Почерк Ивана.
Иван.
Отныне у меня получалось произносить это имя – вслух или в уме.
Если я открою конверт, то снова окажусь в том дне, когда опрокинулась наша жизнь. Меня уже притягивали воспоминания, и я не справлялась с ними. Я помнила все, вплоть до мельчайших деталей, от ничего не значащей до очень важной. Я должна была сразу об этом догадаться, а не ждать долгие часы. Но сработал инстинкт самосохранения.
СЕМЬ ЛЕТ НАЗАД, УТРО
Дождь стучал по окнам. Слабый дневной свет едва пробивался через занавески, и мне с трудом удалось разлепить веки. В тепле постели шевелиться неохота. Я подарила себе еще пять минут, до того как дать старт утренней суматохе. Я перекатилась на половину Ивана и обхватила руками его подушку. Уткнулась в нее лицом, чтобы почуять его запах. Как я себя чувствовала тогда? Как будто усталой. И почему-то настороже. Тем утром ничто не казалось мне нормальным, включая погоду. Прогноз обещал, что будет солнечно; лето решило не заканчиваться с началом сентября, и предполагалось, что еще несколько дней простоит тепло. И вдруг, пока я лежала, зарывшись в простыни, мне стало очевидно, что лето одним махом перешло в осень. Теперь солнце станет скупее, а день короче. Обычно я любила этот период, который приносил с собой ласковость, тепло разожженного камина, пледы и толстые свитера. Но в этом году лето было мне в радость, и я предпочла бы, чтобы оно никогда не кончалось. Меня посетила смутная догадка, что нас ожидает трудная зима. Иначе говоря, проснулась я в мрачном настроении.
Прошедшая ночь была такой же странной, как и мое пробуждение. Меня еще пробивала дрожь от воспоминаний о коже Ивана, его дыхании, его ласках и поцелуях. Почему меня приводил в замешательство тот факт, что мы с мужем занимались любовью? Он, само собой, любил меня свирепо, так же как все десять лет, но, по крайней мере, он был здесь, со мной. Той ночью он пришел домой, а не шатался по барам. Мне бы сойти с ума от радости, расслабиться после любви, снова потянуться к нему. Успокоиться. Но я была скорее напугана. Напугана, поскольку не понимала – не понимала его молчания, его грубой нежности последних часов, не понимала неожиданно охватившего его желания, при том что после рождения нашего третьего ребенка он все больше отдалялся от меня. Он не мог ответить на мои вопросы, потому что его не было рядом. Я запрещала себе надеяться на лучшее, пока не встречусь с ним взглядом при свете дня. И все же я не сопротивлялась желанию счесть эту ночь любви признаком того, что пик кризиса миновал. Он угомонится. Я должна была в это верить: надо только подождать несколько часов и убедиться, что все действительно так. Почему это пришлось на день поставок в наш бар? Почему я не попросила отца взять их на себя? Он приходил в восторг, когда я его просила что-то сделать для “Одиссеи”. Хотя, как по мне, это повторялось слишком часто… Почему вдруг Иван предложил заняться закупками, если уже много месяцев подряд отказывался от этого? С другой стороны, даже если бы я сейчас лежала в его объятиях, я бы пробыла в них не долго. Лепет нашего малыша вот-вот превратится в вопли, если я не потороплюсь.
Я не успела толком принять душ, когда меня настигли крики, несущиеся из его комнаты.
– Мама пришла! Война окончена!
Мило на грани отчаянья тянул ко мне ручки, я подхватила его и вдохнула сонный аромат его шейки. Прижала к себе, стала осыпать поцелуями и почувствовала прилив энергии. С улыбкой, пусть и немного вымученной, я отправилась заниматься старшими детьми. На самом деле в основном Улиссом, которого и пушечный выстрел не разбудит. Мне приходилось быть безжалостной, если я хотела соблюсти школьное расписание. Я отдернула занавески и наклонилась, чтобы поцеловать его в лоб. Он заворчал. Я распрямилась и потянула его одеяло. Дойти до Лу я не успела. Ей было всего шесть лет, но она уже собралась. Лу обожала школу, просыпалась раньше всех и ждала от нас такой же утренней бодрости.
– Привет, мама!
Она уткнулась мне в живот, отодвинув ножки младшего брата, а он не придумал ничего лучшего, чем подергать ее за волосы. Лу, не протестуя, выдержала эту пытку, после чего крайне осторожно отодвинула пухлые пальчики, причиняющие ей боль, и вприпрыжку побежала на кухню. Я посадила Мило в высокий стул. Включила для звукового фона радио и приготовила бутылочку с соской. Через тридцать секунд у меня наступила передышка. Я вытащила из шкафа десяток коробок с разными хлопьями, пакет с булочками, остатки вчерашнего багета, конфитюр, мед, соленое масло, бутылку молока, сыр. Дети ежедневно меняли меню завтрака. Я долго проклинала их нежелание завести привычки, пока меня не осенило: мне, наоборот, стоит радоваться тому, что они охотно завтракают, потому что это главное. Вскоре Улисс задремал над своей кружкой, Лу без умолку болтала, я пила кофе и сражалась с непривычным грузом, давящим на грудь, а малыш мусолил пока еще беззубыми деснами кусок хлеба.
– Папы нет? – спросил Улисс.
Я вздрогнула:
– Нет, милый, он ушел за покупками для “Одиссеи”.
– Он сможет забрать нас из школы? – подхватила его сестра.
– Я его попрошу. Идите быстро чистить зубы, а то мы опоздаем!
Если Иван согласится и не станет увиливать, тогда я и правда смогу надеяться. Они быстро вскочили. Я успела надеть пальто и повесить на плечи кенгуру, натянула более подходящие по погоде сапоги и позволила себе на миг отвлечься на ерунду – присмотрелась к брошенным на пол сандалиям. Я распрощалась с ними на долгие месяцы. Затем я направилась к Мило, чтобы одеть его, и тут мне на глаза попался список покупок для “Одиссеи”. Получается, Иван забыл его, как и свои ключи. Накануне я долго записывала пункт за пунктом. Благословив мобильные телефоны, я сфотографировала забытый список и отправила ему.
Как только мы сунули нос наружу, бешеный порыв ледяного ветра заставил нас застыть на месте. Я кое-как накрыла Мило прихваченным в последний момент платком и потащила старших за собой. Перед школой мы традиционно поцеловались. Я, как обычно, напутствовала их: “Учитесь хорошо, до вечера” – и услышала в ответ:
– За нами придет папа!
Улисс и Лу широко мне улыбнулись и ускакали. Наплевав на плохую погоду, я не ушла и глядела им вслед, пока они не скрылись из виду. Стоило им отойти от меня, они, как обычно, повели себя так, будто не знакомы друг с другом. Это зрелище мне никогда не наскучит, тем более что оно потрясающе помогает расслабиться и снизить остроту моих переживаний. В этом я особенно нуждалась сегодня утром. Я отказывалась подчиняться иррациональному страху. Впрочем, у меня, как ни крути, не было выбора. Я должна была встретиться с матерью, которая забирала на весь день Мило. А у нее тонкий нюх на упавшее настроение, и она обязательно подвергнет меня допросу с пристрастием, чтобы выяснить, что со мной происходит.
Мать ждала меня у “Одиссеи”, укрывшись от непогоды в машине. Я быстро зашагала к ней. Едва завидев нас, она вышла на холод. Наши взгляды встретились, она с подозрением покачала головой, а я заставила себя улыбнуться. Пожалуй, неправдоподобно широко, потому что она досадливо пожала плечами. Потом она поцеловала меня, решительно забрала у меня Мило и посадила в автомобильное кресло. Пощебетав с ним и повторив несколько раз обязательное: “Ну-ка, ну-ка, иди к бабуле”, она захлопнула дверцу, не обращая на меня внимания.
– Мама, ты позволишь мне попрощаться с сыном?
– Я не была такой, как ты, наседкой, но это не помешало твоему брату и тебе прекрасно вырасти и повзрослеть!
Она насмешливо хмыкнула и села за руль, а я поцеловала своего малыша. Как только я закрыла дверь, она сразу рванула с места, но перед тем, как умчаться, непрерывно создавая угрозы безопасности на дороге, опустила стекло.
– Отец привезет тебе Мило в “Одиссею” ближе к вечеру.
– Какое великодушие, – хихикнула я.
Мы обе расхохотались, и она уехала.
В баре царил разгром. Накануне, перед закрытием, Иван ничего не убрал. За стойкой скопилась грязная посуда. Не в лучшем состоянии была и кухня. У меня оставалось три четверти часа до открытия, чтобы привести все в порядок.
В последние месяцы он забросил не только семью и меня, но и кухню с баром. Несколько недель назад постоянные посетители стали реже приходить на обед. А ведь в начале наших отношений он сам настоял на том, чтобы рискнуть и начать готовить обеды. “Одиссея” всегда была баром, еще когда там царил отец и даже до него. Кулинарный талант Ивана раскрылся, когда однажды он, недовольный тем, что я пропускаю обед, приготовил мне еду, которой хватило бы на десятерых. Родители, заглянувшие к нам, попробовали и бурно похвалили. Для Ивана это было открытием, и он заявил, что имеет смысл подавать в “Одиссее” обеды. До сих пор помню его энтузиазм по поводу нового потрясающего приключения. Приключение было главным словом, не сходившим с его уст. Я же заранее чувствовала усталость, потому что была беременна Улиссом и всего несколько месяцев назад сменила в баре родителей. В ту пору все в моей жизни менялось слишком быстро. Тем не менее я согласилась. Я ни в чем не могла ему отказать, была готова на все, что делало его счастливым и ослабляло желание рвануть куда-нибудь в неизведанные места.
Сейчас ситуация стала невыносимой. Если он хотел покончить с обедами в полдень, надо было мне сказать. Не слишком я за них держалась, “Одиссея” прекрасно обошлась бы без них. Я всем сердцем надеялась, что после этой ночи мы сможем наконец-то все обсудить, то есть скорее надеялась, что он сам заговорит. Я-то постоянно обращалась к нему, ждала, что мы вернемся друг к другу, что он себя в чем-то найдет. Я часто предлагала ему изменить то, что ему не нравится. Ничто не заставляло нас продолжать работать вместе. Если честно, к этому нас не принуждало ничто и никогда.
Вскоре я убедилась, что обсуждение надолго откладывается: было уже больше одиннадцати, а Иван все не возвращался. Я прекрасно представляла себе картину. Он уже много недель не занимался закупками и теперь наверняка надолго завис у фермеров и рыбаков: болтает с ними, хлопает их по спине, демонстрируя свою харизматичную и жизнерадостную сторону. Сейчас он точно выпивает с ними, а содержимое его багажника терпеливо дожидается знакомства с нашими холодильниками. Вместо того чтобы накрывать столы, я взяла грифельную доску, написала на ней “Обед не подается” и поставила на видное место на террасе. Такое я проделывала не в первый раз. Этот должен был стать последним. Ивану надоело заниматься обедами, и я вовсе не собиралась что-либо ему навязывать.