ывал у меня никакого отклика, разве что отвращение и бесконечную грусть. Когда-то я плавилась под натиском его поцелуев и считала, что воспоминание о них оставило на мне несмываемое клеймо. Выходит, я ошибалась: теперь для меня имели значение только страстные поцелуи Гари.
– Иван! – взмолилась я, отталкивая его.
Было так больно произносить его имя, обращаться к нему.
– Иван, пожалуйста.
Меня удивило, что он сам остановился, такое было не в его привычках. Задыхаясь, он сжал в ладонях мое лицо. Он снова изменился, стал таким, как в свои мрачные и грустные дни. Те, когда у него было замкнутое лицо, знакомое лишь мне.
– Извини… Мне так тебя не хватало… – Он осторожно погладил мои щеки, дрожа. – Это долго – семь лет без тебя. Я искал тебя в других.
Он бросил на меня извиняющийся взгляд. Знал бы он, до какой степени мне плевать.
– Зачем ты здесь, Иван?
– Ты намерена развестись? Разорвать нашу связь?
– Ты сам ее разорвал. Ты ушел… Бросил меня, оставил детей. Ты больше не существуешь. Ты умер для нас. Что ты здесь делаешь?
Его лицо как будто сползло. Мне показалось, что он прямо тут, передо мной разваливается на куски.
– Я думал, что… но нет… Ты же не… ты… и… он…
– Иван? Я ничего не понимаю. Объясни.
Он снова улыбнулся мне, но его лицо хранило ту же отстраненность, как в прошлом, когда это меня беспокоило. И продолжало беспокоить по сей день. Ему было очень плохо. В таком состоянии я его никогда не видела. Неконтролируемые спазмы сотрясали его тело. Я сражалась со слишком привычным мне чувством: я боялась за него.
– Тебе не понадобится развод.
Он неистово поцеловал меня, причиняя мне боль, его руки сдавливали мое тело – спину, бедра, руки, грудь, они пробирались под свитер, и они были ледяными, твердыми, сухими. Он укусил мои губы. Я застонала от боли. Он слизнул капельку крови, отступил на шаг, дотронулся пальцем до моей губы, потом до своей, как если бы хотел связать нас, заново соединить моей кровью.
– Все будет хорошо, Эрин…
Он опять погладил меня по щекам, в последний раз тронул поцелуем мои саднящие губы, после чего отшатнулся от меня и, сгорбившись, направился к выходу.
– Иван? – окликнула я.
Он открыл задвижку. Меня охватила паника, он не мог уйти вот так, ничего больше не сказав, не признавшись, зачем сюда приехал. На что он надеется? Чего ждет? Дело в детях?
Он обернулся ко мне.
– Я люблю тебя, – ответил он. – Я всегда тебя любил. И всегда буду любить. Я хотел, чтобы ты была только моей… Но не получилось. Вселенная или боги упорно возводят между нами преграды. Улисс, Лу, Мило и он… Я один во всем виноват… Не беспокойся, ни о чем не беспокойся.
– Чего ты хочешь?
– Предупреди Гари, что я приду поговорить с ним.
Гари? Откуда он про него узнал? Сколько он уже здесь?
– Что? Гари?
Я покачнулась. Он не должен причинить зло и ему тоже. В нашей истории Гари делать нечего.
– Оставь его. Оставь его в покое, прошу тебя!
Он посмотрел на меня – грустно, но торжествующе:
– Не забывай, что познакомилась с ним благодаря мне.
Он исчез. Я не сразу отреагировала и на пару секунд замерла. Потом побежала к выходу. Дус устремилась за мной. Мы промчались по террасе, я огляделась по сторонам, но он как сквозь землю провалился.
32Иван
Я оторвался от нее, сохранив во рту ее вкус и ее кровь. Ее аромат в носу, нежность ее кожи на ладонях. Она не позвала меня. Не удержала. Меня трясло, я спотыкался и высматривал, где бы затаиться и пересидеть в ожидании следующего этапа.
Все последние семь лет у меня не было сомнений насчет правильности принятого решения. Но, возможно, я ошибался. Эрин оттолкнула меня. Эрин не была Пенелопой. Неужели проявленная годы назад трусость лишила меня всего?
СЕМЬЮ ГОДАМИ РАНЬШЕ
Я выпроводил последнего клиента и не мог больше ждать. Наконец-то “Одиссея” закрыта. Я свободен. Или почти. Кто-то более сентиментальный, чем я, побродил бы по бару. Только не я. Не буду же я терять время, чтобы попрощаться с домом, который уже десять лет был местом моего заточения. И ее заточения тоже. Этот бар. Кухня, за которую я безрассудно взялся ради нее, чтобы доставить ей удовольствие. Именно ей. И еще из-за того, что мне нужно было чем-то себя занять, чтобы забыть, что я угодил в западню. Отныне с этим покончено. Я содрал с себя намордник. Освободился. И это освобождение выразит себя через хаос. Я все разрушу.
Мое внимание зацепил пивной насос, но я взял себя в руки и не налил бокал. Я был трезв и должен таким остаться. Впрочем, мое воздержание удивило вечерних клиентов. Но я нуждался в полной сосредоточенности. Я должен был контролировать свои жесты и точно следовать плану. Это странно, но я как будто никогда раньше не ощущал подобной безмятежности. А ведь я собирался совершить непоправимое. Пути назад уже не будет. Я чувствовал себя всемогущим, наделенным неведомой мне силой. Почему я не обрел ее раньше? Зачем так долго ждал? Так долго ради того, чтобы она принадлежала только мне.
Я убедился в том, что все выходы заблокированы. Нужно будет постараться, чтобы проникнуть внутрь “Одиссеи”, в особенности при пылающем огне. Канистры с бензином покорно ждали за дверью кухни. Разлить повсюду горючее? С этим я справлюсь быстро. Бутылки с алкоголем будут взрываться одна за другой, устраивая фейерверк.
Мы все сгорим.
Я покинул бар через заднюю дверь и поднялся в нашу квартиру. В последний раз. Нужно было удостовериться, что они крепко спят. Ни дети, особенно дети, ни Эрин не должны мне помешать. Это делается ради нашего блага – ее и моего. Я бесшумно отпер дверь. Все было погружено во тьму. Я обошел всю квартиру – это было сильнее меня. Меня привлекло свадебное фото, прилепленное магнитом к холодильнику. Она на нем была идеальна. Светящаяся. Веселая. Влюбленная. Но я-то зачем ломал комедию? Я досадливо ухмыльнулся. Никакой комедии, тогда я во все верил. Меня загнали в угол. Я убедил себя, что справлюсь, обуздаю себя и не уйду отсюда, потому что мое счастье здесь. Именно здесь, так как здесь Эрин. Почему же? Почему она отказала мне в счастье? Она ня – вперед к приключениям… Наша с ней одиссея.
Я огорченно отвернулся. И все же у меня не получалось злиться на нее, я ее слишком любил. Я направился к детским комнатам. Начал со своего старшего сына, с Улисса. Мой первый тюремщик. Он растянулся на кровати, красивый как бог. Моя ладонь потянулась к его светлым и кудрявым, как у ангела, волосам. Я впитал их шелковистость, унес ее в самую глубину своего естества.
И быстро отвел глаза – меня ранило само его существование. Затем я открыл дверь в спальню моей дочки. Моей принцессы. Моей Лу. Такой же красивой и лукавой, как ее мать. Она тоже в конце концов заперла меня в темнице, лишила своей матери. По крайней мере, я помешаю ей отравить существование мужчине, который неизбежно попал бы в плен ее обаяния, колдовского обаяния ее матери. Мой палец скользнул по ее щеке, и я насладился мягкостью ее кожи.
Еще одна комната. Я подкрался на цыпочках к кроватке с решеткой. Мой последний ребенок. Мило, младенец, которого я никогда не знал и никогда не узнаю. Тот, кто навязал себя мне и лишний раз показал, до какой степени мне невыносимы эти цепи. Я положил свою большую ладонь на его голову и вздрогнул, ощутив тепло его пушка.
Я в ужасе отдернул руку. И вот, наконец, наша спальня. Моя жена спала. Я приблизился к ней. На ее лице отражалось напряжение, не отпускающее ее. Брови были нахмурены. Я боялся дотронуться до нее в последний раз. Как позволить это себе, если она обладает такой колоссальной властью надо мной? В том-то и проблема. Я осторожно наклонился. Она меня почувствовала. Ее веки затрепетали. На губах появилась сонная улыбка. Когда она зашевелилась, простыня соскользнула, открыв ее тело. Она была обнажена. Ей нравилось спать обнаженной. Почему я забыл об этой ее привычке, которой так восхищался? Меня с жуткой силой прошили любовь и желание. Я не был готов к тому, что захочу ее. Я уже давно лишал себя ее кожи, ее стонов. Так давно, что не был уверен, помню ли их еще. Она схватила меня за руку.
– Иван, ложись, – пробормотала она.
Перед тем как мы умрем в огне, я в последний раз стану ее пленником. Взять ее. Показать ей, что она принадлежит мне. Ее оргазм станет ее последним осознанным вздохом, и я это сделаю. Я разделся в темноте. Она удовлетворенно охнула. Не надо было ей этого делать. Я скользнул к ней, вытянулся, прижался к ее спине. Мои руки проложили дорогу по ее бедрам, животу, ягодицам, грудям, которые я стиснул в ладонях. Она застонала. Я приподнял ее и положил лицом к себе. Она так легко подчинялась мне. Мне надо было ее видеть. Видеть ее лицо, когда она достигнет вершины наслаждения. Она отвечала на все мои требования. Я отказывался думать об остальном. Не сейчас. Меня истязало желание. Я терзал ее губы, меня так сильно тянуло взять ее до того, как все кончится. Ее бедра позвали меня. Я больше не сопротивлялся и с силой проник в нее. Она широко распахнула глаза под ударом наслаждения. Сжалась от удовольствия. Обвила руками мои плечи и притянула меня еще ближе.
Уже много месяцев мы не переживали вместе такой мощный оргазм.
Я прижимал ее к себе и догадывался, что она с трудом справляется с желанием снова погрузиться в сон.
– Спи, Эрин, – прошептал я.
Она поцеловала меня страстно и нежно. Потерлась лицом о мою шею и прильнула спиной к моему торсу. Схватила мою руку, чтобы я обнял ее. Она доверяла мне.
– Мы справимся, Иван. Мы обязательно справимся.
Я зарылся лицом в ее волосы, ничего не ответил и подождал, пока ее дыхание успокоится. Ждать пришлось недолго. Я задрожал. Мое безумие обрушилось на меня. Любовь с Эрин настолько ошеломила меня, что поставила под вопрос мой замысел. Яркими вспышками замелькали лица детей. Я услышал их вопли, ее крики, когда пламя будет лизать их кожу. Кожу Эрин, которую я только что сам облизывал, целовал, кусал. Я увижу, как огонь займет мое место, и буду ревновать к огню. Я не мог допустить, чтобы она исчезла. Не мог ее убить. Но если я останусь с ними, я в конце концов сломаю ее, заставлю страдать. Моя необузданность однажды проявит себя. Я уничтожу ее. Наступит день, когда мне не удастся остановить себя. В тот день любовь с Эрин уже не поможет мне сохранить хотя бы минимальную ясность ума. Мне больше нельзя здесь оставаться. Я слишком труслив, слишком слаб, чтобы утянуть их в адское пламя. Точнее, ее, а не их. На них мне плевать, они принесли мне только несчастье. Лишили меня смысла существования. Того самого смысла, который сковал меня цепями.