– Как прозорливо, – рассмеялась я сквозь слезы. – Проходи на кухню.
– Как ты? – спросил он, извлекая пробку из бутылки.
– Точнее всего мое настроение можно описать словом «меланхолия».
Том налил вина в два бокала и протянул один из них мне.
– Я… разузнал кое-что… Вчера после похорон… Я все думал о Бэрил и Вайолет, о том времени… о нас… В общем, я погуглил этот монастырь. Ты не против?
– Нет, конечно. Пойдем, присядем у камина, и ты мне все расскажешь.
Он сел в кресло, которое я привыкла считать креслом Ральфа.
– Монастырь все еще существует. Сейчас там живут около двадцати монахов. В основном уединенно, как и прежде. Хотя они варят мыло на продажу. И пиво! Можешь себе представить? Средства идут на содержание монастыря. Последние десять лет они стараются привлечь туристов, хотя эта местность труднодоступна, и добираются туда немногие. У них даже есть сувенирный магазин при монастыре. И еще один рядом, в деревне… как же ее… подожди секунду.
– Сэн-Седеза. Так называется ближайшая деревня, – прочитал Том с бумажки, водрузив на нос очки.
Я и так все это знала. Выяснила во время поездки с Ральфом. И все же было приятно, что старый друг пытался мне помочь.
– Спасибо, Том. Очень мило с твоей стороны.
– Я еще почитал на тему амнезии после травмы, о которой пишет брат Исидор. В интернете полно информации.
– Продолжай, – попросила я, наклоняясь вперед вместе с бокалом.
– Есть два основных вида, – объяснил он, просматривая свои записи. – Антероградная – когда больной теряет способность запоминать события. И ретроградная – невозможность вспомнить события, случившиеся до начала амнезии. Видимо, именно вторым видом страдает Вайолет.
– Не уверена, Том. Брат Исидор пишет, что она вспомнила кое-что… неприятное… из своего детства. – Я сделала большой глоток из бокала. Вино оставило горький привкус. – Джордж много лет ее насиловал.
– Джордж? – ошарашенно переспросил мой друг.
– Ее отчим. Бабушка перед смертью рассказала, что он и есть мой отец. Но тогда она ни о чем не догадывалась.
– Боже, Тара, какой кошмар, – он покачал головой. – Мне так жаль.
– Давай не будем это обсуждать, – попросила я. – Рассказывай про амнезию.
– Как скажешь, – кивнул он и сверился со своими записями. – Существует некий закон Рибо.
– Это еще что такое?
– Согласно ему, в первую очередь стираются недавние воспоминания, так как нейронные соединения в этом случае слабее, чем у отдаленных, которые снова и снова вызывали в памяти годами. Таким образом, люди могут забыть несколько десятилетий, предшествующих травме, но помнить свое детство.
– Звучит ужасно.
Просто невозможно представить себе, что у мамы остались лишь эти мрачные воспоминания.
– А как же больные вообще живут с такими провалами в памяти?
– Ретроградная амнезия – это потеря воспоминаний, а не знаний о мире. И те, кто ей страдают, могут запоминать новое.
Голова закружилась, и я протянула Тому бокал, хоть и понимала, что это не поможет.
– Мне нужно еще вина.
Он вернулся с бутылкой и наполнил мой бокал.
– То есть больные не теряют общие знания о мире, речь и все такое. Попробую объяснить, – начал он, заметив озадаченное выражение на моем лице. – Если бы у вас с Вайолет был кролик, в результате амнезии она забыла бы этот факт, но не забыла о том, что вообще представляет собой любой кролик.
Несмотря на выпитое вино, до меня начал доходить смысл его слов.
– Или она знала бы, что такое дочь, но не помнила обо мне.
– Точно, именно так. – Том хлопнул себя по бедру.
Где-то внутри снова закипали слезы, но я сделала над собой усилие и не позволила им пролиться.
– Ты еще не передумал лететь со мной в Испанию?
– Пусть кто-нибудь только попробует мне помешать, – заявил он, поднимая бокал.
Будь это возможным, я бы запрыгнула в самолет в ту же минуту.
– Когда ты можешь взять отпуск?
Друг достал из кармана свой телефон и принялся изучать календарь, надувая щеки и раздосадованно покачивая головой.
– Я могу улететь одна. Не хочу доставлять проблем.
– Не глупи, Тара. Мы уже решили, что отправляемся вместе. Начало февраля подойдет?
Честно говоря, я надеялась уехать раньше, но перспектива заниматься поисками в одиночку не радовала. В конце концов, я ждала сорок лет. Что изменят еще пара недель?
Рождество прошло так, как и ожидалось. Несмотря на все попытки Ральфа нарушить мои планы, день был тихим и спокойным. Я подарила Дилану праздничный носок, полный всякой ерунды, от которого он пришел в неописуемый восторг. После обеда мы выпили в память о бабушке пару ее любимых коктейлей.
С Новым годом все обстояло иначе. Он мне и в лучшие времена не нравился, а потеря бабушки и ожидание поездки в Испанию привели меня в задумчивое и тревожное настроение. Дилан, само собой, был приглашен на очередную вечеринку и отправился туда с моего полного согласия. Не хватало еще ему докучать своими страданиями. Я планировала проигнорировать этот утомительный праздник и отправиться спать пораньше.
Телефон завибрировал. Пришло сообщение от Тома:
С Новым годом! Пусть он будет удачным. Какие планы?
Черт! Я, конечно, ненавижу Новый год, но озвучивать это не собиралась. И уж тем более не планировала признаваться, что мне совершенно некуда пойти в такой вечер. Но почему, собственно, все всегда ожидают, что ты занят чем-то захватывающим? Лучше быть честной с собой.
Никаких. Сижу дома.
Ответ пришел мгновенно:
Выезжаю.
И настроение у меня почему-то сразу поднялось.
48
2019
Прежде чем убрать вещи в чемодан, я разложила их на кровати. Люблю готовиться к путешествиям обстоятельно и планировать все заранее. И почему меня не покидала уверенность, что в Испании жарко всегда, даже в феврале? Том объяснил, что, поскольку Сан-Седеза расположена в горах, дневная температура будет подниматься лишь чуть выше нуля. То есть будет холоднее, чем в Манчестере. Я снова достала норку и зарылась лицом в мех. Прошло столько лет, а шуба все еще пахла Альфом и его домом, но вместо обычной горечи в этот раз я ощутила надежду. Возможно, я наконец смогу отдать ее маме.
Раздался стук в заднюю дверь, что меня несколько насторожила. Этим входом пользуемся только мы с Диланом. Выглянув в окно спальни, я всерьез подумала, не притвориться ли, что никого нет дома. Проклятый Ральф. Что он о себе воображает? Бывший постучал еще раз, на этот раз громче.
– Тара, я знаю, что ты дома. Машина стоит перед входом, а пешком ты никуда не ходишь. Открой, это срочно.
Я бросилась вниз, опасаясь, что дело может касаться нашего сына.
– Что-то с Диланом?
Он нахмурился, будто с трудом вспоминал, о ком идет речь.
– Нет. Впусти меня.
– Чего тебе нужно? – Я налегла на дверь всем своим весом.
– Я не могу говорить, стоя на пороге, – он бросил взгляд через забор. – Ты же знаешь Нэлли, нашу соседку.
– Тогда рассказывай шепотом, потому что внутри тебе делать нечего, – заявила я, удивляясь собственной стойкости.
– Мне больше некуда пойти.
О боже мой, нет. Только не это. Я приоткрыла дверь еще на пару сантиметров и увидела, что рядом с ним стоит чемодан.
– Только не говори, что Сюзи тебя выгнала.
– Нет же, – он покачал головой.
Слава богу. Я вздохнула с облегчением.
– Тогда говори, зачем пришел, потому что у меня еще куча дел. Я завтра улетаю.
– Я ушел от нее, Тара, – ответил Ральф с застенчивой улыбкой и раскрыл объятия. – Я вернулся к тебе.
В этот момент я поняла, что на самом деле значит выражение «потерять дар речи». Мой мозг просто не способен был выдать хоть что-то, сообразное такому неожиданному повороту событий. Мне хотелось рассмеяться, расплакаться, хлопнуть дверью перед его носом – сделать хоть что-нибудь, что противостояло бы абсурдности его слов.
– Я… я… В смысле… Что?
Бывший одной ногой переступил порог.
– На улице холодно, Тара. Впусти меня.
– Хорошая попытка, Ральф. А теперь проваливай. Ты сам по себе.
– Я же сказал, мне некуда идти.
Его тон начал меня раздражать.
– Дальше по улице есть гостинца. Или переночуй на модном диване в своем офисе. А мадам Синий Чулок пусть обеспечит тебя завтраком.
Тяжело дыша, переполненная гордостью, я закрыла перед ним дверь.
Ральф прижался лицом к стеклу.
– Я все же отец Дилана, не забыла?
Закусив кулак, я досчитала до десяти. Но это не помогло.
– Да какой из тебя отец? Лучше бы вспомнил про свои обязанности, когда трахался с Сюзи. А до нее с Анитой, Рут, остальных я уже не помню по именам. Не смеши меня. Убирайся вон и не возвращайся.
Я побежала наверх, бросилась на кровать и зарылась лицом в подушку, чтобы заглушить крик. Это не разочарование, не грусть. Слез не было. Просто бешеная ярость, поддавшись которой я отчаянно колотила свою подушку.
49
На следующее утро мне стало намного спокойнее. О вчерашнем вечере напоминало только саднящее горло. И почему меня раньше так заботило семейное положение? Нет смысла обманывать других и тем более себя. Я разведусь и смогу двигаться дальше. Какое прекрасное чувство!
Теперь можно было сфокусироваться на поисках мамы. Я перебрала все наши старые фотографии. Их оказалось совсем немного. Из школы и кое-какие из Литэма, от бабушки. Смотреть на них было непросто. Три снимка запечатлели семью Добс в полном составе: бабушка, Джордж и мама. На одном снимке Вайолет даже сидела у него на плечах. Маленькие ножки спускались вдоль его шеи. Меня физически тошнило от одного его вида. Стоило только представить, что он сделал. И этот человек был моим отцом. Я выбрала несколько хороших фото мамы и бабули. Его снимки я в Испанию везти не собиралась. Еще была карточка, на которой мы с Вайолет и Альфом стояли в обнимку перед магазином, щурясь от солнца. Все это я упаковала вместе с письмом брата Исидора, кулоном и статьей о концерте в «Аметист Лаундж», которую мне великодушно подарил Скотти Хэмилтон. И, конечно же, норка. Если мне удастся найти маму, возможно, эти предметы станут ключом к ее потерянной памяти.