И тут снова пригодилось знание Костровым здешних мест. Он вспомнил о проходе через болото – охотник, который в свое время прятал его у себя, как-то вывел к тому месту и рассказал: мол, если переходить, то только здесь, тогда точно никто чужой не сыщет, не каждый через болото сунется. А хоженых троп в тайге не так уж много. Так что, предположил Костров, если найти нужный проход на болоте, то велика вероятность того, что они возьмут след экспедиции.
Что же, иного решения никто и не предлагал. К тому же Полетаев изначально положился на Кострова во всем, что касается знания местности и умения ходить по тайге. Еще у них была карта, болота на ней обозначены, ориентировался Костров действительно неплохо. Так и пошли.
Ночевка в самодельном шалаше утомила Данко. Без того нервный, он не мог уснуть под укусами комаров, ворочался всю ночь, не давая заснуть остальным, и к рассвету Полетаев и Костров, не сговариваясь, поняли, как ненавидят своего бледного спутника. Только общее настроение резко поменялось, когда они вышли на поляну, где совсем недавно кто-то ночевал – теплый пепел от костра, шалаш, свежие следы человеческого присутствия. А главное: окурки в золе, нездешние, не докуренные до основания махорочные самокрутки, городские папиросы с золотым на конце ободком.
Вот она, удача! Сомнений в том, что папиросы курил нужный им офицер, у Бориса Полетаева почему-то не было.
Дальше Кострову действительно удалось взять след, прямо как охотничьей собаке. Отыскал место, где они находятся, по карте, вывел в уме возможный путь к болотной гряде, и когда двинулись, дошли до болот, убедились – кое-какой опыт Кострова умножился здесь на везение.
Проход через топь даже искать не пришлось. Достаточно выйти к месту, возле которого валяются остатки свежесрубленных жердей-слег.
Топор на всех был только один. Костров взял заготовку жердей на себя, и после полудня троица наконец осторожно, след в след, двинулась по болоту. Шли осторожно, опыта таких переходов даже у Кострова не было. Данко, замыкающий маленькую процессию, громко ругался, чем в конце концов перешел последнюю грань терпения Полетаева.
– Заткнешься ты сегодня, сволочь?! – гаркнул тот, резко обернувшись.
Этого нельзя было делать.
На миг забыв об осторожности, Борис тут же потерял равновесие и опомниться не успел, как оказался по пояс в топи. Но Данко попал в такую же историю – невольно отшатнувшись, когда Полетаев злобно повернулся к нему, он тоже оступился, провалившись в трясину сразу по грудь.
– Э! Э! Помогите! – заорал он, чувствуя, как дышать сразу стало тяжело.
Полетаев, раскинув руки, словно канатоходец, тоже не знал, как себя вести. Но не кричал – просто взглянул на Кострова, и тот будто вышел из ступора: подобравшись поближе к Борису, протянул ему жердь. Чтобы выбраться, Полетаев медленно опустился на грудь, выполз на более прочное место, перебирая руками по слеге, помогая себе всем телом, извиваясь при этом, как змея. Поднявшись, Борис отдышался и словно только сейчас услышал крики Данко:
– Ко мне! Ко мне, черт возьми! Я тону!
Полетаев взглянул на Кострова. Тот неуверенно повел плечами.
Болотная жижа доходила Данко уже до плеч. Он вытаскивал из жижи то одну руку, то другую, пытаясь даже плыть, и все это время не переставал орать, взывая к товарищам.
Полетаев сплюнул грязь.
Затем повернулся к тонущему Данко спиной.
Он почему-то не хотел наблюдать, как его бледное лицо вот-вот исчезнет в страшной трясине.
Казалось, не они приближаются к лесистой горе, а она сама надвигается на них своей громадой в лучах заходящего солнца.
Охотничья заимка нашлась почти у самого подножия, на небольшой полянке, у двух сросшихся сосен. Только увидев сруб, настоящее человеческое жилье, Кречет, Берсенев и уж, конечно же, Лиза поняли, как же им хочется под крышу дома, каким бы этот дом ни оказался! Багров предупредил: двери заимок обычно не запираются, а внутри оказалось тесновато, зато по-настоящему уютно. Имелось даже сложенное из камней подобие печки, хотя Матвей предупредил: если разводить огонь, дым останется в избушке.
– Избушка там на курьих ножках стоит без окон, без дверей… – процитировала Лиза. – Вам это ничего не напоминает, господа?
– Что угодно, Лизавета Васильевна, только не сказочное Лукоморье.
– Я так устала, господа, что пусть это даже будет избушка Бабы Яги – лишь бы можно было выпить горячего чаю и прилечь… Мне даже дым мешать не будет, честное слово…
Нашелся задымленный чайник, спички в вощеной бумаге лежали за очагом, там же дожидался гостей мешочек с сухарями. Под потолком кто-то старательно развесил пучки засушенных трав, их стойкий аромат пропитал избушку изнутри до основания. От этого пьянящего запаха Лиза окончательно дала слабину: свалилась на жесткую лежанку.
– Вы как хотите, а я с этого места не сдвинусь!
Чтоб дым выходил, дверь в избушку оставили широко открытой. Ночь на поляну опустилась быстро и незаметно, и Лиза уснула первой, отказавшись даже поесть, просто запила чаем сгрызенный до половины черный сухарь. Берсеневу с Кречетом отставной полковник тоже в приказном порядке велел укладываться – завтра ожидался важный и наверняка непростой день. Сам же он вызвался первым нести караул у входа, но тут вмешался проводник:
– Чего там, спали бы с непривычки. Уж я пока постерегу.
– Ладно, – пожал плечами Федотов. – Только я часа через три тебя все равно сменю.
– Это уж как вам угодно, – буркнул Багров, подхватил ружье и вышел наружу, в ночь.
Федотов присел на земляной пол. Оперся о стену.
Противоречивые мысли тревожили Григория Лукича вот уже несколько часов. Он чувствовал, что должен поделиться зародившимися вдруг сомнениями с остальными. Однако коли все, о чем он думал, всего лишь порождение его чрезмерной подозрительности, это может только повредить общему делу.
Получится, как в той известной притче о мальчишке-пастухе, постоянно кричавшем: «Волк! Волк!», чтобы напугать и разыграть взрослых. И когда однажды в самом деле появился волк, крикам мальчишки никто уже не поверил. Волк же сожрал и стадо, и пастушка. То есть Федотов отдавал себе отчет: если сейчас поделиться сомнениями, под которыми не окажется почвы, то в следующий раз, когда причины для тревоги станут более реальными, а опасность – вполне ощутимой, все нужные чувства притупятся.
Такого развития событий в тайге Григорий Федотов не хотел.
Потому, дождавшись, когда мирно уснут Кречет с Берсеневым, он подхватил карабин и, крадучись, вышел наружу вслед за Багровым. Сейчас только проводник мог помочь ему развеять сомнения – а отставному полковнику очень хотелось их развеять.
Холодно светила луна. Легкий ветерок поигрывал верхушками деревьев. Вскрикнула ночная птица – и вновь стало тихо вокруг.
Но вдруг в эту тишину вошел новый, очень знакомый Федотову звук: сухой, показавшийся звонким в ночи щелчок ружейного затвора.
Мгновенно вскинув карабин, Федотов повернулся на звук. Из-за угла избушки на него смотрел Багров, тоже держа свое ружье наперевес.
– А, это ты… Я уж подумал… Не спится, Григорь Лукич?
Проводник не спешил опускать оружие. Отставной полковник крепче сжал карабин, тоже не отводя ствол в сторону.
– Поговорим, Матвей?
– Чего ж. Валяй. Только опусти дуру-то…
– Опускай первый. Или давай вместе. Нервы у нас что-то…
Пожав плечами, Багров медленно опустил ружье. Теперь и Федотов позволил себе опустить карабин. Но палец при этом все равно со спускового крючка не убрал.
– Так о чем говорить? И чего не при всех?
– А потому, что я до конца не уверен…
– В чем ты не уверен, а, Лукич?
– Девушка вчера в тайге закричала. Словно видела кого.
– Ошиблась. Молодая совсем. Тут ветка хрустнула, уже медведи мерещатся.
– Верно, – покладисто согласился Федотов. – Потому я с ними и не говорю, а с тобой только. Я ведь тогда с котелком за водой сам сходил. Заодно не удержался, порыскал там, в темноте. След был возле ручья, Матвей. От сапога.
– Точно?
– Не поручусь. Скажем так – ямка, похожая на след.
– А если и след? Охотники в тех местах часто ходят. Мужик в сапогах мог когда угодно пройти…
– И тут верно, – снова согласился Федотов. – Так я и подумал. Вообще, толком-то я ничего вчера не разглядел. А вот сегодня, у болота… – он выдержал паузу. – У болота сегодня, Матвей. До нас там был кто-то. Срезы на деревьях свежие были, сучья срубленные валялись. И это – до нас, кто-то раньше нас через болото перебрался.
– Болото не купленное, Лукич, – голос Багрова звучал ровно.
– Чего же мы не увидели никого?
– Тайга большая.
– Тоже правда. Только что-то в одном месте слишком много народу болото переходит. Опять же, след… Ну, либо что-то похожее на след… Все рядом с нами.
– Ты к чему ведешь, господин хороший?
– Как мы из болота вышли, я прошелся, походил вокруг. В одном месте, недалеко от места нашего привала, трава примята. Словно дозорный лежал.
– И дальше чего?
– А то, Матвей: у меня складывается впечатление, что со вчерашнего дня кто-то все это время скрытно рядом с нами идет. Или чуть впереди нас. А ведь в Даниловке у вас почти все знают, кто мы, куда идет да зачем. Вот я тебя и спрашиваю прямо: никто не мог увязаться за нами, как думаешь? Или мне кажется, слишком бдительный, как скажешь?
Багров почесал лоб свободной рукой.
– А ведь правда, ваше благородие. Заметил и я кое-чего. Думал, мне одному кажется. Теперь вишь как оно…
Федотов напрягся. Руки крепче сжали карабин.
– Ну? Что заметил?
– А то. Умен ты больно, благородие…
Проводник не делал резких движений. Даже не попытался вскинуть ружье. А Григорий Федотов так и не успел понять, кто выстрелил, – почувствовал сильный удар в спину, затем наступила полная тишина и сразу же – темнота.
Вечная темнота.
На выстрел те, кто остался в избушке, отреагировали очень быстро. Уже через мгновение Берсенев и Кречет с карабинами в руках выбежали наружу. Первым обернулся к проводнику Антон, хотел что-то сказать, но слова застряли в глотке, как только Матвей Багров нацелил ему в голову дуло своего ружья.