Пальцы крепко вцепились в руль, челюсти стиснуты — Анна ехала домой, сражаясь с желанием утопить педаль газа, чтобы выплеснуть свой гнев. «Потерпи, — уговаривала она себя. — Еще немного, а потом ты закроешься в своем убежище, останешься одна и сможешь все выплеснуть».
Почти полтора часа спустя — ох уж этот затор на пятой развязке — Анна выползла из машины и уставилась на свой дом. От одного взгляда на него на глаза наворачивались слезы облегчения. Путь до крыльца напоминал кадры замедленной съемки. Наконец она вставила ключ в замочную скважину, провернула его и вошла внутрь, скрывшись от внешнего мира.
Боже.
Она прислонилась спиной к двери и приготовилась отдаться потоку накопившихся эмоций…
Но ничего не выплескивалось, ничто не просилось наружу. Никто не бился кулаками в кафельную плитку коридора и не испускал яростных воплей, которые бы гулко разносились по всему дому. Она приоткрыла рот, давая возможность вырваться тому крику ярости, что она сдерживала в себе всю дорогу от самого пляжа, но до ее слуха донеслось лишь ее собственное прерывистое дыхание. Она закрыла глаза, давая возможность слезам скопиться под веками, но, открыв их вновь, обнаружила их такими же сухими, как фарш, который Гейл крутила из свинины с шалфеем.
Испустив досадливый рык, она поднялась в свою спальню, где улеглась на незаправленную кровать и натянула на голову одеяло. Будь она проклята, если все знала. И даже если не знала. Это было уже слишком.
Привычного утешения от прикосновений чистого белого хлопка сегодня не наступало. И все же она закрыла глаза, сделала вдох, выдох, пытаясь собраться с мыслями.
Всего мгновение, о большем она не просила.
Всего мгновение, чтобы успокоиться сегодня, помянуть его так, как ей этого хотелось, — и она сможет заняться тем, о чем все постоянно твердили, и начать двигаться вперед. Но, похоже, в этом ей было отказано.
Всякий раз, когда она приезжала повидаться с его семьей, все были сосредоточены только на Спенсере, и возможности поговорить по душам с Гейл не представлялось, хотя ей очень этого не хватало, а беспокоить своих родителей она не хотела. Габи пыталась, храни ее господь, правда пыталась, но в ее планы входило слушать лишь хорошие, позитивные и здравые мысли, а зачастую в голове у Анны имелось все что угодно, только не они. Иногда ей было просто необходимо побыть унылой, вредной и злой. Единственный способ избавиться от яда.
В полутрансе она лежала под одеялом, отпустив свои мысли в свободный полет, словно птиц, порхающих с ветки на ветку в поисках уютного ночлега. Блуждающий полет привел в неожиданное место.
Она знала одного человека, который мог ее выслушать, кое-кого, кто, казалось, был способен ее понять.
Только в действительности этот человек был никем, безымянным голосом на другом конце линии, не имеющим ни малейшего представления ни о ее жизни, ни о целом багаже переживаний и впечатлений, которые могли бы накопиться у всех, кто знал ее или Спенсера.
«Иногда случаются вещи… — говорил он, — которые переворачивают все с ног на голову, и жизнь может резко свернуть в другом направлении».
Номер Спенсера попал к нему, к никому. К своему немалому удивлению, она поймала себя на мысли, что в самом деле хочет позвонить по этому номеру. Быть может, потому, что мысленно она продолжала воспринимать его как часть того разговора со Спенсером.
Но звонить ему снова было бы совсем уж странно. В этот раз она собиралась поговорить именно с ним, а не с призраком давно усопшего мужа. С этим человеком. С этим незнакомцем.
С этой родственной душой.
Мысль о разговоре не давала ей покоя весь вечер. Она так и осталась в кровати — читала, хандрила, пялилась в потолок. Спустя пару часов она приняла ванну, нырнула в пижаму, затем вернулась в кровать, чтобы еще немного почитать, похандрить и попялиться в потолок.
Больше сдерживать себя не удавалось. Стащив телефон с прикроватной тумбочки, она развернула вкладку со списком недавних звонков — этот номер все еще числился как «Спенсер». Сердце отозвалось глухим ударом — как же ей хотелось позвонить. Она закрыла глаза и мысленно взмолилась, вот бы не наткнуться на механический голос автоответчика, и, кажется, на этот раз ее мольбы были услышаны. Гудки прекратились, и после короткой паузы глубокий мужской голос ответил:
— Да?
— Это снова я, — ответила Анна и медленно выдохнула, чтобы успокоиться. — Это Анна.
Глава 12
— Анна.
В его голосе не было ни намека на удивление. Сказать по правде, в нем едва ли можно было различить какую-нибудь эмоцию.
Любой здравомыслящий человек на ее месте бы извинился или вовсе положил трубку, но она спросила:
— Вы меня помните?
Наступила пауза. Что он думал в это время? Наконец последовал ответ:
— Да, я помню вас.
Простая констатация факта. Ничего удивительного — едва ли забудешь чудачку, которая периодически названивает в разное время дня и ночи. Спенсер бы непременно отметил что-нибудь подобное, но ее собеседник не был Спенсером. И не стоит об этом забывать.
В горле пересохло. Куда деваются слова, когда они так нужны? У нее их накопились тысячи, они только и ждали момента, чтобы сорваться с губ, а тут вдруг суматошно забились в тень.
— Я все думал, позвоните ли вы снова, — признался он.
— Правда? Вы знали, что я так сделаю? — до этого вечера она об этом даже не думала. Откуда ему было знать?
— Скорее, размышлял о вероятности.
Оба снова умолкли. В конце концов, это ведь она позвонила ему, чтобы поговорить, но вот беда — на ум ничего не приходило.
Да и ему, очевидно, нечего было ей сказать.
Так она и поняла, что совершила ужасную ошибку. Ее слова звенели гвоздями, падающими на бетон. Ничего общего с тем милым, откровенным разговором по душам, который она себе представляла. Неподходящая ситуация, чтобы излить свою душу и исцелиться.
«Ох, Анна. Что же ты наделала? Самое время извиниться за беспокойство и положить трубку. Для непонятливых: ты обманываешься собственными фантазиями».
С прозрением она ощутила ужасное чувство потери. Однако оставалась одна вещь, которую ей необходимо было выяснить, прежде чем отнять трубку от уха и завершить вызов.
— Тогда, прежде, когда мы разговаривали… как вы узнали?
— Узнал о чем?
— Про срыв… про держать все в себе, а потом… просто… — она сделала движение рукой, резко раскрыв сомкнутые в кулак пальцы, и поняла, что снова творит какую-то бессмыслицу. Отлично, Анна. Надо было вешать трубку вовремя. Судя по тишине на том конце провода, она предположила, что он думал о том же.
Послышался протяжный и громкий выдох:
— Я просто знаю.
Этого было достаточно, этих трех слов. Он сказал все, что нужно было сказать, выдал ответ, который она от него ждала.
Он это понял.
Не потому, что кто-то ему сказал, а потому, что он тоже через это прошел. Анна подавила всхлип.
— С-спасибо, — пролепетала она, и по щекам устремились горячие дорожки слез.
Снова наступила тишина, только на этот раз в ней чувствовалось тепло. Доверие. Угадывалось приглашение, разрешение. Анна разрыдалась. Задыхаясь от слез, она совсем потеряла ощущение пространства и времени.
Наконец она села, при этом одеяло сползло с ее лица, потянулась к коробочке салфеток на прикроватном столике и высморкалась — не самый скромный или женственный звук.
— Простите, — снова прошептала она, не вполне отдавая себе отчет, извиняется она только за хлюпающий нос или свои рыдания вообще.
— Вы не нашли Спенсера? — поинтересовался он.
Анна непонимающе нахмурилась:
— Что?
— Вы злились на него за то, что он вас оставил.
Теперь она вспомнила. Как она звонила в прошлый раз и лепетала всякую чушь. Боже… какой же дурой она себя выставила. Он заслуживал хоть какого-то разъяснения.
— Я… я… Он не вернется. Теперь я это знаю.
На другом конце линии послышался легкий выдох — нет, это был не вздох, но все же признак участия.
— Вам без него лучше?
Уголок ее рта приподнялся в кривом подобии улыбки. Конечно, он был неправ, ведь Спенсер оставил ее не по своей воле, и все же ей понравилось, как этот человек построил свою фразу; он не заявлял, что ей было лучше, а интересовался ее мнением.
— Нет, — признала она, — мне совсем не лучше без него.
Снова выдох… или вздох… Что бы то ни было, он все понял.
— Так больно будет всегда? — спросила она.
— Вероятно.
Она чуть не рассмеялась. Боже, как приятно слышать в ответ не какие-нибудь банальности или народные мудрости.
— Он умер, — мягко сказала она, еще не до конца уверенная, готова ли она поделиться своей историей, пока не произнесла этих слов. — Ему было тридцать один, и он умер.
— И вы все равно звонили ему, — озадаченно констатировал он.
— Да. Глупо, не правда ли? Надеяться поговорить с тем, кто больше никогда не сможет выслушать, никогда не ответит.
В трубке безрадостно усмехнулись:
— Нет.
Анна закрыла глаза. По щекам снова хлынули слезы. Какое облегчение…
— Вы даже не представляете, как приятно иметь возможность все это высказать, все как есть, и знать, что тебя понимают.
— Тогда расскажите мне что-нибудь еще.
Она резко распахнула глаза:
— О, не думаю, что мне стоит… то есть, я уже и так отняла у вас столько времени. У вас наверняка есть другие заботы…
— Нет, — оборвал он ее, — не сейчас.
— Но зачем вам?..
— Потому что мне и самому хотелось бы иметь кого-то… — наступила пауза, слова давались непросто, — кого-то, кого я не знаю. Кого-то, кто не стал бы меня осуждать… Я не буду вас осуждать, Анна.
Нет, он бы не стал. Она и так это знала. Она знала это еще прежде, чем взяла в руки телефон, ведь верно?
И Анна заговорила. Она рассказала ему о том дне, когда умер Спенсер, и как потом все накрыла тьма. Она рассказала о том, как ужасно она провела этот день на пляже с семьей Спенсера. Он слушал. Он ничего не говорил, не комментировал, пока она не выпустила весь пар.