волосок
Хотя запаха не чувствовалось, веревка Саймона имела вкус. Кислый, синтетический, с привкусом человеческой болезни. Сделано человеком. Скоро к ней присоединился новый вкус: кровь. Веревка была натянута так крепко, что я порезал язык, пока жевал, сохраняя ритм.
Ослабляется, натягивается, ослабляется…
Веревка была крепкая, но тонкая.
Нити забили мой рот.
Он был моим, его жизнь висела на волоске.
– Стой, нет!
– Иди сюда, песик, сюда! Сюда, малыш!
Двое мужчин, которых я видел ранее, теперь быстро бежали ко мне.
Я услышал Адама:
– Что это было? Кто-то кричит?
Услышал Саймона:
– Брось, приятель, займись делом.
Это я и сделал, я рассчитал последний укус идеально.
Дзинь.
Веревка вылетела из моей пасти и скрылась с той стороны, разбрызгивая мою кровь по воздуху.
– Блядь!
– Блядь!
– Блядь!
– Б-л-я-я!
Я подошел вперед, чтобы увидеть нанесенный ущерб. Но он все еще был там. Раскачивался, кричал, нырял вверх и вниз, но еще там.
Была и другая веревка. Как я ее не заметил? Каждому по две. И я начал жевать сделанные человеком волокна.
– На помощь! – кричал Саймон.
– Кто-нибудь, помогите! – кричал Адам.
– Мы идем! – кричали другие двое мужчин. И они бежали через последнюю площадку на скале, а я давился веревкой, захлебывался кровью, язык горел, но меня вела какая-то неведомая внутренняя сила.
Все могло случиться иначе. Двое мужчин могли оказаться чуть быстрее, чуть более решительными в своих попытках схватить веревку и разжать мои челюсти.
– Держись за скалу! – закричал один мужчина.
Я почувствовал несколько рук на моей спине.
Дзинь.
– Я не могу-у-у!
Я бросился вперед.
Рука Адама протянулась к нему, беспомощная.
Саймон падал спиной на землю, раскинув руки, согнув ноги. Как пес, который просит почесать ему пузо.
А затем все было кончено.
С ним все было кончено.
Земля встретила его безразличным ударом. Он лежал, разбитый, темная кровь выливалась из его черепа.
Мы увидели, из чего он сделан.
– Нет! – Адам, все еще на полпути вниз, не мог поверить в случившееся.
– Нет! – как и двое мужчин, стоявшие рядом со мной.
Что-то происходило после. Адам вскарабкался наверх. Мужчины ему объяснили. Адам взглянул на меня, на отсутствие ошейника, пытался все осмыслить. Мы спустились вниз. Приехала скорая. Приехала полиция. Все были в замешательстве. Труп увезли. Веревки тоже забрали, для анализов. На земле осталась вмятина в форме Саймона. И кровь. Кровь осталась, где была.
Вопросы. Ответы.
– Это сделал лабрадор.
– Он же не мог понимать, что делает, верно, малыш?
Нет. Конечно, я не мог.
– Для него это была просто игра, верно, малыш?
Да. Конечно, так и было. Игра.
Когда мы наконец направились домой, я попытался сгладить ситуацию с Адамом. Было трудно.
Первую часть пути он был не доступен общению.
Он съехал на край дороги, обхватил голову руками. Он выл. Слезы лились по его безволосому лицу.
Мимо пролетали машины, слишком быстро, чтобы заметить плачущего мужчину и верного лабрадора в накренившемся автомобиле. Два колеса на асфальте, два на траве.
Я чувствовал себя мерзко, правда, и на мгновение поверил, что совершил ошибку. Уродливую, ужасную ошибку.
Но после того как вой прекратился, он смог утереть сопли и слезы. Тяжелый запах отчаяния начал угасать, и ему удалось продолжить путь домой.
Он злился на меня, я знал это, и знал, что он понимает, что злость иррациональна. Я также знал, что лучше всего избегать его взглядов, по крайней мере, пока, так что высунул голову в окно и смотрел на серо-зеленый пейзаж, вдыхал его аромат. Пока быстрый воздух бил меня в лицо и откидывал мои уши назад, мне почти удалось забыть, что я сделал. В своей голове я почти предотвратил падение. Я почти остановил кровь.
Почти.
Из-за резкого поворота у меня перехватило дыхание. Я втянул голову обратно в салон и внимательно посмотрел на Адама. От злости и слез его щеки покрылись пятнами, а взгляд был прикован к дороге.
Но даже несмотря на то, что он был зол и расстроен, я знал, что все будет хорошо.
Я сделал свое дело.
Я нарушил Пакт, но главная угроза была уничтожена.
Семья никогда не сможет меня отблагодарить, но я предпринял необходимое действие.
И пока этого должно быть достаточно.
секс
Тем же вечером Адам едва мог говорить. Он едва мог двигаться. Он просто лежал в постели, пялился в потолок, как бесполезный скулящий пес.
Я лежал с ним какое-то время, но не уверен, что он оценил мою компанию. Если честно, я не уверен, ценил ли я свою компанию. Я так вымотался, спрашивая себя снова и снова: «Правильно ли я поступил?» Так как, правильно? Я до сих пор не знаю. Я тосковал по времени, когда Генри знал все ответы, когда все складывалось в осмысленный узор. Но то время прошло.
Саймон представлял угрозу для Семьи, и учитывая хрупкое состояние Шарлотты, эта угроза могла также стоить девочке жизни. Верил ли я в это искренне, в последнее утверждение? Опять-таки, не знаю.
Но я знал следующее: я убил Саймона, и убил его потому, что Хантеры были беспомощны. Они совершали поступки, которые нельзя исправить, и только я мог что-то сделать. Зубами, как оказалось.
Но в отличие от Адама, я не был полностью погружен в прошлое. Этот день был ужасным, но он закончился. Семья была в безопасности, пока. В будущем возникнут новые ситуации, и что тогда? Хотя я действовал во имя Семьи, я полностью нарушил Пакт. Как мне теперь жить? Остались ли еще границы, которые я не пересек? Не поставил ли я под удар всю породу?
Никаких ответов, одни вопросы.
Мой разум был в таком смятении, что я почти не заметил, как Кейт вошла в комнату и села рядом с нами.
– Все уже в кроватях, – сообщила она, а затем, поняв, что Адам не собирается отвечать, спросила:
– Как ты себя чувствуешь?
– Никак, – ответил он. – Пока никак. Я еще в тумане. А ты как?
– Я почти так же, – сказала она. – Но тебе будет хуже. Ты всегда был с ним ближе. И ты видел, как все случилось. – Ее голос изменился. Он стал мягче, в нем легче было различить любовь.
Она погладила меня. Впервые меня погладили со вчерашнего утра. С тех пор. Не то чтобы она поразилась, когда узнала. Поразилась, конечно, или, по крайней мере, мне так показалось. Но хотя ей было трудно принять случившееся, она не горевала так же, как Адам. Я знал, какая Кейт, когда переживает потерю, я видел это, когда умер ее отец. Я чуял это: густой, удушливый запах, который ни с чем не спутаешь, словно все двери закрыты слишком долго.
Однако на этот раз все было иначе. Слабые запахи печали еще оставались, но лишь потому, что ей было жаль Адама. Казалось, она чувствовала вину. Будто она пыталась ее загладить, будто это она была ответственна за смерть Саймона. Я могу сказать иначе. Будто она знала, что ответственна за смерть Саймона. Я чувствовал, что она понимала, что мне удалось воплотить ее самое темное желание.
Потому что как бы ей ни было жаль, она не могла скрыть простую правду. Правду, которая неизбежно сблизила нас как молчаливых союзников.
Она была рада, что Саймона больше нет.
И она, должно быть, смогла, в своем воображении, оправдать горе Адама как крупицу того вреда, который мог бы быть причинен, скажи Саймон то, что собирался.
Чтобы облегчить боль, она сказала Адаму, что любит его. Она сказала Адаму, что любит его. Она признавалась ему и прежде, много раз, но никогда так. Раньше это говорилось на вздохе, перед сном. Чем чаще она произносила эти слова, тем меньше они значили. Теперь, однако, они приобрели новый смысл, будто она сказала их в первый раз.
Она перестала гладить меня и начала гладить Адама, нежно касаясь его плеча. Он взглянул на Кейт, потом на ее руку. Он улыбнулся. Полуулыбкой, но определенно это был прогресс.
– Я тоже тебя люблю.
Они неловко обнялись. Неловко, потому что я все еще лежал между ними. Я понял намек и сполз на пол.
– Все будет хорошо, – сказала она, когда объятие стало горизонтальным. И, чтобы доказать свою правоту, она начала расстегивать его рубашку. Но когда она дошла до последней пуговицы, глаза Адама наполнились слезами.
Кейт сказала:
– Я прекращу, если хочешь.
– Нет, не останавливайся.
И она продолжила, хотя слезы текли по его щекам, пока он не оказался совершенно голым.
Тогда она встала с постели и разделась, оставив одежду лежать на ковре.
– Я уберу ее утром, – сказала она, забравшись в постель. Они вновь обнялись, менее неловко, хотя Адам все еще плакал. Они ждали, молчаливо, не двигаясь, дав возможность объятию сделать свое дело, пока слезы не прекратились.
Я оставался с ними, в комнате, лежа на полу среди одежды Кейт. Возможно, мне стоило уйти, возможно, близость того момента принадлежала только им. Но каким-то образом это было и мое мгновение. Хотя я не находил удовольствия в наблюдении за этими странными, безволосыми соединенными телами, я чувствовал определенное удовлетворение или облегчение.
Они словно начинали заново, их отношения возрождались. И они тоже это чувствовали, я уверен. Когда они целовали друг друга, сначала в губы, потом везде: в шею, в плечи, в спину – это было так, будто они исследовали новую восхитительную территорию.
Особенно Кейт: она погрузилась в эту задачу и впервые, похоже, не стеснялась своего голого тела. Конечно, очень скоро кто-то из них попытался дотянуться до прикроватной лампы и выключить свет.
– Все будет хорошо, – повторяла она между поцелуями.
Она говорила так мягко, что казалось, слова исходили из самой комнаты, как эхо, или от какого-то сверхъестественного существа из будущего.
А потом, когда их тела стали еще ближе, слова поблекли. Впервые с тех пор, как я узнал их, у них был секс. Или, как люди часто говорят, они занимались любовью, хотя любовь у них уже была.