Сэр Гренвилл понимал, что это нелепо, но ничего другого не приходило в голову. Он всегда знал, что этот час настанет, час сбора печатей, и не собирался проигрывать неизбежное сражение.
Печатей было четыре: Матфея, Марка, Луки и Иоанна. Важно было собрать вместе любые три из них. Какие именно не имело — значения. Три печати давали право контроля над Договором, и победа доставалась тому, кто первым предъявит их.
Обо всем этом он думал, возвращаясь в палату общин. Впрочем, он думал об этом все годы с тех пор, как был заключен Договор, и старался, чтобы никакие пертурбации, связанные с печатями, не застали его врасплох.
Ясно было, по крайней мере, одно: Лопесу никогда не наложить лапу на печать святого Марка. Она была у Кони, и он бдительно стерег ее. Святой Марк был в безопасности.
С другой стороны, сэр Гренвилл знал, что ему никогда не завладеть печатью святого Луки. Она была у Лопеса, и еврей охранял ее как зеницу ока.
Таким образом, оставались две печати. Печать святого Матфея — в этом он уже не сомневался — была в руках Доркас Слайз. Если она попадет к Лопесу, тот может почти наверняка торжествовать победу. От этой мысли становилось больно.
Сложность была в печати святого Иоанна. Когда-то она принадлежала Кристоферу Эретайну, создателю Договора, человеку, которого сэр Гренвилл ненавидел так сильно, как никого другого. Проклятый Кит Эретайн, поэт-неудачник, острослов, солдат и владелец святого Иоанна. Судя по всему, Эретайн уже умер. Сэр Гренвилл с восторгом сплясал бы на гниющих останках своего врага. Но точных доказательств все же не было. Приходилось полагаться на слова капитана, который, вернувшись из Америки, из поселения под названием Мериленд, поклялся на Библии сэру Гренвиллу, что видел надгробие на могиле Эретайна. Значит, Эретайна больше нет. Но где тогда его печать?
Эта мысль донимала сэра Гренвилла, когда его громоздкое тело протискивалось вдоль скамей палаты общин. Где печать святого Иоанна? Не может ли она всплыть в неподходящий момент, чтобы отнять у него контроль над Договором?
Он сел и принялся разглядывать пылинки, танцевавшие в солнечном луче над стулом спикера. Вдруг он вспомнил Эбенизера Слайза, и это немного утешило адвоката. Сэр Гренвилл раскрыл Эбенизеру почти все подробности Договора, кроме суммы дохода, и наблюдал, как алчность берет свое в злобном мозгу калеки. Мозг злобный, но хваткий, думал сэр Гренвилл. Да, Эбенизер умен, амбициозен и абсолютно беспринципен. Из него бы получился превосходный адвокат. Однако сэр Гренвилл уготовил своему подопечному другое поприще, которое позволит сочетать набожность со склонностью к жестокости.
Эбенизер не должен подкачать, когда потребуется его помощь для овладения Договором.
Сэр Гренвилл рассеянно внимал очередному болвану, предлагавшему поделить захваченную у роялистов землю между бедняками ближайших приходов. Между бедняками! Ну и что они с ней станут делать? Удобрять собственными испражнениями и наполнять жалобными причитаниями! Как положено, сэр Гренвилл зааплодировал, когда член палаты вернулся на свое место.
Сэр Гренвилл не позволит себе думать о поражении. Исчезновение девчонки — это неудача, страшная, но не смертельная. Он отыщет беглянку при помощи Эбенизера. Он еще может победить, и ни один проклятый еврей, ни один мертвый поэт, ни одна вонючая, пустоголовая сучка не помешают ему. Сэр Гренвилл заворочался на своей скамье. Он все равно победит.
Глава 13
Иногда Кэмпион вспоминала ручей, возле которого впервые встретила Тоби и не раз сидела после смерти отца. В те дни ей хотелось брести вдоль него подальше от Уэрлаттона. Так оно и получилось. Смерть Мэттью Слайза бросила ее в громадный мрачный поток, который несся меж едва различимых берегов, ее поездка в Лондон закружила ее в коварных беснующихся водоворотах. Теперь же в Лэзене течение опять вынесло ее в тихую, залитую солнцем заводь. Она так часто, так усердно молилась о счастье. И, похоже, ее мольбы были услышаны.
Осень и зима 1643 года были для Кэмпион счастливым временем, омрачавшимся лишь отсутствием Тоби и неразгаданной тайной печати.
Тоби стал теперь тем, кем мечтал, — солдатом короля Карла. Видное положение отца обеспечило ему немедленное производство в капитаны, но в первых письмах домой он весело признавался в своем полном невежестве. Ему предстояло набраться опыта, и он твердо решил быть достойным звания кавалера. Так пуритане прозвали солдат короля, желая их смертельно оскорбить. В Испании «caballeros» были заклятыми врагами истинного протестантизма, и английская транскрипция — кавалер — должна была запятнать роялистов римско-католической грязью. Но кавалеры, как и круглоголовые, охотно приняли оскорбительное прозвище, выдуманное врагом, и гордились им.
Кэмпион скучала без Тоби, но его веселые, нежные письма поддерживали надежду на будущее, о котором они так самозабвенно мечтали в Лондоне. В то же время печать святого Матфея, которую она постоянно носила на шее, напоминала об угрозе, нависшей над их планами.
Леди Маргарет хотела действовать немедленно. Нужно без страха взяться за сэра Гренвилла и заставить его раскрыть тайну. Однако вернувшийся, наконец, домой сэр Джордж Лэзендер был настроен скептически.
— Сэр Гренвилл не такой человек, которого можно заставить! Его голыми руками не возьмешь. Заставить, тоже мне!
Леди Маргарет сдвинула брови:
— Так что же нам делать?
— Ничего, конечно же. Сделать ничего нельзя. Бездействие было для леди Маргарет все равно, что пытка.
— Ничего? Так и сидеть сложа руки? А Лопес? Почему бы не навести справки о нем?
Сэр Джордж вздохнул:
— Дорогая моя, мы даже не знаем, о каком Лопесе идет речь. А если бы и знали, то что? Думаю, он столь же беспринципен, что и Кони. Если Кэмпион попадет к нему в руки, ей, возможно, достанется ничуть не меньше, а то и больше. Нет уж. Пусть все уляжется, а там посмотрим.
Естественная для сэра Джорджа осмотрительность усиливалась желанием не слишком ввязываться в чужие дела. Когда, вернувшись, он узнал, что леди Маргарет всем сердцем приняла Кэмпион, то был удивлен, раздражен и расстроен.
— Она ему не пара, Маргарет. Совершенно не пара.
— Ты ее не видел, Джордж.
К счастью, основная часть возражений растаяла после знакомства. Кэмпион сделала изящный реверанс, и взгляд сэра Джорджа потеплел.
Леди Маргарет заметила, что с течением времени сэру Джорджу стало все больше и больше нравиться проводить время в обществе девушки. Он был рад, что она осталась в доме. Он принял ее как компаньонку жены, но видеть ее своей невесткой? Эта печать, этот странный Договор — все было так неопределенно. Лучше всего, думал сэр Джордж, не торопить события и посмотреть, не ослабнет ли через несколько месяцев страсть Тоби.
Леди Маргарет согласилась. Сделать она ничего не могла, но все равно беспрестанно строила догадки по поводу Договора. К нескольким фактам, которыми располагала Кэмпион, она присовокупила свои обширные сведения об английских семействах.
— Эретайн, дорогая. Удивительно. Кэмпион отложила вышивание.
— Сэр Джордж говорит, что знает только про одного Эретайна.
— Ну да, дорогая. Полагаю, он имел в виду Кита?
— Да.
— Боже праведный, да нет же. Англия просто кишит Эретайнами. Дай подумать. В Линкольне был архидьякон Перси. Он читал очень скучные проповеди и женился на совершенно неподходящей женщине. У них было восемь совершенно несносных детей. Был еще один Эретайн в Солсбери. Адвокат. Он сошел с ума, дорогая, — решил, чтс он Дух Святой.
— А Кит Эретайн, леди Маргарет?
— Это другое дело. Исключительно симпатичное создание. Бедняга.
— Бедняга?
— Кит, наверное, умер. Лучшие всегда уходят первыми, дитя.
Осенью леди Маргарет терзалась. Она забросила миниатюры и занялась военными приготовлениями, предощущая, что едва заметные сдвиги в политических взглядах мужа вызовут натиск парламентских войск на замок Лэзен. Работа в поместье то и дело замирала из-за того, что она настаивала на возведении новых оборонительных сооружений, которые бы соединили с одного конца караульное помещение и Старый дом, а с другого протянулись бы до северного края существующего рва. Позади канав она распорядилась устроить земляные валы и сверила результаты с диаграммами в книге о военных укреплениях. Почему-то ее собственный земляной вал несколько смахивал на примитивные фермерские канавы, и это не давало ей покоя.
Большего успеха леди Маргарет добилась при строительстве новой каменной стены к востоку от замка, которая перекрыла небольшой промежуток между конюшней и рвом. По завершении работ она величесвенно провозгласила, что замок Лэзен готов отразить нападение. Сэр Джордж, которого выманили из библиотеки проинспектировать стену, про себя горячо помолился о том, чтобы неприятель воздержался от проверки фортификационных талантов жены.
Война, казалось, была где-то очень далеко от Лэзена. Король пережил лето, хотя и не смог овладеть Лондоном, но осень принесла роялистам дурные вести. Шотландцы, ярые пресвитериане, вступили в войну на стороне парламента. Теперь королю Карлу угрожали армии восставших с юга и шотландцев с севера. И, размышляя об этом в тишине библиотеки, сэр Джордж чувствовал, что война станет тяжелее. Он понимал, что Лэзен вполне может подвергнуться нападению.
Замок находился в том обширном районе страны, где часть населения поддерживала одну сторону, а часть — другую. Одна деревня, предводительствуемая своим лордом, выступала за парламент, другая же, следуя за своим, — за короля. Большинство народу предпочло бы вообще ни во что не вмешиваться и спокойно обрабатывать свою землю, но война неумолимо надвигалась на графство.
Три крупные усадьбы укрепили для защиты парламента; один замок и еще одна усадьба выступили под знаменем короля, и все пять их гарнизонов совершали рейды за провизией. Ни та, ни другая стороны не трогали земель сэра Джорджа: парламентаристы, вероятно, все еще считали его своим, а роялисты надеялись, что он примкнет к ним.