Она опустила голову и продолжила рассказывать, обращаясь скорее к столу, чем к собеседнице:
— Я была так настроена на то, что он, как я думала, собирался сказать, что подлинные его слова перестали иметь для меня значение. Я так и сидела с этой огромной тупой ухмылкой… а потом, одно за другим, слова начали обретать смысл. Меня словно из ведра окатили.
Анна оставила молоко греться на конфорке и опустилась на стул напротив Габи:
— И что именно он сказал?
Габи подняла на нее взгляд:
— Я ему нравлюсь, и ему со мной очень весело, но…
— Но?
У Габи задрожала нижняя губа.
— Но, видимо, со мной одной не так уж весело…
— Так, значит, расставаться он не хочет? — переспросила Анна, чтобы убедиться, верно ли она все понимает.
— Нет.
— Но он бы хотел встречаться с кем-то еще?
Габи закивала, на глазах все больше впадая в отчаяние.
В эту минуту закипело молоко и пеной полезло через край сотейника, с шипением заливая стальную поверхность плиты. Анна подскочила, схватила кастрюльку и убрала ее с раскочегаренной конфорки. Затем взглянула на беспорядок.
— К черту! — заключила она и, оставив сотейник на столешнице, отправилась в гостиную. — Забудь про шоколад. В этой ситуации подойдет лишь один напиток.
Она вернулась, держа в руках два стакана «Лагавулина», и поставила один перед Габи.
— Виски? — недоверчиво нахмурилась Габи.
— Потом еще спасибо скажешь, — отозвалась Анна и снова опустилась на свой стул.
Они с Габи посмотрели друг другу в глаза, подняли бокалы, сделали глоток и поморщились в унисон.
Габи закашлялась, затем сказала что-то на португальском — из того репертуара, который мама бы, вероятно, не одобрила. Она прикрыла глаза и приложила руки к основанию горла — было похоже, что она пыталась на чем-то сосредоточиться. Открыв глаза вновь, она протянула свой стакан Анне:
— Еще.
Анна сходила за бутылкой и поставила ее на стол между ними:
— Ну… и что ты сказала ему?
Габи опустошила второй стакан и с приятным глухим стуком поставила его обратно на стол:
— Я сказала, что он может встречаться со столькими девушками, со сколькими ему угодно, только меня в их числе не будет.
— Умница! И что ты сделала после? Кому-нибудь понадобилось накладывать швы?
Габи покачала головой, губы ее тронула тень едва заметной улыбки.
— Но я вышла из ресторана, оставив его с тирамису на голове.
Анна рассмеялась. Она подняла свой бокал, посвящая тост дерзости Габи.
Улыбка Габи угасла. Несколько мгновений она сверлила глазами свой пустой стакан, затем снова развалилась на столе — длинные волосы ее рассыпались по плечам — и расплакалась. Анна поднялась, обошла стол и, опустившись рядом с подругой на корточки, прижала ее к себе и погладила по спине:
— Хочешь остаться сегодня здесь?
Шуршание кудряшек по столу подсказало Анне, что Габи кивала. Рыдания усилились.
Анна так и сидела рядом, обнимая ее. Вот и вся помощь. И от этого сердце ее разрывалось в клочья. Если бы только возможно было предпринять что-нибудь, чтобы это остановить, — изобрести лекарство, принести себя в жертву богам, вселиться в тело Габи и самой страдать от душевных мук, — она бы ни перед чем не остановилась. Но она понимала, что это недостижимо. Равно как и Габи была не в силах сделать то же ради нее.
Анна проводила Габи на второй этаж и показала гостевую спальню. Она разыскала туалетные принадлежности с новой зубной щеткой и выдала ей свободную пижаму. Умытая и переодетая, Габи забралась в постель и улеглась на облака подушек. Вид у нее был совершенно измученный — она уже не могла ни думать, ни разговаривать.
Анна прекрасно понимала это чувство: когда из тебя выжали все эмоции, то единственное, чего тебе хочется, это просто остаться одной и свернуться в маленький комочек. Спрятаться под одеялом и притвориться, будто остальной мир перестал существовать.
В очередной раз она мысленно простила Габи за ее назойливость прошлых лет. Нелегко целый вечер быть свидетелем того, как страдает твой лучший друг. Должно быть, Габи пришлось особенно трудно наблюдать это неделями, месяцами, годами. Неудивительно, что порой она немного перегибала палку.
Глава 39
Броуди уселся в свое кресло и закашлялся. Да, эта капризная пружина определенно уже дышала на ладан: ее острие неприятно впилось ему в левую ягодицу. Отлично! Он заерзал и, подавшись вперед, поставил кружку на небольшой столик, отделявший кресло от камина. Дежурные пара глотков виски — но в этот раз он добавил к ним кипятка, лимона и щепотку корицы. Этим утром, проснувшись, он почувствовал вялость и жар, а теперь еще добавился насморк. Ну просто замечательно!
Он взял телефон и набрал номер Анны.
— Привет, — едва расслышал он в трубке ее голос.
— Кажется, что-то не так со связью, — предположил он, — я сейчас повешу трубку и позвоню снова.
— Нет! Не надо! — послышался какой-то приглушенный шум, будто она торопилась выйти в другую комнату. Он различал, как затворилась дверь, после чего она снова заговорила:
— Со связью все в порядке. Я просто шептала.
— А, ладно, — подстраиваясь под нее, перешел он на шепот. — А почему мы шепчемся?
— У меня тут кое-кто еще спит.
Броуди почувствовал, как внутри у него что-то оборвалось. Он сознательно не задавал вопросов о том Джереми, хотя понимал, что они встречались вот уже несколько недель, однако теперь история обрела новый поворот.
— Неудобно получилось… — добавила она.
Это еще кому неудобно…
— Она просто вышла из комнаты и случайно застала меня в ванной. Я-то думала, что она уже давно уснула.
— Она?
Анна вздохнула:
— Габриела. Бедняга. Пару дней назад ее бросил парень. Хотя, на мой взгляд, технически, порвала с ним она, а не наоборот, но он это заслужил. Я предложила ей остаться у меня, потому что, по ее словам, в одиночестве она может плакать сутки напролет, — она снова тяжело вздохнула. — Здесь, по крайней мере, она плачет только полдня…
— Сколько она еще пробудет? — спросил Броуди.
— Я не знаю.
— Вас это не смущает? — Броуди никогда не умел принимать гостей подолгу — даже в те времена, когда у него еще были друзья, которым нравилась его компания.
— Нисколько, — отрезала Анна. — Габи поддерживала меня после смерти Спенсера. Она может оставаться сколько угодно — хоть совсем переехать, если захочет.
На этих словах Броуди повеселел. При таком раскладе Джереми будет непросто сделать то же самое.
— Она разбита, — озабоченно продолжала Анна. — На работе она сказала, что заболела, а это не очень хорошо, ведь она фрилансер и ей пришлось отменить заказ, но она просто была не в состоянии даже думать об этом — какая уж тут работа? Я даже взяла во вторник отгул, но не каждый же день. Так что я просто делаю для нее то же, что и она, когда страдала я: устраиваюсь рядом на диване за просмотром утешительных фильмов, по пути домой покупаю ей шоколадки или выпуски ее любимых журналов, готовлю суп и…
Тут он внезапно чихнул.
— Простите, — извинился он, утерев нос, — надеюсь, я вас не оглушил.
Он никогда не отличался умением чихать тихо и скромно. Чихание его имело единственную громкость: так, чтобы услышал весь Девон.
Его шутку она пропустила мимо ушей:
— Такое впечатление, что за вами тоже требуется присмотр.
«И вы бы на это согласились?» — чуть не вырвалось у него, но, в отличие от чиха, эти слова он успел сдержать. «Ну что за глупости?»
Ах, если бы он только мог… При мысли о том, как Анна порхает у него на кухне, готовя суп, или прильнула рядышком на диване за просмотром какого-нибудь фильма, у него перехватило дыхание.
«Не выдумывай, дружище. Хватит летать в облаках. Сам готовь свой суп».
— Я в порядке, — наконец ответил он. — Я вполне стар и безобразен, чтобы самому о себе позаботиться.
Анна задумчиво промычала в трубку.
— Я думаю, проблема в Габи, — размышляла она. — Она разбита, потому что недооценивала своего бывшего, а теперь корит себя за то, что раскисла, и раскисает еще больше… Это порочный круг. Ей нужно быть добрее к себе. Но мы оба знаем, как это бывает непросто.
Броуди хмыкнул в знак согласия.
— Поэтому пока я намерена вмешаться и сделать все за нее. Я вдруг поняла, что это необходимо нам всем — быть добрее к себе… — она ненадолго задумалась. — Я так давно об этом не вспоминала. Думаю, я попросту себя ненавидела. Хотя я даже не вполне уверена, за что… За то, что оставалась жива, когда Спенсер был мертв, возможно? Кто знает?
Броуди снова хмыкнул. Он и сам познал сполна и ненависть к себе, и чувство вины.
— О-оу! — заволновалась Анна.
Он услышал, как она снова зашевелилась и понизила голос:
— Габи возвращается из ванной. О боже! Она плачет, — забыв про шепот, еще больше встревожилась Анна. — Мне пора идти.
Броуди кивнул. Так уж у них повелось. Он чувствовал эту связь. В ней было что-то всеохватывающее, точно она была единственным сущим в этом мире, но потом что-нибудь случалось, возвращая его к реальности, напоминая, что он был лишь крупицей в потоке ее жизни.
— До следующего раза, — угрюмо попрощался он.
— Да, — ответила Анна с теплотой, пронзившей его и без того истерзанное сердце, и положила трубку.
Глава 40
Беседуя с Броуди, Анна прокралась вниз, в гостиную, где устроилась на диване. Света из коридора вполне хватало, чтобы ни на что не наткнуться.
— Анна?
Сердце бешено припустило, Анна рванулась с дивана и увидела в дверях гостиной Габи — полусонную и всю перепачканную.
— Ты до смерти меня напугала!
Габи потерла рукой глаза:
— Я услышала, что ты разговариваешь…
— Прости. Это был телефон. Я не хотела тебя тревожить.
Анна подошла к подруге и повела обратно наверх. Габи беспрекословно последовала за ней до самой двери, как вдруг остановилась и, зевнув, поинтересовалась: