- Термометры не показывают никакой температуры.
- Значит ли это, что они показывают нуль Кельвина?
- Нет. Они ничего не показывают.
- Мне это непонятно.
- Мне тоже.
- А чего тут не понимать, дурацкое существо! Нет вещества, нет движения, откуда же взяться температуре?! Все просто, как дважды два. Нигде ничего нет.
- Это невоз…
- Заткнись!
Если бы я верил в бога, мое положение было бы крайне затруднительным. Я не мог бы молиться. Ведь и бог немыслим вне времени и пространства. Мои молитвы просто не дошли бы до него… Впрочем, все это чепуха. Любые молитвы никогда не доходили до бога. Мое же положение не становится менее скверным из-за того, что я атеист. Хотел бы я посмотреть на бога в этих суперрелятивистских условиях.
- Могу ли я покончить жизнь самоубийством?
- Командиры космических…
- Не читай мне инструкций. Сам знаю. Меня интересует лишь принципиальная возможность такого действия.
- В принципе это возможно.
- Как?
- Моя программа не предусматривает…
- Опять! Я же не прошу у тебя совета. Где это видно, чтобы кандидат в самоубийцы с кем-нибудь когда-нибудь предварительно советовался? Все сводится к чисто логическому анализу. Возможно ли самоубийство вне времени?
- Очевидно, нет. Как и всякое изменение вообще.
- Но я мыслю, обмениваюсь с тобой информацией! Это ли не изменение?
- Изменение. Оно лишний раз доказывает, что мы находимся во времени.
- Лишний раз… Какой бюрократ тебя программировал? Можешь ли ты привести мне доказательства, что наш диалог развивается последовательно? С чем ты сравнишь развитие этого процесса? Часы ведь стоят.
- У меня нет других доказательств, кроме того, что время, как категория…
- Не надо слов! Я-то думал, что догматизм - это специфическая болезнь людей. Оказывается, и роботы не обладают к нему иммунитетом. Жаль!
Что же делать? Что же делать? Как разрушить это безысходное колдовство? Разбить этот проклятый круг?
- Где мы находимся?
- Такой вопрос уже был. Не знаю. Нигде.
- Можем ли мы вернуться назад?
- Нет.
- Почему?
- Мы не знаем, где находимся сейчас.
- Только-то? А если лететь наобум?
- Невозможно. Приборы мертвы. У нас нет критериев движения или покоя.
- Так, может, мы и сейчас движемся?
- Не исключено.
- И попадем домой?
- Маловероятно.
- Ну пусть не домой, а куда-нибудь в другое место, где пространство время обретут привычные формы?
- Не исключено.
- Ты мыслишь строго логически?
- Вероятностно.
- Ах, вот как! Тогда, по-твоему, исчезновение пространства - времени невероятно…
- Невероятно.
- Зачем же я с тобой разговариваю?
- Не знаю.
- Я все еще нормален?
- Да.
- А ты?
- Не понимаю.
- Нормальна ли ты?
- Все системы в исправности. Только предохранитель на входе почти испарился. Сейчас я его заменю.
- Не надо.
- Почему?
- Без меня твое существование бессмысленно. А я тебя покину.
- Как?
- Я хочу выйти наружу.
- По инструкции…
- Я выйду не по инструкции.
- По крайней мере нужно надеть скафандр высшей защиты.
- От чего защищаться? От ничего?
- Если там ничто, то ты не сможешь меня покинуть. Перемещение вне пространства невозможно.
- Но что же делать? Я не могу так! Не могу!
- Почему? Ведь возможность мыслить остается?
- Ты не поймешь меня… Я человек. И я не могу так. Я должен знать, что там!
- Это неразумно. Нельзя увидеть больше, чем видят приборы.
- Ты хочешь сказать, что за бортом я не узнаю ничего нового по сравнению с тем, что знаю сейчас?
- Да. Там ничего нет. Приборы не ошибаются. Это невозможно, невероятно, но там ничего нет. Мои предохранители плавятся.
- И черт с ними… Я все-таки хочу выглянуть. Пусть это бесполезно, глупо, но надо что-то делать. Другого выхода не дано.
- Это тоже не выход.
- Но это хоть попытка к действию. Я должен прорваться.
- А чем тебе плохо сейчас?
- Сейчас? Все человеческое во мне протестует против этого «сейчас».
- Ты называешь человеческим какие-то темные неуправляемые инстинкты. Не зная, как охарактеризовать присущие тебе нелогичность и стихийное беспокойство, ты объединяешь их понятием «человеческое». Это странно.
- Просто недоступно твоему дискретному мозгу.
- Объясни, может быть, я пойму.
- Понять нельзя, надо прочувствовать… Тебя не тянет выглянуть наружу?
- Нет.
- И не любопытно знать, как оно выглядит?
- Что «оно»?
- Ничто.
- Ничто никак не выглядит.
- Ну, а я в этом не уверен. Я во всем сомневаюсь. Хочу видеть собственными глазами… Или по крайней мере убедиться, что не вижу ничего.
- Но…
- Тошно мне здесь! Я должен познавать! Хотя бы ценой собственной жизни, если другого выхода нет. Понимаешь? Кому нужно бессмертие, если оно не несет ответа ни на одну загадку? Цель нашего существования - познать мир.
- Ты уходишь?
- Ухожу.
- А ты сумеешь это сделать?
- По крайней мере попытаюсь…
- Стоп! - сказал Председатель отборочной комиссии. - Отключите его!..
СНЕЖОК
В моем бумажнике паспорт, служебное удостоверение, несколько разноцветных книжечек с уплаченными членскими взносами, но сам я - призрак, эфемерида. Я не должен ходить по этому заснеженному тротуару, дышать этим крепким, как нашатырный спирт, воздухом. У самого бесправного из бесправных, у лишенного всех жизненных благ и навеки заключенного в тюрьму больше прав, чем у меня. Неизмеримо больше!
Я так думаю, но не всегда верю в это. Слишком привычен и знаком окружающий меня мир. Ветки деревьев разбухли от изморози и стали похожими на молодые оленьи рога. Провода еле видны на фоне бесцветного неба. Они сделались толстыми и белыми, как манильский канат. На крыше физфака стынут в белесом сумраке антенны. Точно мачты призрачного фрегата. Химфак дает знать о себе странным - никак не разберу: приятным или, наоборот, противным, запахом элементоорганических эфиров. Привычный повседневный мир! И только память тревожным комком сдавливает сердце и шепчет:
Все мечты, все нереальность,
Все как будто бы зеркальность.
Навсегда ушедших дней.
Вчера еще было лето, а сегодня - зима. Как много лжи в этом слове: «вчера». Нет, не вчера это было…
У меня нет пальто. Вернее, оно висит где-то на вешалке, но номерок от него лежит в чужом кармане. И опять ложь: «в чужом». Не в чужом… Просто для этого еще не придумали слов.
Я иду быстро, чтобы не замерзнуть. Как-нибудь обойдусь без пальто. Раньше я часто бегал раздетым на химфак или в главное здание.
Я остановился и вздрогнул. Ну надо же так! Я чуть было не угодил под огромный МАЗ. Шофер высунулся, и вместе с жемчужным паром от дыхания в безгрешный колючий воздух ворвался затейливый мат.
Я засмеялся. Ну и дурак же ты, шофер! Я одна только видимость. Дави меня смелее! Твой защитник сумеет добиться оправдания. Нельзя убить того, кто не существует.
Какая-та, однако, чушь лезет все время в голову. Я стараюсь не дать себе забыться и отвлечься. Я должен помнить, что здесь я чужой.
Навстречу мне идет яркая шеренга студентов. Беззаботные и гордые, точно мушкетеры после очередной победы над гвардейцами кардинала, идут они чуть вразвалочку, громко смеясь и безудержно хвастая.
- А тебе-то что досталось, Пингвин? - Высокий, щеголеватый парень повернулся к рыжему коротышке.
- Так! Ерунда! Абсорбция, Изотерма Лангмюра, двойной электрический слой и двух структурная модель воды… Я запросто, одной левой… «Физхимию сдавали», - подумал я и задержал шаг. - Ты только глянь, что на мне надето, - сказал рыжий, вытягивая из-под шарфа воротник синей в белую полоску рубашки. - Не знаю, как только держится еще! Все экзамены в вей сдаю. Счастливая! Костюмчик тоже старенький, еще со школы. Я ощутил какую-то неострую, грустную зависть. Вот и красный гранит ступеней. Запорошенные канадские ели. Прикрытая кокетливой снежной шапочкой каменная лысина Бутлерова. Я привычно полез в карман за пропуском.
Сердце екнуло и упало.
Преувеличенно бодро поздоровался с вахтершей и, сунув ей полураскрытый пропуск под самый нос, побежал к лифту.
Бедная вахтерша! Если бы она только видела, какая дата стоит у меня в графе «Продлен по..»!
Зажглась красная стрелка. Сейчас раздвинутся двери лифта. И я подумал, что мне лучше не подыматься на четвертый этаж. Что, если я встречу его и кто-нибудь увидит нас вместе? От одной этой мысли мне стало холодно.
О том, чтобы поехать домой, тоже не могло быть и речи. Родителя бы этого не перенесли. Они ни о чем не должны знать. Если уж я и встречусь с ним, то нужно будет сразу же обо всем договориться.
Я даже засмеялся, думая о нем. Юмор, наверное, прямо пропорционален необычности и неестественности ситуации. И подумать только, такой переход произошел мгновенно! Во всяком случае, субъективно мгновенно. А объективно? Сколько времени прошло с того момента, как я на защите диссертации сдернул черное покрывало?
Мои теоретические предпосылки ни у кого не вызвали особых возражений. Шеф, естественно, дал блестящий отзыв, официальные оппоненты придрались лишь к каким-то частностям.
Один из них, профессор Просохин, долго протирал платком очки. дышал, на стекла и кряхтел. Медленно в скрипуче, как несмазанное колесо, он что-то бормотал над бумажкой. Всем было глубоко безразлично, сколько в диссертации глав, страниц и рисунков, сколько отечественной и сколько иностранной библиографии. Члены ученого совета уже мысленно оценили работу и, скучая, слушали нудного и скрупулезного профессора.
Время от времени я делал пометки, записывая отдельные фразы. Мне еще предстояло ответное слово. Наконец Просохин кончил речь сакраментальной фразой: