— Поедим где-нибудь по дороге, — оповещаю я стаю. — Голос говорит, что мы должны куда-то лететь встречаться с моей мамой.
— Может, это ловушка? — беспокоится Ангел.
— Ловушка, моя милая, может быть на каждом шагу, — бросаю я ей, уже набирая высоту.
Ловушка-бомбушка, а счастье полета остается счастьем полета. Сегодняшнее утро холодное, сверкающее, залитое солнцем. Летим над облаками почти час. Один только раз остановились по-быстрому на заправку в фастфуд-ресторане. Была бы я мультимиллионершей, я бы открыла такую цепочку ресторанов фастфуд, где бы кормили здоровой и вкусной едой. Всякие там фруктовые коктейли, пельмени домашние, сырники какие-нибудь…
Но я отвлеклась.
Утро сегодня такое красивое, что мы забываем все волнения о подстерегающих нас ловушках или о нестиранной одежде. Здесь и сейчас нет ничего, кроме нас и неба. Мы парим и, подхваченные ветром, катаемся на воздушных потоках. Пусть на короткое мгновение, но нам сейчас кажется, что все рваные куски пазла под названием «наша жизнь» здесь и сейчас сошлись, нашли свое место и составили общую прекрасную картинку.
Вы сошли с курса. Возьми на три градуса на юго-запад.
Слегка меняю угол наклона крыла и поправляю курс. Стая следует за мной. Проходит еще час — и мы на указанном месте с заданными Голосом координатами.
Похоже, Голос послал нас на очередную частную взлетно-посадочную полосу, вырезанную в густой чащобе неподалеку от Питсбурга. На ней одиноко поблескивает маленький белый блестящий самолетик. Двое мужчин в оранжевых комбинезонах с желтыми флагами, зажатыми под мышкой, передвигают пластиковые конусы указателей движения. Короче, картинка выглядит подозрительно знакомой.
Сколько таких взлетно-посадочных полос разбросано по укромным местам по всей Америке. Кто-нибудь их сосчитал и учел? Почему бы не последить, что на них делается, кто взлетает, кто приземляется?
Останавливаюсь в воздухе и повисаю, готовая развернуться на сто восемьдесят градусов. Зрачки сужаются от гнева. Но потом вижу маму. Она выходит из самолета и смотрит в небо, прикрыв глаза от солнца.
— Не очень на ловушку похоже, — резонно замечает Надж.
— Не очень. Но все равно расслабляться не стоит, — осторожничает Клык.
Киваю, складываю крылья вдоль спины и резко теряю высоту. Не знаю, что нас ждет на земле. Но это скоро выяснится.
26
— Макс!
Никогда не привыкну к маминой радости меня видеть. Каждый раз думаю, за что мне такое счастье.
— Что происходит? Мне казалось, мы с тобой теперь какое-то время не увидимся.
— Мне тоже. Но мы с Джебом сочинили для вас кое-что необычное, и нам нужно спросить вас, что вы на эту тему думаете.
— В каком смысле «необычное»? — допытывается у нее Клык.
— Ну, что-то типа научного путешествия. Вы будете работать с учеными в некоем отдаленном месте. По-моему, вам должно быть интересно. Плюс, ученым поможете. Плюс, место это такое далекое, что я думаю, там вам будет безопаснее, чем где бы то ни было.
— Хммм…
Идея ничего себе, интересная. Только было я озаботилась, что нам дальше делать, а тут на тебе, на блюдечке с голубой каемочкой решение предлагают. Да не кто-то, а мама. И если ее не подменили клоном, что, хотя и возможно, но маловероятно, то значит, скорее всего, предложение это хорошее.
— А где это отдаленное место? — продолжает допрашивать ее Клык.
Мама улыбается:
— Я бы лучше оставила это в тайне до тех пор, пока вы там не окажетесь. Или почти что там. Чтобы у вас не возникло никаких предубеждений. А сейчас я с удовольствием представлю вам одного из ученых.
Мама повернулась и показала рукой на девушку, стоящую у самого входа в самолет. Она чуть ниже меня ростом, белокурая, длинная коса свешивается вдоль спины. Она не улыбается, и ее глаза жадно и беспокойно рассматривают нас: дети-птицы, ненормальные мутанты — такого ей еще видеть не доводилось. Игги наклонился и поставил Тотала на землю. Она заморгала, и у меня возникло впечатление, что она не знает, чего от нас ожидать.
Но если вдуматься, кого мы ни встретим, никто не знает. Так что она не исключение.
— Меня зовут доктор Бриджит Двайер, — девушка шагнула вперед и протянула руку. По-моему, для доктора она еще совсем желторотая.
— А я Макс, — я пожимаю ее протянутую руку. Клянусь, она при этом смотрит на меня, как ребенок на сахарную вату. Но моя рука оказывается самой обыкновенной мозолистой рукой, и восхищение в ее глазах гаснет. — А что это за научное путешествие?
Она кивнула на самолет:
— Я вам в полете все расскажу.
Э-э-э. Так не пойдет.
— Нельзя ли рассказать ДО полета, — вежливо прошу я. Конечно, мамины рекомендации и все такое, но это отнюдь не значит, что у меня началось размягчение мозгов и я на все согласна без вопросов.
Поскольку это наше первое общение с доктором Двайер, даю ей время немного попривыкнуть к тому, с кем ей пришлось иметь дело.
— А то мы можем здесь и расстаться.
— Доктор Мартинез, — она кивнула в мамину сторону, — порекомендовала вас для участия в спасательной операции.
— Пожалуйста, поясните, — я скрестила руки на груди, чувствуя, как за моей спиной стая внимательно сканирует территорию на предмет неожиданных опасностей и нападений. — Что или кого мы с вами будем спасать?
— Мир.
27
Не знаю, дорогие мои читатели, кто из вас летал когда-нибудь на частном самолете. Клянусь вам, частный самолет — редкостная роскошь.
— Это самолет-младенец, — шепчет мне на ухо Ангел, едва мы вошли внутрь. Здесь и вправду все похоже на кукольный дом. — Когда он вырастет, он станет боингом семьсот сорок семь.
Маленький-то он маленький, но ужасно комфортабельный. Здесь все так же удобно, как и в том самолете, в котором нас доставили в Вашингтон. Большой, плоский телеэкран, мягкие диваны и кресла, под ногами пушистый ковер, на окнах настоящие занавески. Никакого сравнения с нашей обычной «средой обитания».
Мама осталась на земле. Прощаться с ней снова было трудно. Никак мне не привыкнуть к нашим расставаниям.
Клык сперва вошел в салон, все проверил и дал мне знать:
— Заходите. Полный порядок.
Газ и Игги рванули вперед и первым делом ринулись в кабину пилота. Открыли дверь показать мне ошеломленных капитана, его помощника и штурмана. Ни один из них не показался мне подозрительным. Тотал забегал вокруг, обнюхивая все подряд. Считай, дорогой читатель, меня полной идиоткой, но мне от этого на душе стало спокойнее.
Макс, не психуй, — говорит Голос, — все это часть общей картины мира. Вас будут использовать. Но на сей раз во имя доброго дела.
«Раз „во имя доброго“, это меняет ситуацию, — думаю я саркастически. — Быть использованной во имя доброго дела, несомненно, много лучше, чем во имя злого. Беда только, что центральное словосочетание „быть использованной“ остается без изменений».
На это Голос молчит, оставляя мой сарказм без внимания.
— Пожалуйста, садитесь, располагайтесь, — говорит доктор Двайер. Как будто можно остаться стоять на взлете. — Пристегните привязные ремни. Но только на время взлета. Как только мы наберем высоту, можно будет поесть.
Стая пристегивается. Так же пристегивается и доктор Двайер.
— А чей это самолет? — спрашиваю я.
Она поднимает глаза:
— Нино Пиерпонта.
Я присвистнула. Всем известно, что Нино Пиерпонт — самый богатый человек на свете, богаче, чем многие страны, чем любая компания-корпорация, чем любая другая семья в мире. А значит, мы или в хороших руках, или в полной ж… Третьего не дано. Ладно, теперь отступать некуда, а дальше — время покажет. Надеюсь, мама знала, во что она нас впутывает.
Тотал прыгнул на диван, и Ангел пристегнула на нем ремень. Доктор Двайер внимательно за ней наблюдает, и я вижу, что глаза ее остановились на оттопыренной на спине куртке Ангела. Точно она надеется, что крылья ее вот-вот распахнутся.
— Ну и куда же мы направляемся? — осторожно интересуюсь я. — Пожалуйста, скажите, что в теплые края. За последнюю зиму холода нам хватило на всю оставшуюся жизнь.
— В Южную Америку, — отвечает доктор Двайер, старательно отводя от меня глаза. — В Аргентину.
— В джунгли? — гадаю я. — В Аргентине, по-моему, тепло?
Вот где немного образования, пусть даже и самого среднего, вполне могло бы мне пригодиться. Как-то мне в последнее время все чаще становится неуютно от моего невежества.
— Нет, — говорит доктор Двайер. — В Аргентине мы пересядем на корабль.
— На корабль? И дальше куда? — ошарашенно спрашивает Клык.
— Как насчет пообедать? — не отвечая, она отстегивает ремень и поднимается на ноги.
Мы с Клыком переглядываемся и согласно друг другу киваем.
Внимание. Надо быть настороже.
28
— Мы что, уже прилетели? — брюзжит Тотал, когда я беру его на руки.
В Аргентине ночь. Запереть на много часов шестерых детей-птиц в крошечном самолетике было большой ошибкой. С каждым следующим часом этого длинного перелета все мы дергаемся и психуем все больше и больше. Наконец, едва только мы опустились в Сан Джулиане, как Газзи так дернул через запасной выход, что надувной трап пришел в действие, а все сирены заорали как сумасшедшие.
Потом мы всячески противились тому, чтобы нас снова запихали в машину. Хоть мы и подписались спасать мир, это совершенно не значит, что мы готовы провести лишний час в замкнутом пространстве.
Поэтому мы договорились лететь над джипом доктора Двайер, держась в стороне от редких автомобилистов на извилистой узкой дороге. Было темно, холодно и ветрено. Может быть, где-нибудь на севере Аргентины и будет тепло, но здесь, на самом южном ее окончании, ужасный холод. Только этого мне и не хватало.
Полет наш был совсем недолгий. Минут десять — и мы оказались на берегу океана. Того же самого океана, в котором мы купались на восточном побережье Америки. Но то был Северный Атлантический океан, а это — Южный. В Южном Атлантическом океане плавают здоровенные глыбы льда. Я скрипнула зубами: теперь понятно, почему мама держала от меня в секрете место нашего назначения.