Так что, да. Мы не разговариваем.
Но сегодня, по какой-то причине это задело меня сильнее, чем обычно. Может это потому, что Мэйзи так больна. Потому что, когда я думаю о Джеффе, я всегда думаю, что дети могут сами найти его, когда станут достаточно взрослыми. Это на его совести. А теперь я понимаю, что Мэйзи, возможно, никогда не получит такого шанса. И хотя я не хочу иметь с ним ничего общего, я никогда не помешаю им искать ответы на эти вопросы. Но время может помешать ей. И все же я не спрашиваю ее, хочет ли она с ним встретиться. Мне нужно все то время, которое у нее есть. Я не хочу делить ее с Джеффом и, честно говоря, не думаю, что он принесет ей что-то, кроме душевной боли.
Первое, что я сделала после того, как напоила Мэйзи этим напитком, взяла ручку и написала тебе. Потому что, черт возьми я не могу понять, делает ли это меня плохим человеком или эгоисткой. И что еще хуже, если это так, то подавляющей части меня просто все равно. Разве это не еще хуже?
— Элла
***
— Ты готов? — спросил я, когда Кольт мчался по коридору в подсобную комнату. Парень тренировался три недели, и вот наконец наступила суббота, день игры в День памяти.
В понедельник близнецы должны были закончить детский сад — что бы это ни значило. Зачем им понадобились крошечные шапочки и мантии, ума не приложу, но для небольшой фотосессии, которую Элла устроила у озера, они выглядели вполне симпатично.
— Кроссовки! — крикнул он.
— В сумке, — я поднял в воздух маленькую сумку Adidas, когда он остановился передо мной в носках.
— Они у тебя?
— Да, и наколенники, и солнцезащитный крем для головы. Ну что, ты готов играть или как? — у нас было двадцать минут, пока нас ждали на поле для разминки.
— Да! — он подпрыгнул в воздух, вытянув обе руки к потолку.
— Ладно, прибереги немного энергии для игры, хорошо? Мы играем с командой из Монтроуз, и им придется несладко.
Его лоб наморщился.
— Им шесть. Как и мне.
— Да, но ты тоже крутой. Теперь надевай свои кроссовки, и пойдем.
Кольт убежал в подсобную комнату, а я отправился на поиски Эллы и обнаружил ее в кабинете с Мэйзи, растянувшейся на любимом кресле напротив ее стола с книгой в руках.
— Привет, Мэйзи. Элла, ты готова?
Она подняла взгляд от огромной стопки бумаг на столе из красного дерева и быстро спрятала панику, заставив себя улыбнуться.
— Да, только дай мне узнать, вернулась ли Хэйли, чтобы она могла присмотреть за Мэйзи.
— Я хочу пойти. Пожалуйста, мама? Пожалуйста? — взмолилась Мэйзи. Сегодня у нее был здоровый румянец, цвет ее щек вернулся, на следующей неделе ей предстоит пройти очередной курс химиотерапии.
Это был один из тех моментов, когда я так рад, что не являюсь родителем, потому что я бы каждый раз уступал. Каждый. Каждый раз.
Элла наморщила лоб.
— Я просто не знаю, Мэйзи.
— Я сегодня прекрасно себя чувствую, и погода хорошая, и я просто посижу в машине. Ну, пожалуйста? Я не хочу пропустить его первую игру.
— Ты бы сказала, что чувствуешь себя прекрасно, даже если бы это было не так.
— Пожалуйста?
Глаза Эллы остановились на моих.
— Тебе решать, — сказал я, прекрасно понимая, что мне не место в принятии этого решения.
— Я могу сказать, что сейчас тридцать три градуса, светит солнце, и у меня есть палатка в машине.
— Но все эти люди…
— Бекетт может их отпугнуть, верно? — Мэйзи посмотрела на меня своими большими голубыми глазами, и я тут же вскинул руки, отступая назад. Да, я каждый раз уступаю.
— Так что не буду вмешиваться. Элла, ты решай, а я просто побуду там, — подальше от женщин этого дома, которые в данный момент смотрели друг на друга, чтобы добиться согласия.
— Она может идти, — согласилась Элла.
Мы пришли на поле на пять минут позже, чем должны были, но я не собирался напрягаться. Это был детский футбол, а не чемпионат мира по футболу. Я посадил Кольта на сиденье, завязывая ему бутсы после того, как закрепил защитные щитки на ногах. Затем я протянул ему бутылочку с солнцезащитным кремом.
— Он весь липкий.
— Это спрей. И вообще, это ты настаивал на том, чтобы побрить голову.
— Это для Мэйзи!
— Я не спорю с твоими доводами, малыш. Но знаешь, что мне говорили в твоем возрасте? Ты свободен в своем выборе, но ты не свободен от последствий своего выбора. Бритье головы — это круто. А теперь — солнцезащитный крем, — было уже почти четыре часа, но послеполуденное солнце было таким же суровым для лысых голов.
Он сложил руки на груди своей бордовой униформы, но не проронил ни слова, пока я опрыскивал его, стараясь не задеть лицо руками.
— У тебя это хорошо получается, — сказала Элла, подходя к передней части моего грузовика.
— Он делает это легким, — сказал я и поставил Кольта на землю. — Ты можешь идти.
Он подошел к Элле, которая опустилась на колени, она была в шортах цвета хаки.
— Ладно, что самое важное в сегодняшней игре?
Выражение лица Кольта стало свирепым.
— Играть на своей позиции, не показывать страх, и сегодня мы пообедаем душами наших врагов!
Элла наклонилась вбок и подняла на меня бровь.
— Что? — я пожал плечами.
Она встала и поправила его форму.
— Иди.
— И держи руки подальше от мяча! — крикнул я ему вслед. Он повернулся, показал мне большой палец, а затем помчался к своей команде.
— Души его врагов? — спросила Элла, сдерживая смех, сложив руки под грудью. Я не стал обращать внимания на то, как она подняла их к вырезу бордовой рубашки. Не-а. Не смотрел.
— Что? Он же почти мужчина.
— Ему шесть.
— В древней Спарте мальчиков готовили в воины в семь лет.
Она рассмеялась, звук был совершенно пьянящим.
— Я обязательно исключу спартанцев из списка приглашенных на его день рождения.
— На всякий случай, — согласился я и был вознагражден еще одним смехом.
Именно такой должна быть ее жизнь, наполненная футбольными матчами, солнечным светом и улыбками обоих детей. Это было именно то, чего она заслуживала. Просто я был не тем человеком, который заслуживал дать ей это.
Хавок спрыгнула с крыши грузовика и составила мне компанию, пока я устанавливал палатку в тени, в стороне от места, где расположились другие родители. Такая конструкция пропускала свежий воздух, но не давала Мэйзи загорать, позволяя ей видеть игру.
— Сиди, — приказал я Хавок, и ее задница опустилась на землю у входа в палатку.
Когда я вернулся к грузовику, Элла уже выгружала складные стулья. Мэйзи сидела на краю сиденья, и тогда я увидел это — какой уставшей она была. Она хорошо это скрывала.
— Эй, почему бы тебе не пойти и не установить для Мэйзи сиденье, а я спущу ее вниз, — предложил я Элле. — Так она не будет долго находиться на солнце.
Элла согласилась и пошла через траву к палатке.
— Ты устала, — сказал я Мэйзи, обернувшись к ней.
Она кивнула, слегка опустив голову.
— Я не хотела это пропускать. Я по всему этому скучаю.
— Я понимаю, но ты также должна заботиться о себе, чтобы иметь возможность делать еще больше, когда тебе станет лучше.
Ее пальцы скользнули по тому месту под рубашкой, где в руке проходила линия катетера, защищенная сетчатой повязкой.
— Я знаю.
Именно то, как она это сказала, заставило меня взять ее за руку.
— Я вижу много футбольных матчей в твоем будущем. Все, через что ты сейчас проходишь, однажды станет безумной историей, которую ты сможешь рассказать всем, и это будет отлично смотреться в твоем вступительном сочинении в колледж, хорошо?
— Мне шесть, — ее губы скривила небольшая улыбка.
— Почему сегодня все мне это говорят? — спросил я. — Не хочешь, чтобы я подвез тебя на игру?
Ее улыбка вспыхнула от радости, и я подхватил ее на руки, поправляя длинные розовые брюки и соответствующую рубашку с длинными рукавами, чтобы закрыть всю кожу, а затем ее огромную, розовую шляпу, которая закрывала ее от солнца.
— Хорошо, я предложу тебе сделку, — сказал я, направляясь к палатке с Мэйзи на руках.
— Какую?
— Я соглашусь не ронять тебя, если ты проследишь, чтобы твоя шляпа не упала.
— Договорились! — она хихикнула, и я решил, что в списке лучших звуков на свете ее смех опережает только смех ее матери.
Некоторые мамы и папы других членов команды поприветствовали друг друга, и я ответил улыбкой, которая, как я надеялся, не выглядела принужденной, зная, что мне чертовски повезло, что я занимаю какое-то место в жизни Мэйзи и Кольта, каким бы маленьким оно ни было. Эта роль подразумевала общение с другими родителями, и я работал над этим. С каждой тренировкой светская беседа становилась немного легче, улыбки чуть менее фальшивыми, и я начал видеть в других родителях людей, а не просто… толпу.
Я усадил Мэйзи в походное кресло, которое поставила Элла, а затем подпер ее ноги еще одним поменьше, которое служило подставкой. Заметив мелкую дрожь, пробежавшую по ее телу, я быстро достал из машины одеяло и накрыл им ноги Мэйзи.
— Ты уверена, что с тобой все в порядке?
Она кивнула.
— Просто немного замерзла.
Я подоткнул ее одеяло, и мы уселись смотреть игру. Элла начинала как одна из тех тихих мам, более чем счастливая перед камерой, но сдержанная в своих комментариях. Во второй половине игры она уже вовсю кричала, когда Кольт забивал гол. Преображение было уморительным и чертовски сексуальным. Или, может быть, это из-за вида ее длинных ног в шортах. В любом случае, мне потребовалась огромная концентрация, чтобы не дотронуться до нежной кожи чуть выше ее колена. Черт, я хотел ее. Хотел каждую ее частичку — ее смех, ее слезы, ее детей, ее тело, ее сердце. Я хотел всего. К счастью для меня, моя тяга к ней физически уступала только потребности заботиться о ней, что сдерживало мое влечение.
По большей части.
Да, ладно, это была ложь. Чем больше времени мы проводили вместе, тем ближе я подходил к тому, чтобы поцеловать ее просто для того, чтобы узнать, какова она на вкус. Я хотел целовать ее до тех пор, пока она не забудет обо всем, что ее беспокоило, пока она не простит меня за ложь, которой я жил. Чем дольше я хранил свой секрет, тем дальше он казался. И тем больше я мечтал о возможности того, что она позволит мне остаться в ее жизни просто Бекеттом. Не то чтобы у меня не было искушения рассказать ей, кто я на самом деле. Рассказать, как ее письма спасли меня, что я влюбился в нее по одним только ее словам. Но потом я понял, насколько глубоко я влез в ее жизнь — покупал продукты, возил Кольта на футбол, гулял с Мэйзи, когда она была слишком больна, чтобы ходить в главный дом. Если бы я рассказал Элле, кто я на самом деле и что я сделал, она бы выгнала меня и снова стала бы самостоятельной, а я обещал приходить к ней и детям. Сдержать это обещание означало не давать ей повода выгнать меня. Рассказывать ей было эгоистично. Это причинило бы ей только боль.