– Допустим, верю. В таком случае, для чего все эти разговоры о благе России, если вы работаете на ее противника, на кайзера?
– Во-первых, я работаю не за идею, а исключительно за деньги. Идеи-то нет. А во-вторых – алмазы, господин посол. Все те же сибирские алмазы. Это уже не деньги, это – идея. Это шанс для России. Судя по сведениям, которые удалось получить и проанализировать мне, с таким алмазным фондом у России есть шанс не только выиграть войну. Моя страна вернет себе былое величие. Не забывайте: я ведь русский.
Теперь Бьюкенен понял если не все, то многое.
– Значит, вы лично хотите изменить ход истории? Вот так вот, после разговора за столом в ресторане? Послушайте, я многое повидал, много слышал об отчаянных одиночках и авантюристах, но такое…
– Я – не авантюрист, – довольно резко прервал посла высокий. – И отнюдь не так уж одинок, как может показаться. Хотя насчет того, что я человек отчаянный, вы правы. У вас еще будет масса возможностей в этом убедиться.
– Лихо, лихо, я восхищен, правда, – сэр Джордж несколько раз хлопнул ладонью о ладонь. – Вот только сможете ли вы воплотить свои замыслы? Одних алмазов ведь мало…
– Конечно, – согласился высокий. – России сначала нужен новый премьер-министр. И новое правительство.
– Ловлю на слове. Как только в империи сменится правительство и новый премьер, его глава, даст моим друзьям из «Де Бирс» концессию в Енисейской губернии, тогда и вернемся к этому разговору. Предлагаю закончить на этом. Всего доброго.
«Это будет даже скорее, чем вы думаете», – проговорил мысленно высокий, провожая взглядом Бьюкенена. И щелкнул пальцами: вот же чистоплюй, руки так и не подал…
Глава третья. Восточная Сибирь. Красноярск, Май
Истории великих полководцев были в роду Кречетов всегда в чести. Уж последние сто лет, со дня сражения под Бородино, где предок Антона стал знаменитым – так точно. Ну, так о полководцах…
Взять хоть Александра Македонского. Как писалось в одной занимательной книжице, прежде чем назначить кандидата военачальником, Македонский применял для поверки, вроде как для экзамена, довольно-таки нехитрый прием. А именно: в самый разгар пирушки громко кричал и замахивался на воина мечом, делая вид, что собирается напасть. Не всякий дерзнет поднять руку на самого Александра, но того интересовала реакция. Если человек бледнел, ожидая неминуемой расплаты и даже не пытаясь узнать, чем прогневил полководца – он не годился на повышение. Однако если воин багровел от гнева – попадал к полководцу в милость: такой и в бою не растеряется, будет идти только вперед.
С тех пор Антон Кречет нет-нет, да и старался глянуть на себя со стороны, когда опасность возникала совсем рядом и нужно было двигаться без остановки. И всякий раз убеждался: в минуты опасности, когда обстоятельства требовали принимать мгновенные решения, его широкое, несколько простоватое, как у всех мужчин из рода Кречетов, лицо багровело. И сам он чувствовал, как пылает и пышет жаром кожа.
Так и сегодня.
Голова оставалась ясной, но кровь бурлила, он чувствовал постоянную потребность в движении. На фронте, под пулями, побывать поручику так и не удалось. Только именно в эти минуты Антон чувствовал себя, словно перед решающей атакой.
Действовать. Действовать. Действовать!
От обер-полицмейстера Кречет вернулся на квартиру к Федотову, куда уже доставили его вещи, сказался хозяину уставшим, посетовал на местную бюрократию:
– Хороший, по всему видать, человек ваш друг Воинов. Полицейский, видно, на своем месте. Только все одно – чиновник! Медленно все у него продвигается.
– В Петрограде, в Москве, в Великом Устюге, в Красноярске – беда российская одна, – философически рассудил отставной полковник. – Не о Савелии Кузьмиче речь, он-то не дурень. Только кадровый полицейский – не кадровый военный, отсюда и волокита… У них в волоките главная сила. Э, ладно, выходили-то чего, поручик?
– Почитайте, что ничего пока. Мое дело, ясно, важное. Да не одно оно у него такое. Своих не разгрести, – Кречет пожал плечами, демонстрируя смирение перед чужими порядками. – Просил быть к вечеру. Пока завалюсь спать с вашего позволения.
– Понял. Как раз тот случай, когда солдат спит, а служба идет, – кивнул Федотов. – Набирайтесь сил, они вам понадобятся. Я вас беспокоить не стану, вы мой гость, да и человек государев. Потому, – он чуть понизил голос, – чем меньше с вашим заданием будете шляться по городу, да еще без охраны – тем лучше.
– Благодарю за понимание, Григорий Лукич.
Слово Федотов без надобности не нарушит. В этом Кречет был уверен: отставной полковник оказался из породы тех, кто всегда делает, как говорит, это Антон чувствовал. Если сам поручик провел рекогносцировку на новом месте правильно и все рассчитал верно, на следующую операцию, которую он задумал, ему понадобится часа два. От силы – три, не больше.
Дальше Лизе придется самой. Дольше отсутствовать, надеясь на то, что Федотов этого не заметит, поручик не рискнул.
«Быстрее, Антон Никитич, шибче!» – торопил он себя.
Сменил одежду, в который раз убедившись, что не привык носить гражданское и совсем не нравится себе в образе шпака. На всякий случай переложил документы во внутренний карман щегольского пиджака в полоску, револьвер – сначала в правый, но сразу же вынул и, поставив на предохранитель, сунул за пояс брюк. Пиджак на все пуговицы застегнул, оглянулся зачем-то на двери, раз-два – выбрался через окно. Двигаясь легко и осторожно, перебрался дворами на улицу, там же удалось подхватить извозчика.
Назвал адрес. Выяснил – это место и впрямь каждому местному извозчику известно. Однако попросил все равно проехать по улице, где располагался дом Федотова. Не уточнял, зачем, а флегматичному ваньке один хрен, раз барин платит. Когда коляска поравнялась с домом Федотова, поручик выглянул из-за края.
Не ошибся. Шатаются напротив дома двое в штатском. Господин с барышней. Он ей чего-то на ушко шепчет, она похохатывает. И все туда-сюда, будто эта улица – самое удобное для их амурных прогулок место.
Подумать было над чем. Воинов не снял с Кречета наблюдение, хотя знает – тот выполняет особо важную миссию, послан самим государем императором, и не дай бог… Впрочем, может быть, именно с целью перестраховки, именно потому, что Антон Никитич – лицо государственное. Приставил такую вот негласную охрану да и умыл руки. В случае чего все рапорта у Воинова будут в порядке…
Однако общение с Лизой полицейская опека, чем бы она ни была вызвана, несколько усложняет. Только ведь на то и сложности, чтобы кирасир Его Величества их преодолевал!
И еще одно обстоятельство играло немаловажную роль. Кречет мог сразу начать отрываться от филеров, но в таком случае поведение поручика показалось бы более чем странным. Ведь в его положении намного проще, и главное – логичнее при первом же подозрительном происшествии не заниматься самодеятельностью, а заявиться прямиком к обер-полицмейстеру. И возмутить спокойствие, что Антон успешно и сделал.
Нет, рассудил Кречет, прокрутив в голове все события сегодняшнего утра. Покудова он действовал правильно. Конспиратор из него, может, и неважный. Зато в стратегии с тактикой поручик преуспел. Разведку боем произвел. Оборону противника вскрыл. Даже если допустить, что Воинову его поведение покажется странным, он как раз готов списать все это на конспирацию.
Тут в другом месте тонко. Тактические маневры показали – полиция следит за каждым, кто ищет встречи с Алексеем. И Антону, выходит, соваться в тюрьму больше нельзя. Тут конспирацией не прикроешься.
А Лизу встречали на вокзале, как они и предполагали.
Вот она, причина такого интереса к каторжнику Берсеневу. И всем, кто ищет с ним встречи.
Отговаривать Потемкину бесполезно. Она уже сделала свой выбор, ей нужно получить свидание с Алешкой. Стало быть, предстоит решить очень важную задачу: помочь Лизе проникнуть за толстые стены Красноярской пересылки, да так, чтобы об этом никто не узнал. Только бы сама Лиза согласилась сыграть в еще один спектакль, не испугалась бы. Хотя…Она скрывается от всей красноярской полиции, которую дергает за веревочки Кирилл Самсонов. Чем еще ее можно испугать?
Уж точно не девицами из салона мадам Купцовой, у которого как раз остановилась извозчичья коляска. Этих посетителей в здешней тюрьме давно считают своими. И у Антона достаточно денег, чтобы мадам пояснила, за какие веревочки надо дергать, чтобы без препятствий и не вызывая подозрений добиться встречи с любым арестантом…
Вызвав Берсенева из общей камеры на свидание, старший надзиратель Ларионов, низенький, лопоухий унтер, как-то странно, сально подмигнул Алексею. И хмыкнул столь же многозначительно, сколько непонятно. Сам каторжник не ждал никого, тем более – в такой глуши, однако спрашивать, куда и зачем кличут, среди арестантов считалось одним из неписаных правил дурного тона.
Как, например, поведение ничем не примечательного брюнета среднего роста, которого привели к ним в общую камеру после обеда. Переступив порог, он окинул присутствующих цепким быстрым взглядом, ни на ком его не задержал и, не поздоровавшись, не назвав себя, не спросив, где здесь свободное место, даже не вынимая рук из карманов наглухо застегнутого арестантского бушлата, молча, как-то монументально, прошествовал через всю камеру, заняв место на нарах в углу. К нему сунулся было с вопросом тощий вертлявый уголовник с приметным бельмом на глазу, что-то попытался сказать, но брюнет глянул на него – и будто ударил взглядом, оттолкнул блатаря, добавив несколько тихих, но вполне понятных вертлявому слов. Теперь вокруг персоны гордеца медленно закручивалась непонятная неопытному глазу канитель, и Берсенев не понимал пока, на что брюнет рассчитывает и на кого надеется, ведя себя в камере, среди людей, откровенно по-хамски.
Бывший поручик уже видел такие ситуации. Вмешиваться не собирался. Знал – чья-то кровь обязательно прольется. Здесь, в тюрьме, не без этого. Нельзя сказать, что Алексей привык к этому – он смирился. Ведь в этом мире он проведет остаток своей жизни. Если не случится чуда и его дело не п