрицать это? Маниту нуждается в таком воине, и он призвал его. Что же касается меня, сына и отца Ункаса, то я – лишенная хвои сосна на просеке бледнолицых. Род мой удалился и от берегов Соленого Озера, и от делаварских гор. Но кто может сказать, что змей племени позабыл свою мудрость!»[26] Потом захлопнул книгу и ушел.
Аллея перед кладбищем была пустынной. Я поискал глазами автобусную остановку: старушка–«альфа» осталась у больницы, надо было ее забрать. Но я никак не решался уйти. Не верилось, что я больше ничего не могу сделать для Грациано. Хотя я действительно больше не мог для него ничего сделать. Совсем ничего.
В середине августа ласточки улетели. Они никогда не улетали так рано; когда на закате я выходил на балкон, ожидая появления ветерка, в небе теперь было пусто и тихо. В газетах писали, что они улетели из-за скопившегося над городом смога, но это было какое-то детское объяснение. На самом деле сверху всегда лучше видно.
Я больше не читал, не ходил в кино, просто бездельничал. Проводил целые дни, ожидая, пока настанет время пойти в редакцию, гордился одним – тем, что не пил. Я даже купил бутылку Ballantine's и водрузил ее на стол, на самом виду, но не притрагивался к ней. А потом, за десять дней до сентября, пришло письмо от Арианны. «Милый, милый Лео! Ну что? Где ты? Чем занимаешься? С кем? Ничего о тебе не знаю, тревожусь. Здесь все очень добры ко мне, но я пережила ужасные минуты. Просыпалась ночью, боясь задохнуться, хотела во что бы то ни стало вернуться в клинику. Всю первую неделю Эва с утра до ночи трезвонила Ливио. Потом явилась. Устроила безобразную сцену, в конце концов они уехали вместе. К черту обоих. Теперь у меня все хорошо. Все время жую, страшно боюсь растолстеть. Еще я плаваю и совершаю чудесные морские прогулки на чудесной лодке. Оказалось, я обожаю лодки. Но сегодня дождик, мне грустно. Чувствую себя такой одинокой в этом огромном и страшном мире. Куда податься – не знаю. Что мне делать со своей жизнью? Давай ты поднимешь паруса и приедешь за мной? Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!»
На конверте был адрес, спустя два дня я попросил в редакции отгул и отправился в путь на машине. Не по автостраде – самое замечательное в автострадах то, что они разгружают обычные дороги. Старушка–«альфа» ревела, карабкаясь к Кастелли-Романи среди дикой, высохшей растительности, уже окрасившейся в нежные краски осени. За Кастелли начался длинный спуск, наконец после бесконечно долгой, обрамленной платанами прямой дороги появилось море. Я ехал не спеша под полуденным солнцем. Чем дальше продвигался на юг, тем красивее становилось побережье. Широкая скоростная дорога, пересекавшая голые каменистые горы, тянулась высоко над морем, которое сверкало внизу, в скалистых заливах, но иногда спускалась и шла вдоль белых пустынных пляжей. Затем начали попадаться возвышающиеся над водой сарацинские башни. Тут-то я и увидел бухту.
Она была просторнее других, взгляд обнимал километры голубой воды и суши, тянущейся слева и справа в море. Пляж от дороги отделяла полоса низкого кустарника, над выступающими из воды скалами темнела на солнце громада башни. Я остановил машину, разделся. Босиком вошел в заросли, ища проход к пляжу. Песок обжигал, но вода была прохладной и чистой. Я нырнул и поплыл, сколько хватило дыхания. Потом лег на спину и замер, слушая шепот воды у самых ушей. Мне было хорошо, я уже и не помнил, когда мне было так хорошо. Поплыл к берегу, неспешно направляясь к горам. Обсох на солнце, прежде чем сесть обратно в машину и продолжить путь. Я вел босиком, высохшая вода оставила на коже соленый след. Проголодавшись, остановился в придорожной траттории поесть рыбы. Отправился дальше, спрашивая дорогу во всех населенных пунктах, которые проезжал. Наконец один парнишка сказал, что знает нужную виллу, и предложил проводить меня за тысячу лир.
Виллу построили впритык к другой сарацинской башне – невысокую, белую-пребелую, прячущуюся в тени приморских сосен и олеандров. У калитки стояли спортивные машины и автомобили представительского класса. Я примостил рядом старушку–«альфу», которая больше не была ни спортивной, ни представительской, и потянул за цепочку, свисавшую из стены. Вдалеке зазвенел колокольчик, залаяли собаки. Спустя пять минут появился слуга в белом пиджаке.
– Никого нет, – сказал он, – все катаются на лодке. Доктор у себя в кабинете, но его нельзя беспокоить.
– Джакомо, кто это? – раздалось из башни.
– Это к синьорине! – крикнул в ответ Джакомо, тогда обитатель башни велел меня впустить.
Меня проводили по бетонной дорожке к выходящей к морю террасе. Она была заставлена белыми шезлонгами c причудливыми узорами и яркими подушками.
– Хотите лонг-дринк? – спросил слуга.
Я продолжал потягивать напиток, когда спустя четверть часа появился хозяин дома. Я его знал, хотя видел во второй раз в жизни. Его звали Арлорио, его картины – морские пейзажи, парусные лодки, грузовые вагоны и Арлекины – висели в гостиных доброй половины Рима. Он был таким, каким я его и помнил, – высоким, поджарым, шишковатую макушку обрамляли полукругом седые волосы. Походил на Пикассо, но был выше ростом и жестче, без ослепительной улыбки Пикассо.
– Все уплыли, – сказал он, – придется вам подождать.
– Ладно, – ответил я.
У него были сверкающие подвижные глаза, как у хищника, и длинные узловатые пальцы, как у человека, который умеет обращать в свою веру. Загорелый, в коротких плавках с белыми и красными цветами. Колени украшали старые шрамы – следы детских баталий, которые ни с чем не спутать. Не верилось, что когда-то и он был ребенком. Садясь, он защипнул ткань на бедрах так, как обычно защипывают брючины. Будь я в веселом настроении, я бы улыбнулся.
– Как погодка в Риме? – поинтересовался он.
– Август.
– Понятно, страшная жара. Но мне непонятно, зачем Арианне туда возвращаться. Она совершенно непредсказуема, – сказал он, найдя самое подходящее определение. – Насколько я понимаю, вы близкие друзья. Это так?
– Так.
– Просто друзья? – уточнил он.
Я взглянул ему в глаза, и он рассмеялся – правда, не вполне искренне.
– Она говорила, что вы журналист. «Коррьере делло спорт», если не ошибаюсь. И как, нравится? – заговорил он быстро. – У меня много друзей-журналистов, думаю, я бы мог вам помочь.
– Очень нравится.
– Тем лучше, – ответил он и развел руки, огляделся, – тем лучше. Хотите выпить?
Я ответил «нет», он улыбнулся. Потом извинился, сказал, что ему еще надо поработать, но я могу чувствовать себя как дома. Если захочу искупаться, можно попросить плавки у Джакомо. Впрочем, остальные скоро вернутся. Ну все, ему было действительно пора. Он опять извинился и ушел, посвистев собакам. Вскоре из башни полился хорал Баха.
Часа в четыре в море началось какое-то движение. Постепенно стало видно лодку, оказавшуюся внушительной яхтой. Она остановилась у причала между скалами, несколько человек в одинаковых купальных костюмах с рисунком из белых и красных цветов сошли на берег. Среди них была и Арианна с распущенными волосами. Ее гармоничное, нежное девичье тело казалось темным и поблескивало. Выглядела она очень счастливой. Пока они поднимались по выбитой в скале лестнице, я услышал ее голос. Она жаловалась на усталость, светловолосый юноша в ожерелье из ракушек приобнял ее за плечи. Они исчезли среди растительности, а когда появились, голоса звучали совсем близко. Внезапно они возникли на террасе. Арианна не ожидала меня увидеть.
– Боже мой! Все кончено! Все кончено! – театрально воскликнула она и спросила, чмокнув меня в щеку: – Как поживает Грациано?