Весной редактор, занимавшийся теннисом, напечатал интервью с Ливио Стрезой. Тот решил опять выступать на турнирах, и редактор задавался вопросом, можно ли чего-то добиться в сорок лет, после долгого перерыва. Турнир проходил в Риме, я следил за ним по хронике, которую публиковала наша газета. Ко всеобщему удивлению, Стреза отлично играл и, благодаря небольшому везению, вышел в финал, где ему предстояло сразиться с двадцатилетним поляком, выбившим из борьбы сильнейшего претендента на победу. Я подумал-подумал и решил пойти на матч.
Стоял чудесный весенний денек, места для почетных гостей занимали киноактеры, режиссеры, писатели, журналисты, самые красивые девушки в городе и женщины, чьи фотографии печатали в иллюстрированных журналах. Все были возбуждены и расхаживали туда-сюда, стараясь занять лучшие места. Я поискал глазами знакомую компанию на центральной трибуне, на самых дорогих местах, но не нашел. Они обнаружились на нижних ступенях дальней трибуны – оттуда можно было следить за матчем, не вертя головой, и болеть почти за спиной игрока. С забавными белыми кепочками на головах, почти все были в сборе: семейство Диаконо, Эва, русский юноша, модель, юморист и седоусый писатель, который зимой выпустил книгу, так и не получившую важной премии. Не хватало только Арианны. Когда Стреза вышел на поле, они вскочили и закричали, но он очень нервничал и едва взглянул на них.
Встреча была выматывающей, на износ. Стреза держался молодцом, вел игру спокойно и расчетливо; белокурый поляк, который очень нравился дамам, играл почти с остервенением. Сразу стало ясно: победит тот, кто дольше продержится. Почти три часа компанию болельщиков Стрезы бросало то в восторг, то в уныние. Всякий раз, когда Стреза играл на ближней к ним стороне поля, они так горланили, что арбитру приходилось их утихомиривать. Впрочем, матч действительно захватывал, и когда в начале пятого сета Стреза начал, отбивая мяч слева, попадать в сетку, я тоже стал его подбадривать. Не знаю зачем. Наверное, потому что я выздоровел, или потому что он жестоко и почти незаметно страдал – как страдают теннисисты, обреченные на молчание и одиночество, или потому что я помнил, как он держал в театральном фойе бокал Эвы, или потому что теперь, среди кричащей толпы, он выглядел не как потерявшаяся птица, а как боевой петух с обагренными кровью шпорами. Или потому что мы оба держали в объятьях Арианну и оба ее потеряли.
Последний гейм проходил в напряженном молчании, игроки обменивались смертельными ударами. Стреза отбил мяч, тот приземлился сразу за сеткой, поляк рванул, взял мяч и подбросил его – ровно настолько, чтобы продолжить игру. Я увидел, как стоявший у задней линии Стреза, не пошелохнувшись, закрыл глаза. Раздался крик. Я узнал голос Эвы. Потом с трибун донеслись разряжающие напряжение аплодисменты, в это мгновение у поляка не выдержали нервы, он разрыдался. Стреза нашел в себе силы улыбнуться, обнял его за шею и поздравил. Я был доволен, что болел за него. Всегда уважал тех, кто умеет проигрывать.
Вместе с толпой я направился к выходу. Почти у самых ворот услышал, что меня зовут. Это была Эва. Наверное, потеряла остальных, потому что шла одна.
– Ты что, – сказала она неуверенно, – даже не поздороваешься?
Поскольку нас оттесняли назад, к трибунам, ей пришлось повиснуть у меня на руке.
– Боже, я их боюсь! – сказала она со страхом. Ее лицо покраснело от солнца, в темных очках отражалась окружавшая нас толпа.
– Я тебя не заметил. Жалко Ливио, он отлично играл.
Но она собиралась говорить не о Стрезе. Ее пугала давка, она нервно оглядывалась.
– Ты что-нибудь знаешь об Арианне? – спросила она, не отпуская мою руку. – Знаешь, что он не хочет, чтобы мы с ней виделись? Знаешь, что она меня ненавидит? Я так надеялась, что она сегодня придет!
Я тоже огляделся по сторонам. Заметил спутников Эвы. Толпа их разъединила, они искали друг друга, перекрикивались. Эва по-прежнему не отпускала мою руку.
– Ты точно о ней ничего не знаешь? Прошу тебя! Если знаешь, скажи! – простонала она, пока в стеклах очков продолжалась массовая схватка.
– Нет, – ответил я, – мне ничего не известно. Знал бы, я бы тебе сказал.
Я не врал, я бы правда сказал. Она кивнула.
– Да, ты бы сказал. Ты ведь все понимаешь. – Она мгновение поколебалась, протягивая руку. – Не хочешь пожать мне руку?
Я пожал, тогда она сказала:
– Прости меня, я очень хочу, чтобы ты меня простил.
Тогда, не знаю почему, я тоже попросил у нее прощения. Кто-то выкрикнул ее имя. Прежде чем уйти, она еще раз повернулась ко мне, а потом толпа выплеснулась из стекол очков и поглотила ее.
Я знал, что увижу Арианну. Чувствовал. Это случилось днем, неделю спустя. Она лениво шагала по виа Фраттина, разглядывая витрины. Я только что вышел из редакции и возвращался пешком в гостиницу. Арианна меня заметила.
– Быть того не может! – воскликнула она с восторгом.
– Может. Я все-таки выжил.
– Никогда тебе этого не прощу. Ну и что ты натворил? – спросила она, хватая меня за запястья. – Эй, да у тебя даже шрамов нет. – Она пристально взглянула на меня. – Я страшно рада тебя видеть, тебе это известно?
Ее голос звучал иначе, но я его узнал. Я бы узнал его среди тысячи голосов, спустя тысячу лет, в каком бы мире ни очутился. Мы помолчали, разглядывая друг друга. Разумеется, она была невероятно красива, но мода изменилась, а вместе с модой изменилась и Арианна. На ней была длинная, до щиколоток, юбка и шелковая блузка с черным бантом на груди. Волосы были собраны на затылке, большие глаза словно заслоняли все остальное лицо. Вид у нее был спокойный, не дерзкий, она чем-то напоминала дам со старых коричневых фотографий.
– Взбодримся? – предложила она.
– Я больше не пью.
– Опять? Это становится дурной привычкой, – сказала она, заходя в бар напротив.
Заказала шерри, поблагодарила бармена ослепительной улыбкой. Он был немолодой и напомнил ей синьора Сандро.
– Синьор Сандро больше не работает, вышел на пенсию, – сказал я.
Она поинтересовалась, куда он уехал, я ляпнул первое, что пришло в голову, – про старую гостиницу в Стрезе.
– Пожалуйста, давай без имен, – сказала она. – Чем занимаешься?
– Все тем же, а как у тебя с архитектурой?
– Обожаю романский стиль, – ответила она как ни в чем не бывало, – а что?
Мы засмеялись и вышли из бара поглазеть на витрины магазинов.
– Помнишь, мне нравилось воображать, как я покупаю наряды? – спросила она.
Я помнил.
– Теперь мне скучно, но ему хочется, чтобы я хорошо одевалась, хорошо одевалась! – сказала она раздраженно.
– Ты его любишь? – спросил я.
Она ответила, что в конце лета они поженятся.
– Хорошо.
– Какое еще хорошо! Тебе положено сказать «плохо»!
– Плохо.
Она пожала плечами и бросила меня, забежав в магазин. И тут я понял, что никогда в жизни не полюблю другую. Я вошел следом. Арианна нервно перебирала платья на длинной вешалке.
– Здесь никогда не найти ничего стоящего, – проворчала она, не обращая внимания на продавщицу.
Потом нырнула в соседнюю дверь. Мы обошли шесть или семь магазинов, прежде чем она выбрала красное платье, за которое выложила столько, что этими деньгами можно было бы откупиться от самой инквизиции. В сумочке у нее лежала толстенная чековая книжка, в магазинах, пока она спрашивала моего совета, продавщицы таращились на меня.
– Сегодня он меня убьет, – сказала она со смехом, – он такой ревнивый!
– Ну тогда я пошел.
– Почему? – удивилась она. – Я не боюсь умереть. К тому же это было бы так романтично! – И она повисла у меня на плече, прижавшись щекой. – Твой запах… от тебя всегда так вкусно пахнет! Похоже на запах твоей машины. Ты ее еще не сменил?
– Нет, – ответил я, и вдруг на меня обрушились картины прошлогодней жизни. Меня увлек поток забытых переживаний, воспоминаний о том, как мы с ней провели мое последнее лето. Я больше ничего не сказал, она тоже, но наверняка подумала о том же, потому что, когда мы случайно дотронулись друг до друга, наши пальцы сплелись. Ее ладошка в моей казалась совсем крохотной и очень холодной. Лица у людей вокруг расплывались, они проходили мимо со светлыми овалами на плечах.
– Слушай, – сказал я, – пойдем ко мне в гостиницу и перережем вены.
– Если уж нам непременно нужно в гостиницу, может, займемся чем-нибудь повеселее? – ответила она. – Ты больше не живешь в той квартире?
– Нет, не живу. Да и квартира уже не та.
– Конечно, – сказала она, – меня ведь там давно не было. – Она замерла перед книжным. – Хочу сделать тебе подарок, но только не книжку. Что-нибудь серое, как твои глаза.
– Нет.
– Ну пожалуйста! – сказала она.
Я пожал плечами, и она стала таскать меня из одного магазина в другой, пока не нашла серую шелковую рубашку.
– Полагаешь, он может себе это позволить? – поинтересовался я.
– О, он много чего может себе позволить, – ответила она, ничуть не рассердившись. – По крайней мере, пока у него покупают картины.
– Особенно уродливые.
– Да, – согласилась она, немного подумав, – они уродливые. Ему это тоже известно.
– Полагаешь, он может позволить себе и это? – спросил я тогда, указывая на брюки из ткани с серебристым рисунком. В жизни не видел таких лопухнутых штанов, Арианна тоже засмеялась.
– Полагаю, он может себе позволить даже несколько пар, а что ты имеешь против брюк с красным рисунком?
Я ничего не имел против, в итоге мы их купили. Потом купили дорогущие английские туфли с узором «ласточкин хвост», два десятка китайских галстуков с драконами и всем полагающимся, а в заключение – кардинальские тапочки[30]. Вышли из магазина, обвешанные пакетами. То и дело что-нибудь роняли, нам на это непременно указывали, пока раздраженная Арианна не обернулась и не попросила оставить нас в покое – мы не из тех, кто подбирает упавшее.