Последнее убийство — страница 53 из 57

— Обвинить меня? — изумился лорд.— И могли бы поверить, что я мог совершить нечто подобное?!

Бриджит нежно проговорила:

— Я не верила, Гордон, я никогда не верила в это!

Лорд Уайтфильд посмотрел на нее решительно и холодно произнес:

— Имея в виду мой характер и мое положение, не думаю, что кто-либо принял бы всерьез такое чудовищное обвинение.

И он с достоинством вышел из комнаты.

Когда он вышел, на минуту воцарилось молчание. Наконец Люк прервал его.

— Он никогда не поймет, какой опасности подвергался,— заметил он и добавил: — Расскажи, Бриджит, когда ты начала подозревать эту женщину?

— Когда ты стал убеждать меня, что убийцей может быть только Гордон. В это поверить я не могла. Я слишком хорошо знала Гордона. Убить канарейку мисс Гонории он не мог, это была вопиющая неправда. Он даже никогда не бывает на охоте, потому что вид убитых животных приводит его в болезненное состояние.

Она поправила волосы, а затем продолжила:

— Но, если это так, следовательно, Гонория умышленно лгала. И я спросила себя: а не лгала ли она и в других случаях и для чего это ей было надо? Она была очень гордой женщиной — это все знали. И я подумала, что нарушение Гордоном помолвки наверняка вызвало в ней злобу и ненависть, особенно когда он вернулся сюда богатым и независимым. И я подумала, что ей, наверное, доставило бы удовольствие приписывать ему чужие преступления, раз ей доставило удовольствие приписать ему расправу над бедной канарейкой... И затем мне пришла в голову любопытная мысль. А не могут ли быть все ее слова ложью? И я поняла, как легко могла такая женщина одурачить человека... И я продолжила свою мысль. Допустим, что это она совершила все эти преступления и вбила в голову Гордона мысль о возмездии Провидения? И я подумала: а не могла ли она сама совершить все эти убийства? И поняла: конечно, могла! Из всех совершенных ею преступлений смерть мисс Пинкертон казалось самой загадочной, потому что я знала — мисс Гонория не управляла машиной...

Но затем я убедилась, что это было легче легкого. Толчок в нужный момент в спину мисс Пинкертон — и все. Сбившая ее машина пронеслась мимо, а у Гонории появилась еще возможность: она назвала полиции номер машины лорда Уайтфильда.

Конечно, все эти мысли беспорядочно теснились в моей голове.

Но если Гордон не убивал, а я в этом была уверена, он просто не мог убить, то кто же тогда? Кто? И напрашивался ответ. Тот, кто ненавидел Гордона. И все становилось на свое место, все было понятно.

И тогда я вспомнила, что мисс Пинкертон как будто говорила об убийце-мужчине. Это разрушало всю мою теорию. Я попросила тебя передать мне слово в слово той разговор с мисс Пинкертон и обнаружила, что о мужчине она никогда не упоминала. Тогда-то я и попила, что нахожусь на правильном пути. Я решила принять предложение Гонории, чтобы выпытать у нее правду.

— Не сказав мне ни слова!—-сердито заметил Люк.

— Но, моя радость, ты был так уверен в своей версии, что не захотел бы и слышать о моей! Ты просто бы мне не поверил. У меня все было проблематично. Но я никак не думала, что попаду в такое опасное положение. И почему-то решила, что у меня будет еще много времени. О, Люк, как это было ужасно! Эти ее глаза и этот нечеловеческий смех...

— Я никогда не забуду, как вовремя я подоспел...

Люк повернулся к Батлу:

— А как она сейчас?

— Приближается к концу,— сказал Батл.— Это с ними бывает. Они не могут пережить удара, обнаружив, что не так умны и хитры, как мнили о себе.

— Очевидно, я не гожусь больше в полицейские,— сказал Люк.— Вы бы справились с этим лучше, Батл.

— Может быть — да, а может быть — нет. Я не говорю уже, что преступление может совершить каждый...

— Кроме Гордона,— добавила Бриджит.— Кстати, Люк, пойдем и развеселим его.

Они нашли Гордона в его рабочем кабинете занятым заметками.

— Гордон,— начала Бриджит,— теперь, когда вы все знаете, простите ли вы нас?

Лорд посмотрел на нее снисходительно:

— Конечно, моя дорогая, конечно. Я понял, что мало обращал на вас внимания. Я был очень занят и буду занят, значит, я должен остаться в жизни одиноким... И я не сержусь...

— О, Гордон, какой вы милый!

— Забудем все эти глупости, Бриджит. Я очень занят. Действительно занят. Я прошу, пожалуйста, оставьте меня. Меня не надо отвлекать и беспокоить. Впереди так много дела...

Люк и Бриджит на цыпочках вышли из комнаты. Затем Люк выглянул из окна.

— Я буду рад уехать из этого Уичвуда. Мне решительно не нравится это место. Здесь так много жестокостей, как выразилась миссис Хьюмбелби. Мне даже не нравится, как гребень горы Аш навис над поселком. Я нахожу в этом что-то зловещее.

— А что ты скажешь теперь об Илсуорси?

Люк засмеялся, немного пристыженный.

— Ты спрашиваешь о крови на его руках?

— Да.

— Они, очевидно, приносили в жертву белого петуха..,

— Как это отвратительно!

— С ним должно случиться что-то неприятное. Батл готовит для него маленький сюрприз.

— А бедный Гартом, который и не думал убивать жену, а доктор Томас, очень приятный молодой доктор?

— Он величайший осел!

— Ну, ты просто ревнуешь его к Розе Хьюмбелби.

— Она действительно слишком хороша для него.

— Я всегда чувствовала, что эта девица нравилась тебе гораздо больше, чем я.

— Не говори глупостей, дорогая,

— Нет, правда...

Она помолчала и спросила:

— Люк, а теперь я тебе нравлюсь?

Он сделал движение к ней, но она отстранилась.

— Я не говорю, любишь ли ты, а спрашиваю — нравлюсь ли я тебе?

— Да, нравишься, и так же сильно, как я тебя люблю...

— И ты мне тоже нравишься, Люк.

Они улыбнулись друг другу, как дети, собирающиеся играть в одну и ту же любимую игру.

— Нравиться гораздо важнее, чем быть любимой. Это остается навсегда. Я не хочу, чтобы мы просто влюбились, потом устали от любви и потом разошлись...

— О, дорогая! То, что нас связывает, вечно.

— Это правда?

— Правда, потому что я испугался этого чувства, когда понял, что люблю тебя.

— Меня тоже это очень испугало.

— Ты и сейчас боишься?

— Нет.

— Мы были очень близки к смерти. Теперь с этим покончено. Мы начинаем жить!

 Айра ЛевинПоцелуй перед смертью

Часть 1. ДОРОТИ 

Глава 1

У него были такие прекрасные планы, такие прекрасные, а теперь она разрушила их. Его охватила ненависть, лицо исказилось, челюсти сжались до боли. Выхода он не видел.

А она тихо рыдала в темноте. Ее щека прижалась к его обнаженной груди, слезы и горячее дыхание обжигали грудь. Ему хотелось оттолкнуть ее.

Наконец лицо его разгладилось. Он обнял и погладил ее по спине. Спина была теплая или, скорее, это его рука была холодной, он знал, что все в нем сейчас было холодно. Под мышками было мокро от пота, а ноги дрожали, что происходило с ним всегда, когда он оказывался в трудном и запутанном положении. Он полежал, выжидая, пока спадет дрожь. Свободной рукой накинул на ее плечо одеяло.

— Слезы ни к чему хорошему не приведут,— мягко проговорил он.

Она послушно замолчала, продолжая судорожно всхлипывать, и вытерла глаза поношенным одеялом.

— Это уже давно,— сказала она.— Недели. Я не хотела говорить, пока сама не была уверена.

Его рука на ее спине стала теплее.

— Ошибки быть не может?—спросил он шепотом, хотя в доме никого не было.

— Нет.

— Сколько?

— Уже два месяца.— Она потерлась щекой об его грудь, и он понял, что она смотрит на него.— Что нам делать?

— Ты не сообщила врачу свое настоящее имя?

— Нет. Хотя он понял, что я лгу. Это было ужасно...

— Если твой отец узнает...

Она уткнулась губами в его грудь и снова повторила свой вопрос:

— Что нам делать?

Она ждала ответа.

Он немного сдвинулся, делая вид, что размышляет, и надеясь немного подбодрить ее. На самом деле он утомился под тяжестью ее тела.

— Послушай, Дорри,— проговорил он,— я знаю, ты хочешь, чтобы я па тебе немедленно женился, завтра же. И я хочу жениться на тебе. Больше всего на свете. Клянусь богом. —Он помолчал, осторожно подбирая слова. Она снова прижалась к нему всем телом, напряженно прислушиваясь.— Но если мы так поженимся, то не сможем даже вначале встретиться с твоим отцом. А когда через семь месяцев родится ребенок, ты сама знаешь, что он сделает.

— Он ничего не сможет сделать,— запротестовала она.— Мне уже больше восемнадцати. Что он сможет сделать?

— Я не говорю о запрете или о чем-то подобном.

— Так о чем же? Что ты имеешь в виду?

— Деньги,— ответил он.— Что он за человек, Дорри? Ты можешь рассказать о нем и о его принципах? Твоя мать совершила одну-единственную ошибку. Он узнал об этом восемь лет спустя и развелся с ней. Он разошелся с ней, не заботясь ни о тебе, ни о твоих сестрах, ни о слабом здоровье матери. Так что, по-твоему, он сделает для тебя? Он забудет даже о твоем существовании. Ты не получишь ни цента.

— Меня это не волнует,— с легкостью отозвалась она.— Ты думаешь, что меня это волнует?

— Но меня это волнует, Дорри,— Он снова мягко погладил ей спину.— Не ради меня самого. Клянусь богом, что не ради меня, а ради тебя. Что с тобой будет? Нам обоим придется бросить учебу: тебе — ради ребенка, мне — ради работы. А что буду делать я? Два курса— и нет диплома. Что я буду делать? Кем работать? Клерком? Или смазчиком на текстильной фабрике?

— Дело не в этом...

— В этом! Ты не знаешь, как много это значит. Тебе будет только девятнадцать лет, и ты не знаешь, что это значит — не иметь денег. А я знаю. Через год мы перегрызем друг другу глотки.

— Нет, нет!

— Все верно, мы так сильно любим друг друга, что никогда не ссорились. Но где мы жили? А где будем жить? В комнате, оклеенной газетами? Семь раз в неделю есть спагетти? Если я увижу, что ты живешь так по моей вине...— Он помолчал немного, а потом закончил:— Тогда я застрахуюсь и брошусь под машину.

Она снова зарыдала.

Он закрыл глаза и заговорил, пытаясь ее успокоить:

— Я все так хорошо обдумал. Летом я поеду в Нью-Йорк, и ты познакомишь меня с отцом. Я смог бы понравиться ему. Ты рассказала бы мне, что он любит, чем интересуется, что не любит.— Он помолчал и продолжил: — А после окончания университета мы могли бы пожениться. Или даже этим летом. Мы смогли бы вернуться сюда в сентябре на наши последние два года. Собственная квартира на территории университета...

Она приподняла голову.

— Что ты собираешься делать? — спросила она.— Почему ты говоришь такие слова?

— Я хочу показать тебе, как прекрасно, как чудесно все может быть.

— Понимаю. Ты думаешь, что я не понимаю этого? — Голос ее прервался от рыданий.— Но я беременна. Я уже два месяца беременна.— Наступило молчание. Где-то послышался шум тормозящей машины.— Ты пытаешься Выкрутиться? Удрать? Ты это пытаешься сделать?

— Нет! Боже мой, нет, Дорри!—Он схватил ее за плечи и прижал лицом к своему лицу,— Нет!

— Тогда что же ты со мной делаешь? Ты женишься на мне сейчас же! Выбора у нас нет.

— У нас есть выбор, Дорри,— сказал он.

Он почувствовал, что ее тело напряглось.

— Нет! — произнесла она ужасающим шепотом и покачала головой.

— Послушай, Дорри! — сказал он, продолжая обнимать ёе за плечи.— Операции не надо. Ничего подобного.— Он взял ее лицо в руки и легонько сдавил щеки,— Слушай! — Он подождал, пока ее дыхание станет более ровным.— Здесь есть парень, Герми Годсен, в университетском городке. Его дядя владеет аптеками на Тридцать четвертой улице и в университете. Герми продает лекарства. Он сможет дать какие-нибудь таблетки.

Он погладил ее рот. Она молчала.

— Понимаешь, малышка? Мы попробуем! Это так много значит!

— Таблетки,— повторила она, как будто услышала новое слово.

— Мы попробуем. Это может оказаться просто волшебством.

Она в замешательстве покачала головой:

— О боже, я не знаю...

Он обвил ее руками.

— Я люблю тебя, малышка. Я не позволю тебе ничего принимать, ничего такого, что может тебе повредить.

Она прижалась к нему, положив голову на плечо.

— Я не знаю... я не знаю...

— Это будет так чудесно! — пообещал он. Его руки ласкали ее.— Собственная квартирка, и не надо будет ждать, пока хозяйка уйдет в кино.

— Откуда... откуда ты знаешь, что они помогут? — наконец спросила она.— А что, если не помогут?

Он сдержал вздох.

— Если не помогут,— он поцеловал ее в лоб, в щеку и в уголок рта,— если они не помогут, мы немедленно поженимся и пошлем к черту твоего отца и «Кингшип Коппер Инкорпорейтед». Клянусь тебе, малышка.

Он знал, что ей нравится, когда он зовет ее малышкой. Когда он держал ее на руках и называл малышкой, он мог делать с ней практически «все. Он подумал об этом и решил, что надо как-то изменить ее отношение к отцу. Он целовал ее и говорил ласковые и нежные слова, а она оставалась холодной.

Потом они закурили сигарету. Дороти держала ее, Первую затяжку она дала ему, а потом затянулась сама. При каждой затяжке огонек сигареты освещал белокурые волосы и большие карие глаза.

Она повернула горячий конец сигареты к нему и стала рисовать в воздухе линии и круги.

— Я могу загипнотизировать тебя таким путем,— проговорила она. Потом медленно поднесла сигарету к его глазам. Рука ее дрожала.— Ты мой раб,— шептала она, приблизив губы к его уху.— Ты мой раб и полностью в моей власти! Ты должен повиноваться мне и выполнять все мои приказания! — Она говорила это серьезно, но он не смог сдержать улыбку.

Когда они докурили сигарету, он взглянул на светящийся циферблат часов. Потом стал водить циферблатом перед ее глазами и говорить нараспев:

— Ты должна одеться. Ты должна одеться, потому что уже двадцать минут одиннадцатого, а к одиннадцати ты должна быть у себя.

Глава 2

Он родился в Менассете, в предместье Фалл-Ривер, Массачусетс. Он был единственным ребенком в семье. Отец работал смазчиком на фалл-риверской текстильной фабрике, а мать шила, когда не хватало денег. По происхождению они были англичанами с примесью французской крови, а жили по соседству с португальцами. Отец не находил это соседство беспокойным, а мать — находила. Она была глубоко несчастной женщиной, замуж вышла очень молодой и надеялась, что муж ее добьется в жизни большего, чем быть простым смазчиком.

Он рано начал сознавать, что красив. Гости, приходившие к ним по воскресеньям, расхваливали его золотистые волосы и голубые глаза, а отец стоял рядом и укоризненно качал головой. Родители часто спорили из-за денег, которые тратила мать, чтобы одеть его.

Мать никогда не одобряла его игр с соседскими детьми, и первые дни в школе он чувствовал себя очень плохо. Неожиданно он стал мишенью для насмешек большой группы мальчишек, которые издевались и зло шутили над ним, и он все время боялся, что его посадят в лужу на школьном дворе. Однажды, когда он не смог больше выносить издевательства, он ударил обидчика ногой. Последовавшая затем драка была короткой, но дикой. В конце концов он повалил зачинщика на спину, уселся на него верхом и стал бить головой о землю. Появление учителя прекратило драку. После этого все уладилось. А потом этот обидчик стал его другом.

Отметки в школе были хорошие, что доставляло радость матери и вызывало скупые похвалы отца. Отметки стали еще лучше, когда его посадили за парту с непривлекательной, но умной девочкой. Она привязалась к нему и за поцелуи в раздевалке не прятала от него свои записи на экзаменах.

Школьные дни были самыми счастливыми в его жизни. Девушки любили его за красоту и обаяние. Учителя — за вежливость и внимательность: он кивал головой, когда они объясняли важные вещи, и улыбался, когда они пытались шутить. А мальчишкам он демонстрировал свое безразличие и к девчонкам и к учителям, и этого было достаточно, чтобы они тоже любили его. Дома он занимался домом. Отец, наконец, признал его и стал относиться к нему с уважением.

Когда пришла пора назначать свидания девушкам, он стал выбирать их в лучшей части города. Родители его снова начали спорить из-за денег, которые тратились на его одежду. Горячилась одна мать, отец был слишком равнодушен, а мать заводила разговоры, что он должен жениться на дочери богача. Говорила она это шутливо, но было ясно, что для нее это не шутка.

В старшем классе он был старостой и получил третью премию за успеваемость. А в его аттестате отмечалось, что он отличный танцор и пользуется успехом и уважением у товарищей. По окончании учебы родители устроили вечеринку, на которой было много молодых людей из зажиточной части города.

Две недели спустя он был призван в армию.

Первые дни пребывания в учебном подразделении ои пытался уцепиться за лучи былой славы. Но потом реальная действительность грубо вторглась в его жизнь. Оскорбления, которым он подвергался в школе, казались невинными шалостями по сравнению с тем, что было в армии. Здесь он уже не мог ударить сержанта ботинком. Армия оболванивала людей, превращала их в идиотов. Здесь он вместе со всеми читал глупые комические книжки, и не только потому, что слепо следовал за другими, но и потому, что здесь нельзя было сосредоточиться на «Анне Карениной», которую он привез с собой. Он обзавелся друзьями, поил их пивом и изобретал фантастически непристойные истории из жизни офицеров. В душе он презрительно относился ко всему, чему его учили и чем он занимался.

Когда он отплыл из Сан-Франциско на корабле, то все время блевал за борт. Он был уверен, что не выживет.

На острове, частично занятом японцами, он стал сторониться своих товарищей. Мрачные, глухие джунгли ужасали его.

...Джунгли окружали его со всех сторон, он не знал, куда идти. Где-то хлопнул выстрел, пуля просвистела у его уха. Испуганная птица взметнулась в воздух. Он почувствовал, как к горлу подкатывает какой-то комок, и бросился в кусты. Он решил, что пришел час его смерти.

Шум крыльев незнакомой птицы нарушил тишину. Он поднял голову и заметил среди ветвей дерева какой-то блеск. Он понял, что там затаился снайпер... Очухался он под другим кустом и увидел, что сжимает в руке винтовку. Тело покрылось липкой испариной, ноги дрожали, и ему казалось, что джапы слышат, как под его ногами хрустят листья. Винтовка весила тонну.

Наконец он оказался в двадцати футах от дерева. Подняв голову, он разглядел притаившуюся фигуру. Он прицелился и выстрелил. Птицы разразились криком. Дерево оставалось неподвижным. Потом сверху упала винтовка, а за нею свалился маленький желтолицый человек, судорожно хватавшийся руками за воздух. Человек был обсыпан листьями и кричал что-то на певучем языке.

Направив винтовку на японца, он встал. Японец был испуган так же, как и он. На лице джапа выступил пот, а колени дрожали. Он с жалостью наблюдал за попыткой джапа подняться на ноги. Его собственные ноги уже гораздо тверже стояли на земле, дрожь прекратилась, винтовка казалась невесомой, В голосе джапа звучала мольба. Желтые пальцы судорожно сжимались.

Он медленно нажал на спусковой крючок. Отдача не пошатнула его. Он бессмысленно наблюдал, как на груди у джапа расплывается красное пятно. Маленький человечек плотно прижался к земле джунглей. Птицы продолжали кричать в воздухе.

Минуту или две он смотрел на убитого врага, затем повернулся и пошел прочь. Шаг его был легким и упругим, как будто он покидал сцену после получения аттестата.

В январе 1947 года его демобилизовали. Он получил «Бронзовую звезду» и «Пурпурное сердце», а на груди его был шрам от пули. Вернувшись домой, он узнал, что, пока он был за океаном, отец погиб в автомобильной катастрофе.

Ему предлагали несколько мест в Менассете, но он отказался, так как они его не устраивали. Страховые

деньги отца кончились, и мать снова взялась за шитье. Двухмесячное восхищение городом иссякло вместе с двадцатью долларами в неделю, которые платило федеральное правительство, и он решил уехать в Нью-Йорк. Мать протестовала, но ему был двадцать один год и он сам мог выбирать свой путь. Соседи удивлялись, что он не хочет идти в колледж, тем более что правительство оплачивало учебу. Однако он считал, что колледж будет лишней задержкой на пути к успеху, на который он определенно рассчитывал.

Первой работой в Нью-Йорке была работа в издательстве. Сам управляющий сулил ему завидную карьеру. Но больше чем на две недели его не хватило. Потом он работал в универмаге в отделе мужской одежды. Единственной причиной его ухода оттуда через месяц было то, что он мог покупать себе одежду только со скидкой в двадцать процентов.

В конце августа, после пятимесячного пребывания в Нью-Йорке, сменив шесть мест работы, он понял, что он один из многих, а успеха нет и в помине. Он сидел в меблированной комнате и занимался самоанализом. Он решил, что если не нашел то, что ему нужно, в первых шести случаях, то не найдет это и в следующих шести. Он взял лист бумаги и авторучку и составил объективный, как он считал, список своих качеств, возможностей и способностей.

В сентябре он поступил в драматическую школу, воспользовавшись законом о льготах для демобилизованных. Вначале преподаватели возлагали на него большие надежды: он был умен, красив, у него был хорошо поставленный голос, хотя в нем и слышался новоанглийский акцент. Он тоже вначале надеялся на многое. Потом понял, что быть актером не так-то просто, для этого надо много трудиться и учиться. «Посмотрите на эту фотографию и выразите эмоции, которые у вас возникают при виде ее»—эти упражнения казались ему смешными. Единственный предмет, который он одобрял,— это дикция. Слово «акцент», примененное по отношению к нему, казалось ему чудовищной ошибкой.

В декабре свой двадцать второй день рождения он отметил у привлекательной вдовы. Ей было под сорок, но у нее было много денег. Встретились они на углу Пятой авеню и Пятьдесят пятой улицы — вполне романтично, как они решили позже. В ожидании автобуса она поскользнулась на краю тротуара и упала прямо в его объятия. Она была смущена и растеряна. Он сделал несколько шутливых замечаний насчет возможности попасть под машину, а потом они отправились в бар, где выпили по два мартини, за которые он расплатился чеком. В последующие дни они посещали выставки и кино и обедали в ресторанах. Он снова расплачивался чеками, но уже не своими.

Их привязанность продолжалась несколько месяцев, и за это время он отвык от драматической школы и посвящал свое время ей, сопровождая по магазинам, куда она ходила только ради него. Сперва он испытывал нечто вроде смущения, видимо из-за разницы в возрасте, но вскоре это прошло. Однако эта связь его не удовлетворяла по двум причинам: во-первых, несмотря на то что у нее было очень привлекательно лицо, тело, к несчастью, не отличалось привлекательностью; во-вторых, и что гораздо важнее, он узнал от лифтера ее дома, что был одним из многих молодых людей, которые регулярно менялись. Он подумал, что и такое положение не имеет надежного будущего. Месяцев через пять, заметив, что она стала проявлять меньший интерес к тому, как он проводит свое свободное время, он заявил, что возвращается домой, так как его мать смертельно больна.

Домой он вернулся, с трудом расплатившись за свои костюмы и заложив часы. Он вернулся рано утром в июле, утешая себя, что вдова немолода, некрасива и непостоянна, а для брака это не подходит.

Потом он изменил свои планы. Он решил поступить в колледж. Летом он работал в галантерейном магазине. Хотя закон о льготах и давал ему возможность платить за обучение и как-то жить, он хотел жить очень хорошо. Он решил получить высшее образование.

Наконец он выбрал Университет Стоддарда в Блю Ривер, Айова, при котором было нечто вроде клуба для детей богатых родителей. Попасть туда было нетрудно, и он принялся за учебу.

В конце первого курса он познакомился с очаровательной девушкой, студенткой последнего курса. Ее отец, был вице-президентом какого-то международного концерна. Они вместе гуляли, ходили на лекции и вместе спали. В мае она сказала ему, что помолвлена, что ее парень вернулся домой и она надеется, что он не будет сильно переживать.

На втором курсе он познакомился с Дороти Кингшип. 

Глава 3

Он принес две таблетки, две сероватые таблетки, которые достал у Герми Годсена. Они стоили ему пять долларов.

В восемь часов он встретился с Дороти на их обычном месте, на скамейке в центре широкого сквера, между аптекой и «Файн Артс». Когда он появился там, Дороти уже ждала его. Ее руки лежали на коленях, на плечи небрежно было наброшено пальто, для защиты от апрельской прохлады. Уличный фонарь бросал на ее лицо тени.

Он сел рядом и поцеловал ее в щеку. Она нежно приветствовала его. Из окон домов на них падали прямоугольники света, из «Файн Артс» звучала музыка.

— Я получил их,— сказал он.

Мимо прошла парочка, но увидев, что скамейка занята, вернулась назад.

— Боже мой, все занято!—донесся до них девичий голос.

Он достал из кармана конверт и вложил его в руку Дороти. Ее пальцы нащупали две таблетки.

— Прими сразу обе,— объяснил он.— Ты почувствуешь небольшой жар и тошноту.

Она убрала конверт в карман пальто.

— Что в них?

— Хинин и что-то еще, я не знаю.— Он помолчал,— Они не повредят тебе.

Он заглянул ей в лицо и увидел, что она смотрит в сторону «Файн Артс». Он проследил за ее взглядом. Где-то вдали мерцал красный свет. Там находился радиотранслятор. Он стоял на вершине холма и возвышался над Блю Ривер. А у его подножия расположилось здание муниципалитета, где выдавались свидетельства о браке.

«Интересно,— подумал он,— смотрит ли она туда с намеком или ее просто привлекает красный свет в темноте».

Он взял ее руки в свои, они были холодные.

— Не беспокойся, Дорри. Все будет в порядке.

Несколько минут они сидели молча, а потом она предложила:

— Я бы хотела сходить сегодня в кино.

— Прости, но у меня сегодня большое домашнее задание по испанскому.

— Пойдем, я помогу тебе.

— Ты хочешь избаловать меня?

Они вернулись на территорию университетского городка. Возле невысокого современного здания женского общежития поцеловались перед расставанием.

— Увидимся завтра в аудитории,— проговорил он.

Она кивнула и снова поцеловала его. Ее била дрожь.

— Слушай, малышка, ничего ужасного в этом нет. Если они не помогут, мы поженимся. Выше голову. Любовь преодолевает все.

Она ждала от него большего.

— Я люблю тебя,— сказал он и поцеловал ее. Когда их губы разъединились, на ее губах была слабая усмешка.

— Спокойной ночи, малышка,— попрощался он.

Он вернулся в свою комнату, но заниматься испанским не смог. Сел за стол и, уронив голову на руки, задумался о таблетках. О боже! Они должны помочь! Они помогут!

Но Герми Годсен предупредил:

— Я не могу дать тебе письменной гарантии. Если у нее уже два месяца...

Он попытался не думать об этом, встал, подошел к бюро и открыл нижний ящик. Из-под пижамы он достал две брошюры в мягких переплетах.

С первой же встречи с Дороти он узнал, что она не только носит фамилию Кингшип, но и является дочерью президента медеплавильной компании «Кингшип Коппер». Он написал деловое письмо в Нью-Йорк, в контору компании. Отрекомендовавшись в качестве желающего приобрести акции компании (что не было неправдой), он просил прислать ему брошюры с описанием медеплавильной промышленности.

Две недели спустя, когда он читал «Ревекку», делая вид, что она ему нравится, потому что это была любимая книга Дороти, а она вязала ему носки, потому что это нравилось ее предыдущему приятелю и вязание стало символом ее привязанности, прибыли брошюры. Они были отлично изданы. «Техническая информация о меди Кингшипа и медных сплавах», «Медь Кингшипа — первая во время мира и во время войны» — так они назывались. В брошюрах было много фотографий: шахты и печи, концентраторы и конверторы. Он перечитывал их сотню раз, и знал в них каждую строчку, он читал их с задумчивой улыбкой, как читают письма любимой.

Ночью они выглядели не так привлекательно. «Открытая разработка в Ландерсе. Мичиган».

Что больше всего злило его, так это чувство ответственности за случившееся с Дороти. Он хотел только раз пригласить ее к себе в комнату, чтобы продемонстрировать свою платежеспособность. Это Дороти со своими полузакрытыми глазами и страстным, сиротским голодом, это она пожелала дальнейших встреч. Он ударил по столу. Черт бы ее побрал! Проклятье!

Он снова вспомнил о брошюрах, «о не стал их смотреть. Потом отшвырнул в сторону и скова опустил голову на руки. Если таблетки не помогут — бросить учебу? Удрать от нее? Это не поможет — она знает его менассетский адрес. Даже если она не станет искать его, то ее отец быстро это устроит. Конечно, Кингшип может доставить ему немало неприятностей. Он представил себе ее отца, и ему даже показалось, что он слышит голос Лео Кингшипа: «Посмотри на этого парня! Он не подходит тебе. Я чувствую, что мой родительский долг предупредить тебя...»

Что делать? А если он женится на ней? Тогда у них будет ребенок и они не получат от Кингшипа ни цента. В перспективе бедность с женой на шее и с ребенком. О боже1

Таблетки помогут. Они всегда помогают. Если они не помогут, то он не знает, что ему делать.

Книжечка со спичками была белого цвета и на ее обложке стояло: «Дороти Кингшип». Каждое рождество «Кингшип Коппер» дарила держателям акций, членам-исполнителям и друзьям такие спички. Ей пришлось четыре раза чиркнуть спичкой, чтобы закурить сигарету, а когда ей это удалось, то пламя слегка дрожало, как будто по комнате гулял ветер. Она «откинулась на спинку кресла, пытаясь расслабиться. Слез не было. Она смотрела в ванную, где на краю раковины лежал белый конверт и стоял стакан с водой...

Она закрыла глаза. Если бы можно было поговорить об этом с Эллен. А то обычные утренние разговоры: «...погода хорошая», «президент комитета за...», «ты читала новый роман Маркина?». Да, если бы она смогла поговорить об этом с Эллен...

Дороти было пять, а Эллен шесть лет, когда Лео Кингшип развелся с женой. Третьей сестре, Марион, было десять лет. Когда три девочки лишились матери, то

Марион переживала потерю наиболее тяжело. О причине развода и обвинениях отца она рассказала сестрам, когда те выросли. Она преувеличила жестокость отца. Прошли годы, она оставалась одинокой и отдаленной ог них.

Однако Дороти и Эллен были привязаны друг к другу. Они не видели ласки ни от отца, который платил им холодностью за холодность, ни от часто меняющихся гувернанток, которых он нанимал для них. Обе сестры посещали одну школу, занимались в одном клубе, вместе ходили на танцы, возвращались домой во время, указанное отцом. Куда шла Эллен, туда шла и Дороти.

Но когда Эллен поступила в колледж Колдуэлла и Дороти собиралась поступить туда же через год, Эллен воспротивилась этому. Дороти должна обрести уверенность в себе. Отец был согласен, он весьма ценил это качество в других людях. Попытка компромисса привела к тому, что Дороти поступила учиться в Стоддард, находившийся в сотне миль от Колдуэлла, с условием, что сестры будут видеться на уик-энд. Сначала визиты сестер друг к другу были регулярными, потом все реже, и наконец Дороти сурово заявила, что она вполне уверена в себе, и визиты прекратились. На прошлое Рождество они поспорили и поссорились. Началось все с пустяков. «Если тебе хочется надеть мою кофточку, то надо хоть сказать об этом!» После каникул девушки едва переписывались. Короткие, редкие письма.

Дороти удивленно посмотрела на телефон: он неожиданно попался ей на глаза. Она может позвонить Эллен... Но нет. А вдруг она получит резкий отпор? Она сунула сигарету в пепельницу. Кроме того, что это даст? Она примет эти таблетки. Если они помогут, то все будет хорошо. Если нет, то все кончится браком. Она подумала, что это будет просто чудесно, даже если отец и придет в ярость. Во всяком случае, ей не нужны его деньги.

Она подошла к двери, ведущей в холл, и заперла ее, чувствуя волнение от предстоящей процедуры.

В ванной она взяла конверт и высыпала на ладонь обе таблетки. Они были сероватого цвета. Чуть удлиненные, они матово блеснули желатиновым покрытием. Потом она бросила конверт в корзину.

«А что, если мне не принимать их?» — мелькнула мысль.

Они завтра поженятся! Вместо того чтобы ждать лета или окончания учебы,— а это еще два года,— они поженятся завтра же!» Но это будет нечестно. Она обещала, что попробует. А завтра...

Она сунула таблетки в рот и сделала большой глоток воды из стакана.

Глава 4

Аудитория в новом здании университета была огромной, чистой и светлой. Большие окна оправлены алюминием. Восемь рядов скамеек и возвышение для кафедры. В каждом ряду было по десять металлических стульев и у каждого кресла, справа, была откидная доска, на которой можно было писать.

Он уселся на последнем ряду, на втором месте от окна. Слева от него было пустое место для Дороти. С утра читали лекцию по социологии, и эта лекция была их единственной совместной лекцией. Остальные курсы они слушали раздельно. Монотонно звучал голос лектора.

Сегодня-то она могла бы прийти пораньше. Неужели она не понимает, что он волнуется? Удача или нет? Счастье или неприятность? О неприятности он даже не хотел думать. Он взглянул на часы — 9.08. Черт бы ее побрал!

Он покрутился на стуле, нервно перебирая цепочку с ключами, и уставился в спину девушки, сидевшей перед ним, считая точки на ее кофточке.

Дверь в аудиторию открылась. Он резко повернул голову.

Она выглядела ужасно. На очень бледном лице резко выделялась губная помада. Под глазами — темные круги. Она сразу же посмотрела на него и едва заметно покачала головой.

О боже! Он замер на месте. Он слышал ее шаги. Она села рядом. Потом он услышал стук упавшего на пол предмета, шорох бумаги и скрип ручки.

Он повернулся к ней. Она подвинула ему листок голубоватой бумаги. В ее широко раскрытых глазах застыло беспокойство.

Он придвинул к себе записку и осторожно прикрыл ее рукой.

«У меня ужасный жар и рвота. Но ничего не получилось».

На мгновение он закрыл глаза, потом снова открыл их и повернулся к ней. Лицо его было бесстрастным. Ев

губы дрогнули в слабой улыбке, он попытался улыбнуться в ответ, но не смог. Глаза его снова обратились й записке. Он сложил записку пополам, еще раз пополам, еще и; еще и, наконец, сунул комочек в карман. Скрестив руки, он уставился на преподавателя.

Через несколько минут он смог повернуться к Дороти и ободряюще улыбнуться. «Не беспокойся»,— говорил его взгляд.

В 9.55 прозвенел звонок, и они вместе с другими студентами покинули аудиторию. Студенты смеялись, громко разговаривали о предстоящих экзаменах. Они вышли на улицу и по тропинке прошли к небольшому бетонному зданию, в тени которого остановились.

Щеки Дороти начали обретать свой естественный цвет. Она торопливо проговорила:

— Вот и все. Я знала, что так будет. Ты не бросишь учебу. А правительство не станет платить больше? За жену?

— Сто пять в месяц.— Он не смог скрыть раздражения.

— Другие живут, и мы проживем.

Он бросил книги на траву. Настала важная минута— время подумать. Он боялся, что его колени начнут дрожать. Он обнял ее за плечи и улыбнулся.

— Выше голову. Ни о чем не беспокойся.— Он перевел дыхание.— В пятницу мы пойдем в муниципалитет...

— В пятницу?

— Сегодня вторник, малышка. Три дня ничего не изменят.

— Я думала, что мы пойдем сегодня.

Он сжал пальцами воротник ее пальто.

— Мы не можем, Дорри. Будь практичной. Нам так о многом надо позаботиться. Я должен еще сделать анализ крови. А если мы поженимся в пятницу, то у нас будет уик-энд в качестве медового месяца. Я закажу для нас место в «Нью-Вашингтон-Хауз».

Она нахмурилась.

— Ну что тебе дадут эти три дня?

— Я полагаю, ты прав,— вздохнула она.

— Да, малышка.

Она взяла его за руку.

— Я... я знаю, что это не то, о чем мы мечтали, но... ты счастлив?

— О чем ты говоришь? Деньги не так уж важны. Я только думаю, что ради тебя.,,

Ее взгляд потеплел. Он посмотрел на часы,

— Что у тебя в десять часов?

— Испанский. Мы можем пропустить.

— Не надо,— она погладила его руку.— Увидимся в восемь,— сказал он.— На скамейке.

Она собралась идти,

— О, Дорри...

— Да?

— Ты ничего не сказала сестре?

— Эллен? Нет.

— Тогда лучше не говори. Пока мы не поженимся.

— Мне кажется, что ей все же следует сказать. Я ненавижу тайны.

— Она дразнила тебя последние два года..,

— Не дразнила.

— Ты сама так говорила. Во всяком случае, она способна сказать отцу. Он может помешать нам.

— Как он сможет это сделать?

— Я не знаю. Но попытается.

— Хорошо, пусть будет по-твоему.

— Потом ты ей все расскажешь. Мы вместе расскажем.

— Хорошо.— Она улыбнулась и пошла по тропинке. Волосы, ее ярко блестели в лучах солнца. Он наблюдал за ней, пока она не скрылась за углом здания. Потом поднял свои книги и зашагал в другом направлении. Визг тормозов автомобиля заставил его застыть на месте. Этот звук очень явственно напомнил ему крик птицы в джунглях.

Не осознавая, что делает, он провел весь день в городе. Он исходил его весь. В ярком солнечном свете река казалась грязной. Он остановился на мосту, закурил сигарету и смотрел на воду.

Вот и все. Перед ним стояла «дилемма. Она поглотила его целиком. Жениться или бросить ее. Жена, ребенок и отсутствие денег или бегство от ее отца. «Вы не знаете меня, сэр. Я — Лео Кингшип. Я хотел бы поговорить с вами о молодом человеке, которого вы только что устроили на работу. Этот молодой человек и моя дочь... Вы понимаете, что он с ней сделал...» А потом что? У них не будет ни работы, ни дома. Он подумал о своей матери. Годы надежды были напрасными, а теперь снисходительные улыбки соседей, она увидит его в магазине. Или на фабрике! И годы ожиданий! Его отец жил ожиданиями, И он? Люди станут болтать о нем за спиной,

О боже! Почему эти проклятые таблетки не убили девчонку?

Если бы только ему удалось уговорить ее согласиться на аборт. Но нет, она определенно думает о замужестве, и если он до страшного суда будет уговаривать ее и называть «малышкой», она захочет переговорить с сестрой, прежде чем решиться на такой шаг. И кстати, где они возьмут деньги? Допустим, что-нибудь случится и она умрет. Он был бы замешан в этом, потому что настаивал на аборте. Он был прав с самого начала — надо опасаться ее отца. Ее смерть не принесет ему ничего хорошего.

Не принесет, если она умрет подобным образом.

Он всматривался в воду. Какие-то странные полосы. Черная, оранжевая, черная, оранжевая, черная, оранжевая. Они напомнили ему картину геологических пластов. Картину мертвых эпох.

Мертвых.

Он медленно сошел с моста. Мимо него мчались автомобили.

Он зашел в грязный ресторан и заказал сандвичи с ветчиной и кофе. Он сидел в углу за маленьким столом. Съев сандвичи, он достал записную книжку и авторучку.

Первое, что пришло ему на ум, был его кольт 45-го калибра, который он забрал с собой при демобилизации. Пули достать нетрудно. Но, подумав, он решил отказаться от этого. Все должно выглядеть как несчастный случай или самоубийство. Пистолет мог осложнить дело.

Он подумал об яде. Но где он его достанет? Герми Годсен? Нет. Может быть, в аптеке? Туда проникнуть несложно. Он может узнать в библиотеке, какой яд...

Это выглядело бы как самоубийство. Это должно выглядеть самоубийством или несчастным случаем. Иначе он первый окажется под подозрением.

Здесь слишком много деталей, но он надеялся, что все будет хорошо. Сегодня вторник. Женитьбу он не должен откладывать дольше пятницы, иначе она может позвонить Эллен. Пятница — это предельный срок. Все должно быть сделано быстро и очень тщательно распланировано.

Он взглянул на запись в своей книжке:

1. Пистолет (не год.).

2. Яд:

  а) отбор,

  б) получение,

  в) осуществление,

  г) видимость:

1) несчастного случая,

2) самоубийства.

Это то, что ему нужно. Пока он только размышляет. Он исследует детали — упражнение для ума.

Но его походка, когда он вышел из ресторана, была упругой и твердой.

Глава 5

В университетский городок он вернулся в три часа и прошел прямо в библиотеку. В каталоге он нашел шесть книг, содержащих нужную ему информацию. Четыре из них были общими трудами по токсикологии. Две остальные— руководства по расследованию преступлений, содержащие главы об отравлениях. Не успел библиотекарь принять от него книги, как он зарегистрировался и прошел в книгохранилище.

Он никогда еще не был в книгохранилище. Это три этажа, битком набитые стеллажами с книгами. У каждого стеллажа стояла металлическая лестница. Одна из книг его списка отсутствовала, а остальные пять он нашел без особого труда на одном из стеллажей на третьем этаже. Усевшись за маленький столик у стены, он зажег настольную лампу, предварительно приготовив записную книжку и авторучку.

Через час у него был список пяти ядов, которые он мог найти в аптеке. Он знал их силу и симптомы, которые проявляются перед смертью. Зная это, он мог уже подробнее обдумать свой план, основные черты которого он наметил, возвращаясь от реки.

Из библиотеки он пошел прямо к себе домой. Проходя мимо одного из магазинов, он увидел большой плакат: «Последний день продажи». А под ним — песочные часы. Некоторое время он смотрел на них. Потом развернулся и пошел обратно в университетский городок.

Он зашел в книжный магазин. Осмотрел список учебных пособий, которые были в продаже, и обратился к клерку. Он попросил «Фармакологическую технику» — учебное пособие по лабораторным работам для студентов, специализирующихся по фармакологии.

— Пожалуйста,— клерк подал ему большого формата тонкую книжицу в зеленой обложке.— Свою потеряли?

— Нет. Ее утащили.

— A-а. Еще что?

— Конверты, пожалуйста.

— Какого размера?

— Обычные. Для писем.

Клерк вложил конверты в книгу.

— Так, доллар пятьдесят и двадцать пять, плюс налог. Итого — один доллар семьдесят девять центов.

Фармакологический факультет размещался на территории Стоддардского университета, в старом кирпичном здании, увитом плющом. Широкая каменная лестница вела к главному входу. С другой стороны лестница вела в длинный коридор, из которого можно было попасть в подвал, где находились склады. В двери склада был цилиндрический замок. Ключи хранились у факультетского начальства. И их могли получить студенты, обладающие правом работать в лабораториях без наблюдения со стороны преподавателей и лаборантов. Все факультеты университета могли дать разрешение студентам на вход в склады в случае потребности в том или ином оборудовании. Об этом знали все в университетском городке.

Войдя через главный вход, он пересек большой вестибюль. В холле две группы студентов играли в бридж, кто-то разговаривал, другие читали. Кое-кто взглянул на него, когда он вошел. Он прошел прямо в гардеробную, положил книги, снял свою вельветовую куртку и достал три конверта. Он положил их в карман, а остальные оставил в книгах. Потом взял руководство по лабораторным работам и вышел из гардеробной.

По лестнице он спустился в подвальный коридор. Справа под лестницей был мужской туалет. Он вошел туда и уронил на пол свою книгу. Поднимая ее, он убедился, что в кабинках никого нет. Он снова бросил книгу на пол и стал гонять ее по грязному кафельному полу, стараясь избавиться от ее крикливой новизны. Осмотрев себя в зеркале, он закатал рукава рубашки, немного ослабил галстук и расстегнул воротник. Зажав руководство под мышкой, он вышел в коридор.

Дверь в склад фармакологов находилась между концом коридора и главной лестницей. На стене висела доска объявлений. Он подошел и стал рассматривать объявления, прикрепленные к ней. Он встал спиной к концу коридора и краем глаза наблюдал за лестницей. Руководство он теперь держал в левой руке, пальцами же правой сжимал цепочку для ключей.

Из склада вышла девушка и закрыла за собой дверь. В руке у нее было такое же руководство и пробирка с белой жидкостью. Он проследил, как она шла по коридору и затем свернула к лестнице.

Из двери за его спиной вышло еще несколько человек. Они прошли мимо, о чем-то разговаривая. Трое мужчин. Они прошли по коридору и свернули в дверь на другом конце коридора. Он продолжал изучать объявления,

В пять часов прозвенел звонок. Несколько минут продолжалось движение, все направлялись к выходу. Вскоре все стихло и он снова остался один. Среди объявлений была заметка о летней сессии в Цюрихском университете. Он начал читать ее.

Со стороны лестницы появился лысый мужчина со связкой ключей. Он направлялся к складу и был похож на лаборанта... Повернувшись спиной к приближающемуся человеку, он уткнулся в заметку. Послышался шум поворачивающегося ключа, потом дверь открылась и закрылась. Через минуту она снова открылась и закрылась и он услышал удаляющиеся шаги.

Приняв прежнее положение, он закурил сигарету. Не успел он затянуться, как появилась девушка. Он бросил сигарету и придавил ее ногой. Девушка шла к нему. В руке она держала руководство. У нее были длинные каштановые волосы и роговые очки. В кармане халата позвякивали ключи.

Он ослабил левую руку, чтобы руководство больше виднелось из-под руки. Потом достал из кармана свои ключи, делая вид, что выбирает нужный ключ. Когда он нашел «нужный» ключ, девушка была уже у двери и отпирала ее. Открыв дверь, она улыбнулась ему.

— О, спасибо,— поблагодарил он и зашел в склад, убирая свои ключи и закрыв за собой дверь.

Это была небольшая комната, уставленная полками и стеллажами, наполненными различными бутылками, флаконами и. склянками. На каждой из них был ярлык. Девушка включила свет, и комната осветилась. Она подошла к одному из стеллажей и открыла руководство.

— Вы из группы Эберсона? — спросила она.

Он встал напротив нее, спиной к ней и лицом к стеллажам.

— Да,—ответил он.

— Как его рука?

— Я думаю, по-прежнему,— проговорил он, перебирая бутылки. Он боялся, что любопытство девушки усилится и делал вид, что очень занят поисками.

— Ну не сумасшествие ли это? — спросила она.— Я слышала, что он без очков практически слеп.

Ответом было молчание.

На каждом предмете был ярлык. Белый ярлык с черной надписью. На некоторых флаконах стояла крупная надпись красным карандашом _«Яд»_. Он быстро осмотрел весь ряд, его ум. фиксировал только красные надписи. Список находился в его кармане, но названия тщательно выбранных им ядов отчетливо стояли у него перед глазами.

Один из них он нашел. Это была небольшая бутылочка, всего в двух футах от места, где он стоял. «Белый мышьяк — _Яд_». В ней был белый порошок. Его рука потянулась к ней, но замерла. Он медленно повернулся, чтобы краем глаза взглянуть на девушку. Она высыпала какой-то желтый порошок в чашку. Он снова отвернулся к стене и раскрыл свое руководство.

Наконец девушка нашла то, что искала.

— Вы еще долго?

— Долго,— ответил он.

Снова открылась и закрылась дверь. Он осмотрелся. Теперь он был один.

Он достал из кармана конверты и платок. Обернув правую руку платком, он взял пузырек с белым мышьяком, отсыпал немного в конверт и свернул его. Потом вложил этот конверт в другой и убрал в карман. Третий конверт он держал в руке и начал медленно обходить стеллажи.

Вскоре он нашел то, что искал. На полке стояла коробка, полная желатиновых капсул. Он отсыпал немного в третий конверт и осторожно положил его в карман, чтобы не повредить капсулы. Теперь у него было все, что он хотел иметь. Он взял свое руководство, погасил свет и вышел из комнаты.

Забрав куртку и книги, он снова вышел из университетского городка. Он чувствовал себя удивительно безопасно. Он разработал план и совершил подготовительные действия быстро и точно. Конечно, это экспериментальный план и он не собирается совершать действий, которые приведут его в тюрьму, Он просто посмотрит, как получатся следующие шаги. Полиция никогда не поверит, что Дорри случайно приняла смертельную дозу мышьяка. Это будет похоже на самоубийство, на очевидное и бесспорное самоубийство. Надо бы получить от нее записку или еще что-нибудь убедительное. Если заподозрят, что это не самоубийство и начнут расследование, то эта девчонка из подвала сможет опознать его.

Он шел медленно, осторожно придерживая рукой конверт с капсулами.

В восемь часов он встретился с Дороти. Они пошли в кино. Вчера она тоже предлагала посмотреть этот фильм, но вчера все вокруг было серо, как эти таблетки, а сегодня все сияло. Обещание немедленно жениться на ней закружило ее, как кружит ветер сухие листья. Не только проблема беременности, но и все другие проблемы были позади: одиночество, беспокойство. Только одно опасение: она боялась думать о том дне, когда отец узнает о ее внезапном замужестве. Но даже это казалось ей не столь важным в этот вечер. Она всегда не понимала его упорного отказа демонстрировать их близость, а теперь у нее будет право открыто ходить с мужем под руку. Ее отец устроит неприятную сцену, но сейчас это мало ее трогало.

Она думала о счастье предстоящей жизни, о ребенке, который у них родится. В кино она была рассеянна и часто задумывалась.

Он же, наоборот, не хотел вчера идти в кино. Он не любил кино, и особенно ему не нравились фильмы, в которых сильно преувеличивалась любовь. Сегодня же он чувствовал себя очень хорошо. Впервые с того воскресного дня, когда Дороти сказала ему о своей беременности. Он увлекся фильмом, будто с экрана мог получить ответ на мучившие его вопросы.

После кино он вернулся к себе домой и приготовил капсулы.

Он сделал из бумаги воронку и наполнил капсулы белым порошком. Это отняло у него час времени. Потом он потратил еще час на проверку капсул. Одну он раздавил, а вторую растопил в руке, чтобы убедиться, что все выйдет нормально.

Ненужные капсулы и оставшийся порошок он спустил в унитаз. То же самое он сделал с бумагой, в которой принес мышьяк, и с конвертами. Потом вложил две капсулы в конверт и спрятал их в нижний ящик бюро, под пижаму, где лежали брошюры о «Кингшип Криппер».

В одной из книг он прочел, что смертельная доза мышьяка колеблется от одной десятой до полуграмма. Грубая прикидка подсказала ему, что обе капсулы содержали пять граммов мышьяка. 

Глава 6

Среду он провел как обычно, слушал лекции, но голова его была занята другим. Он думал, как обмануть Дороти, как заставить ее написать записку о самоубийстве или, если это не удастся, найти другой способ убедить всех окружающих в ее самоубийстве. Размышляя над этим, он уверял себя, что еще окончательно не решил, убьет или не убьет Дороти, хотя пока его план во всем удавался. У него было желание убить ее; у него есть яд, и он знает, как этот яд действует. Оставалась только одна проблема, и ему нужно было справиться с ней. Иногда на лекции до него вдруг долетал резкий голос преподавателя и он вздрагивал, оглядываясь на аудиторию. Слушая стансы Броунинга или рассуждения Канта, он чувствовал снисходительность взрослого, который смотрит, как дети играют в классы.

Заключительная лекция была по испанскому языку, и последние полчаса ушли на проверку знаний студентов. Ему пришлось усилием воли заставить себя принять участие в переводе испанского романа, который они изучали.

Что послужило толчком к его идее, он не знал. Или его участие в переводе, или спад напряженности, в которой он пребывал. Так или иначе эта мысль пришла к нему, когда он писал текст. Он поднялся с места с уже созревшим планом. Это не вызовет у Дороти никаких подозрений. Он настолько погрузился в раздумье, что забыл обо всем на свете. Неизбежность насмешки мало его беспокоила. К десяти часам завтрашнего утра Дороти напишет записку о самоубийстве.

Вечером его хозяйка ушла из дома и он снова привел Дороти к себе. В течение двух часов, которые они провели вместе, он был так нежен и ласков с ней, как только можно было мечтать. Он сознавал, что это тоже часть его плана.

Дороти заметила его нежность и приписала это близости свадьбы. Она не была религиозна, но глубоко верила, что в браке есть что-то священное.

Позже они зашли в маленький ресторан возле университетского городка. Он не пользовался популярностью среди студентов, несмотря на все усилия хозяина.

Они сидели в отдельной кабине с голубыми стенами и мило разговаривали.

— Да, кстати,— внезапно спросил он.— У тебя цела моя фотокарточка, где я снят один?

— Конечно.

— Дай мне ее на пару дней, я хочу снять копию и отослать матери. Это будет дешевле, чем фотографироваться снова.

Она достала из кармана пальто зеленый бумажник и положила возле себя.

— Ты сообщил матери о нас?

— Нет еще.

— Почему?

Он на мгновение задумался.

— Ну, я думаю, пока ты не скажешь отцу, мне не стоит говорить матери. Сохраним наш секрет.— Он улыбнулся.— А ты кому-нибудь рассказала об этом?

— Нет,— ответила она. Она вытащила из бумажника пачку фотографий. Он взглянул на верхний снимок» На нем была изображена Дороти с двумя девушками. Очевидно, это ее сестры. Перехватив его взгляд, она протянула ему фотокарточку.

— В середине Эллен, а с краю Марион,— объяснила она.

Три девушки стояли возле кадиллака. Светило солнце, а их лица были в тени. Они казались очень похожими. Те же широко раскрытые глаза и выступающие скулы. Волосы Эллен по цвету были средними между светлыми волосами Дороти и черными Марион.

— Кто красивее? — спросил он.

— Эллен,— ответила Дороти.— Даже красивее меня» Марион могла бы быть очень хорошенькой, если бы сменила прическу.— Она поправила волосы и нахмурилась.— Она очень умная. Помнишь?

— О, да.

Она протянула ему следующий снимок. Это был ев отец.

— Рррр! — произнес он, и они засмеялись.

— А это мой жених,— сказала она и протянула его фотокарточку.

Он задумчиво посмотрел на свое изображение.

— Этот парень выглядит беспутным,— заметил он.

— Но зато он красивый,— возразила она. Он улыбнулся, спрятал карточку в карман.— Только смотри не потеряй ее,— предупредила она.

— Не потеряю.

Он повеселел. Оглядевшись по сторонам, он заметил проигрыватель-автомат.

— Музыка! — объявил он и опустил монету, быстро осмотрев подписи под двумя рядами кнопок, выбирая песню. Сперва он выбрал «Этот очаровательный вечер»— самую любимую ее песню, но потом его взгляд упал на кнопку нижнего ряда: «На вершине старой Смо-ки». Он нажал кнопку. Пластинка поползла к адаптеру.

Она в восторге закрыла глаза.

— Как хорошо, что на следующей неделе мне не придется возвращаться в общежитие!

Гитары перебили ее.

— Может быть, нам удастся устроиться у меня,— сказал он.— Я поговорю с хозяйкой.

Девичий голос запел:

  На вершине старой Смоки

  Все покрыто снегом.

  Я отдаю свою любовь

  Моему любимому...

— Народная песня,— сказала Дороти. Она закурила.

— Тебе придется расстаться с твоими аристократическими замашками,— предупредил он.

  Теперь он уезжает,

  А разлука — это горе.

  Любить обманщика хуже,

  Чем любить вора...

— Ты сделал анализ крови?

— Да, сегодня днем.

— А мне надо это сделать?

— Нет.

— А я слышала, что в штате Айова все должны сдать кровь на анализ.

— Я спрашивал, они сказали, что этого не нужно.— Его пальцы смяли салфетку.

  Вор тебя ограбит

  И отнимет то, что у тебя есть,

  А обманщик

  Приведет тебя в могилу...

— Уже поздно.

— Давай дослушаем песню, хорошо?

Он развернул салфетку. На ней образовался сложный узор. Он бросил салфетку на стол.

  В могиле ты сгниешь

  И превратишься в прах.

  Ни одному мужчине из сотни

  Не должна доверять девушка...

— Видишь, что мы, женщины, позволяем делать с собой?

— Жалко. По-настоящему жалко. Мое сердце обливается кровью.

Вернувшись домой, он сжег свою фотокарточку в пепельнице. Ему было жаль сжигать ее, но на обороте стояла надпись: «Дороти с любовью».

Глава 7

Как обычно, она опоздала к девяти часам. Сидя в последнем ряду, он рассматривал студентов, сидевших впереди. На улице шел дождь, и потоки воды ручьями сбегали по стеклам. Он уселся на свое место, оставив для нее свободным левый стул. Лектор стоял на кафедре и рассказывал об управлении городами.

Он все приготовил. Перед ним лежала записная книжка и ручка, а на коленях — испанский роман. Неожиданная мысль заставила его вздрогнуть. А что, если она не придет? Завтра уже пятница. А записку надо иметь к вечеру. Что он будет делать, если она не придет?

Однако в 9.10 она пришла. Увидела его и улыбнулась. В одной руке у нее был плащ, в другой она держала книги. Пройдя на цыпочках по аудитории, она села возле него. Раскрыла тетрадь и заметила у него на коленях книгу. Ее брови вопросительно поднялись. Он показал ей обложку и указал на два листа и записную книжку: столько ему надо перевести. Она сочувственно кивнула. Он указал ей на лектора и на ее тетрадь: пусть она записывает лекцию, а он потом перепишет. Она кивнула.

Он переводил минут пятнадцать, тщательно следя за текстом, потом осторожно посмотрел на Дороти. Она усердно занималась своей работой. Он оторвал примерно двухдюймовый кусочек бумаги от записной книжки и принялся рисовать разные фигурки. Потом вцепился в волосы и начал нетерпеливо постукивать ногой,

Дороти заметила это и вопросительно посмотрела на него. Он вздохнул. Потом показал пальцем в сторону лектора, а затем нацарапал несколько слов на обратной стороне клочка: «Переведи, пожалуйста». Он указал пальцем на страницу книги.

Она с удивлением посмотрела на него, так как фраза была слишком простая. Его лицо ничего не выражало, он ждал. Она вырвала листок из тетради.

Закончив перевод, она протянула ему листок. Он прочел и кивнул.

— Мучас грасиас.

Клочок бумаги, который он передал ей, она бросила на пол. Краем глаза он покосился на пол. Там валялось несколько обрывков бумаги и сигаретные окурки. В конце дня весь мусор выметут и сожгут. Он снова уткнулся в перевод. На листке, который она передала ему, было написано:

«Дорогая!

Надеюсь, ты простишь меня за несчастье, которое я тебе доставляю. Ничего другого я не могу сделать».

Он осторожно сложил листок и убрал в карман. Закрыв роман, он положил его на записную книжку. Дороти повернулась к нему, посмотрела на книгу, потом на него. Она спрашивала, закончил ли он.

Он кивнул и улыбнулся.

Вечером они не встречались. Дороти собиралась помыться и привести себя в порядок перед предстоящей церемонией. Но в 8.30 у нее зазвонил телефон.

— Послушай, Дорри, приходи ко мне. Это очень важно.

— Что случилось?

— Я получил кое-что и хочу тебе показать.

— Но я не могу, я только что вымыла голову.

— Дорри, это очень важно.

— Ты можешь сказать мне сейчас?

— Нет, я хочу видеть тебя. Встретимся на скамейке через полчаса.

— На улице моросит дождь. Может быть, ты придешь сюда?

— Нет. Слушай, ты помнишь ресторан, где мы были вчера? Встретимся там в девять.

— Я не понимаю, почему ты не можешь прийти сюда.,,

— Ну, пожалуйста, малышка...

— А до завтра это нельзя отложить?

— Я тебе все объясню в ресторане.

— Это?

— И да, и нет. Все будет в порядке. Я тебе все объясню. Приходи в девять.

— Хорошо.

Без десяти девять он открыл нижний ящик бюро и достал из-под пижамы конверт. На этом конверте была марка и адрес:

  Мисс Эллен Кингшип,

  Норт Дормитори,

  Колдуэлл-колледж,

  Колдуэлл, Висконсин.

Адрес он напечатал на машинке. В помещении студенческого совета стояла машинка, на которой любой желающий мог печатать что угодно. В конверте была записка, полученная им от Дороти утром. Он взял конверт с капсулами.

Он положил конверты в разные карманы куртки, запомнив, где какой лежит. Потом надел полупальто, осмотрел себя в зеркале и вышел из комнаты. Выйдя из дома, он наступил правой ногой на землю, улыбнулся доброй примете и пошел на свидание.

Глава 8

Когда он вошел в ресторан, там было практически пусто. Заняты были две кабины. В одной двое мужчин играли в шахматы. Во второй сидела Дороти и грела руки о чашку кофе. На голове у нее была белая косынка. Из-под косынки на лоб спускались кольца волос, сколотые шпильками.

Она заметила его только тогда, -когда он встал перед ней. Она подняла голову и беспокойно посмотрела на него. Из-за бледности щек и белизны косынки она казалась еще моложе. Он положил пальто на стул рядом с ее плащом и сел напротив.

— Что случилось? — тревожно спросила она.

К столу подошел пожилой, чисто выбритый, загорелый мужчина.

— Что прикажете?

— Кофе.

Он ушел.

— Так в чем дело? — повторила Дороти.

Он понизил голос:

— Когда я вернулся к себе, меня ждала записка от Герми Годсена.

Ее руки замерли с чашкой на весу,

— От Герми Годсена...

— Я был у него.— Он помолчал немного и побарабанил по столу.— Он ошибся с таблетками. Его дядя...— Он замолчал. Ему принесли чашку кофе.— Его дядя убрал таблетки в другое место, и он дал мне другие, те, что оказались на их месте.

— А что это были за таблетки?

— Рвотное. Поэтому тебя тошнило.— Он взял салфетку и протер края чашки.

Она облегченно вздохнула.

— Поэтому-то они и не помогли мне. А ты меня так напугал своим телефонным звонком...

— Ничего страшного, малышка.— Он бросил салфетку.— Герми дал мне другие таблетки, на этот раз настоящие.

Она вздрогнула.

— Нет!

  Ну, в этом нет ничего трагического. Просто это будет второй шанс. Мы же с тобой уже договорились. Если они сработают, все будет в порядке, если нет, мы сможем завтра же пожениться.— Он отпил кофе.— Они у меня с собой. Ты примешь их перед сном.

— Но...

— Что «но»?

— Мне не нужен второй шанс. Я не хочу принимать таблетки...— Она наклонилась вперед.— Я так мечтала о завтрашнем дне! Я была так счастлива!..— Она закрыла глаза. Из-под век выступили слезы.

Он огляделся. Мужчины продолжали играть в шахматы, возле них сидел хозяин ресторана. Он нащупал в кармане монетку и подошел к автомату. Опустив монету, он нажал кнопку. Потом вернулся к ней.

— Малышка, надо снова пройти через это. Я же думаю о тебе.

— Нет.— Она открыла глаза.— Если бы ты думал обо мне, ты хотел бы того же, что и я.

Раздались звуки джаза.

— А что ты хочешь, малышка? Голодать? Жизнь — это не кино.

— Мы не будем голодать. Ты представляешь себе все гораздо хуже, чем есть на самом деле. Ты найдешь хорошую работу, если даже не кончишь университет. Ты >:;е умный и...

— Ты не понимаешь,— прервал ее он.— Ты ничего не знаешь. Ты всю жизнь жила в богатой семье.

Она сжала его руку.

— Почему все меня упрекают этим? Как ты можешь так говорить? Почему ты думаешь, что это так важно?

— Это важно, Дорри, хочешь ты этого или нет. Ты посмотри только на твою подарочную спичечную коробку. Она стоит столько же, сколько стоят туфли, а ты запросто носишь спички в своей сумочке. Ты привыкла к этому. Ты не сможешь...

— Ты думаешь, что в этом все дело? Ты думаешь что меня это волнует? — Она помолчала. Если раньше в ее голосе звучали злые нотки, то когда она снова заговорила, голос ее был спокойнее.— Я знаю, что ты иногда смеялся надо мной, над фильмами, которые мне нравятся. Ты считал, что я романтична. Может быть, это потому, что ты на пять лет старше меня, или потому, что ты был в армии, я не знаю. Но я верю, я искренно верю, что, если два человека любят друг друга — любят по-настоящему,— тогда ничего другого не надо, ни денег, ни пещей, ничего, кроме любви. Я верю в это...— Она убрала свои руки с его рук и закрыла лицо.

Он достал носовой платок и вложил ей в руки. Она взяла его и посмотрела на него сквозь пальцы.

— Я тоже верю в это, малышка. Ты же знаешь.— Он помолчал.— Ты знаешь, что я сегодня сделал? Во-первых, я купил тебе кольцо, а во-вторых, дал объявление в воскресный «Кларион». Объявление о работе. О ночной работе.

Она отняла руки от лица.

— Все будет в порядке, малышка. Мы будем счастливы. Но нужно быть немного реалистами, Дорри. Мы были бы гораздо счастливее, если бы смогли пожениться этим летом с одобрения твоего отца. Ты не можешь не признать этого. И всего-то от тебя требуется ради нашего счастья — принять эти проклятые таблетки.— Он опустил руку в карман и достал конверт, предварительно ощупав его, чтобы увериться, что не ошибся.— Я не вижу причины для твоего отказа.

Она смяла платок в руке.

— Я со вторника мечтала о завтрашнем дне. А теперь все изменится. Всю жизнь мне приходится подстраиваться под отца,

— Я знаю, что ты разочарована, Дорри. Но ты подумай о будущем.— Он протянул ей конверт, но она не шевельнулась. Он положил конверт на стол.— Я приготовился работать ночью, а от тебя требуется только проглотить пару таблеток.

Она неотрывно смотрела на белый конверт.

Голос его звучал с холодной властностью:

  — Если ты откажешься принять их, Дороти, ты поступишь упрямо и эгоистично. И нечестно по отношению ко мне.

Музыка кончилась, и воцарилась тишина. Они сидели и смотрели друг на друга, а между ними лежал конверт. Тягостная тишина.

— Шах! — долетел до них голос одного из шахматистов.

Она протянула руку, и он увидел, что рука ее блестит от пота. У него тоже вспотели руки.

— Пожалуйста, малышка...

Она спокойно посмотрела на него. Взяла конверт и убрала его в сумочку. Потом положила сумочку возле себя и продолжала смотреть на свои руки.

Он встал, обошел вокруг стола и пожал ей руку. Потом подошел к автомату и, опустив монету, нажал кнопку с надписью «Этот очаровательный вечер».

Они шли молча по мокрой тропинке, погруженные каждый в свои мысли, и по привычке держались за руки. Дождь прекратился, но воздух был сырой. Сквозь туман тускло светили уличные фонари.

На углу улицы они поцеловались. Ее губы были холодны, и она их не разжимала. Когда он попытался губами раскрыть ее губы, она покачала головой. Они постояли еще несколько минут и распрощались. Он смотрел ей вслед и видел, как она переходила улицу.

Он зашел в ближайший бар и выпил две кружки пива. Потом свернул бумажную салфетку в красивый квадрат. Через полчаса он вошел в телефонную будку, набрал номер женского общежития и попросил соединить его с комнатой Дороти.

Она ответила через несколько секунд:

— Хелло?

— Хелло, Дорри? — Молчание на другом конце.— Это ты, Дорри?

Пауза.

— Да.

—Ты приняла?

Пауза.

— Да.

— Когда?

— Несколько минут назад.

Он глубоко вздохнул.

— Малышка, нас не подслушивает телефонистка?

— Нет, одну уже уволили за это.

— Послушай, я не хотел говорить тебе раньше, но... они могут оказаться немного неприятными.— Она молчала.— Герми сказал,— продолжал он,— что, возможно, тебя будет тошнить, как и раньше. Потом у тебя может быть жжение в горле и боль в желудке. Что бы ни случилось, не бойся. Это только действие таблеток.— Он подождал, ожидая ответа, но она молчала.— Прости, что я не предупредил тебя раньше, я не хотел тебя волновать.— Пауза.— Ты не сердишься на меня, Дорри?

— Нет.

— Вот увидишь, все будет хорошо.

— Я знаю. Боюсь, что я была упрямой.

— Да, но не извиняйся, малышка.

— Завтра увидимся.

— Да.

Снова наступила пауза, потом Дороти простилась.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Дороти,— ответил он.

Глава 9

Входя в пятницу утром в аудиторию, он чувствовал необыкновенную легкость и подъем. День был чудесный. Солнечные лучи освещали большую комнату, отражаясь от потолка и стен. Он уселся на свое место в конце аудитории, вытянул ноги, скрестил* руки на груди и принялся разглядывать входящих студентов. Все были оживлены, громко смеялись и разговаривали. Завтра их университетская команда должна играть в бейсбол, а вечером состоится весенний бал.

Неподалеку от него остановились три девушки и о чем-то возбужденно шептались. «Может быть, они из общежития и говорят о Дороти»,— подумал он. Однако ее еще не могли найти. Зачем бы кто-то стал входить в ее комнату? Просто все бы подумали, что она проспала. Он считал, что ее не найдут в течение нескольких часов. Девушки кончили шептаться и громко засмеялись

Нет, не похоже, что ее найдут раньше чем в час дня пли около этого. «Дороти Кингшип не вышла ни к завтраку, ни к ленчу». И только после этого они постучат к ней в комнату. Может быть, придет экономка с ключом. Девушки в общежитии часто просыпают, и это никого не удивляет. У Дорри мало друзей, которые могли бы заметить ее отсутствие. Нет, если ему повезет, то ее не найдут раньше, чем позвонит Эллен.

После того как он вечером поговорил с Дороти по телефону, он вернулся в общежитие и опустил в почтовый ящик письмо, адресованное Эллен Кингшип с запиской Дороти. Почту вынимают в шесть утра. Колдуэлл в ста милях отсюда, и письмо будет там в полдень. Если Дороти найдут раньше и сообщат Эллен, то она приедет сюда, не получив письма, которое придет в Колдуэлл после ее отъезда. Тогда не миновать расследования, потому что о самоубийстве из записки Эллен узнает только после возвращения в Колдуэлл. Это был риск, единственное слабое место в его плане. Прокрасться в женское общежитие и положить записку в комнате Дороти он не смог бы, это было бы очень рискованно.

Он решил дожидаться полудня. Если Дороти найдут после двенадцати, то Эллен успеет получить записку, а власти сообщат о смерти дочери Лео Кингшипу. Если ему повезет, то Дороти найдут гораздо позже двенадцати. По крайней мере, не раньше чем позвонит Эллен.

Конечно, потом будет вскрытие. В организме обнаружат мышьяк и двухмесячный зародыш. Вот вам и причина самоубийства. Эта записка еще больше успокоит полицию. Они небрежно осмотрят местные аптеки, но, конечно, ни черта не найдут. Они могут осмотреть и склад фармакологического факультета и задавать студентам вопросы о девушке, которая могла взять на складе мышьяк. Они покажут фотографию Дороти. Но это ни к чему не приведет. Смерть все равно будут считать самоубийством.

Станут ли они искать мужчину? Любовника. Он решил, что вряд ли они станут это делать. Все знают, что студенты порой живут с кем попало. Едва ли это их заинтересует. А Кингшипа? Может быть, он решит начать частное расследование? «Найдите человека, который погубил мою дочь!» Хотя, судя по тому, что рассказывала об отце Дороти, он будет разгневан аморальностью дочери. «Дочь такая же беспутная, как и ее мать!»

Конечно, это не помешает ему провести частное расследование. Тогда начнут проверять все. Даже тот ресторан, где они были с Дороти. Хорошо еще, что они встречались на скамейке, а не в общежитии.

Его, разумеется, допросят, но Дороти никому не говорила об их связи, других мужчин тоже допросят. Там был один рыжий, с которым она разговаривала в тот день, когда они познакомились и он увидел у нее в руках эти спички со штампом «Кингшип». Все знают, что она начинала вязать, раз или два сходив на свидание с мужчиной. Так что подозревать могут всех, но доказательств никаких не будет.

Нет, все будет хорошо. Ему не придется бросать учебу и заботиться о жене и ребенке, ему не придется работать клерком. Только одна крошечная тень... Допустим, узнают, что он был одним из тех, кто встречался с Дороти. Допустим, что девушка, которая видела его на складе, снова увидит его и узнает, что он не имеет никакого отношения к фармакологии... Вряд ли это возможно. В университете двенадцать тысяч студентов... Но, допустим, случится худшее. Допустим, она его увидит и сообщит полиции. Но и в этом случае у полиции не будет доказательств. Мало ли зачем он мог быть там? Самое главное, что есть записка, написанная рукой Дороти. Как они смогут объяснить...

Дверь в аудиторию открылась, легкий ветерок пошевелил листы его тетради. Он обернулся, чтобы посмотреть, кто это пришел.

Это была Дороти.

Сказать, что он был потрясен — не сказать ничего. Этого мало. Нет слов, чтобы описать его состояние. Он наполовину привстал, кровь прилила к лицу, в груди что-то замерло. Тело его начали покалывать миллионы иголок. Он чувствовал, что по его лицу видно, как он удивлен при виде ее, но ничего не мог е собой поделать. Она изумленно смотрела на него. Все как и вчера: книги в руке, зеленый свитер, юбка из шотландки. Дороти. Она подошла к нему.

Его тетрадь упала на пол. Он нагнулся, желая провалиться сквозь землю. Потом сел и увидел рядом с собой ее лицо. Он попытался перевести дыхание. Что случилось? О боже! Она не приняла таблетки! Она лгала! Сука! Лживая проклятая сука! А записка к Эллен... (3 боже!

— В чем дело? — услышал он ее испуганный шепот,

Он положил тетрадь на место и выпрямился. Кровь отхлынула от его лица.

— Что с тобой?

Он посмотрел на нее. Она не изменилась. В волосах зеленая лента. Он попытался что-то сказать, но из горла вылетел лишь хрип.

— Что с тобой?

Студенты начали оборачиваться к ним. Наконец он пролепетал:

— Ничего, все в порядке.

— Ты болен. Твое лицо посерело, как...

— Я здоров. Это только...— И он погладил бок, где, она знала, у него был шрам.

— Боже, я думала, что у тебя сердечный приступ,— прошептала она.

— Нет, все в порядке.— Он смотрел на нее, пытаясь прийти в себя. О боже, что он может сделать? Сука! Она решила заставить его жениться на себе.

Он увидел, что она что-то пишет на листке из тетради. Она подвинула ему листок: «Таблетки не помогли».

«Ложь! Проклятая лгунья! — Он скомкал бумажку в руке.— Надо подумать! Думать! Опасность теперь была велика! Эллен получит записку. Когда? В три часа? В четыре? Звонок Дороти. «Дороти, что это значит? Почему ты так написала?» — «Что я написала?» Потом Эллен прочтет ей записку и Дороти узнает ее... Придет ли она ко мне? Станет ли настаивать на объяснении? Или сама поймет правду и расскажет обо всем Эллен и сообщит отцу? Если она не приняла таблетки и сохранила их, то Они послужат тем доказательством, которое угробит его. Улика! Попытка убийства! Может быть, она Отдала их в аптеку для анализа? Трудно понять. Она же не знает количество, необходимое для приема».

Он мог бы предсказать любой ее шаг, но это раньше, а теперь... Он понимал, что она смотрит на него и ждет проявления его реакции на содержание записки. Он выдрал из своей тетради листок и достал авторучку. Рука его дрожала, он боялся, что она заметит это. Наконец ему удалось нацарапать несколько слов: «Хорошо. Мы просто попробовали. Теперь мы с тобой поженимся».

Он придвинул записку к ней. Она прочла и повернулась к нему. Ее лицо было освещено солнцем. И она сияла. Он попытался улыбнуться ей в ответ.

«Нет, еще не все потеряно. Люди пишут записки о самоубийстве, а потом откладывают.— Он посмотрел на часы: 9.20.— Эллен получит записку не раньше трех часов. Еще пять часов сорок минут. Стоп, сейчас нельзя ничего планировать. Не сейчас, но все надо быстро обдумать. Все должно быть сделано вовремя. Не яд. Как еще люди кончают самоубийством? Через пять часов сорок минут она должна быть мертва», 

Глава 10

В десять часов они, взявшись за руки, вышли из здания на улицу.

— Твой бок не болит? — спросила она.

— Немного,— ответил он.

— У тебя часто бывают боли?

— Нет. Не беспокойся, Дорри.— Он посмотрел на часы.— Ты не должна выходить замуж за инвалида.

Они направились к газону.

— Когда мы туда пойдем? — она сжала ему руку,

— Днем. Часа в четыре.

— А почему бы не пойти туда раньше?

— Зачем?

— Чтобы не опоздать. Они могут закрыться в пять или около того.

— Это длится недолго. Мы только напишем заявление, и нас тут же поженят.

— Я возьму с собой свидетельство о рождении, чтобы они не сомневались, что мне уже есть восемнадцать дет.

— Да.

Внезапно она повернула к нему посерьезневшее лицо и с тревогой спросила:

— Ты очень сердишься, что таблетки не помогли?

— Нет.

— Это правда?

— Да. Мы только попробовали. Я хотел, чтобы ты приняла их ради себя самой.

Она покраснела. Он смущенно отвернулся. Когда он снова взглянул на нее, она была так счастлива, что erq охватили угрызения совести. Она сжимала его руку и улыбалась.

— Я так счастлива, что не пойду на лекции!

— Хорошо. Я тоже. Я останусь с тобой.

— А потом мы пойдем в муниципалитет и весь день' будем вместе.

— Я не смогу, дорогая, провести с тобой весь день. Надо кое-что сделать.

— И мне тоже. Да, нам надо еще переодеться. Я хочу видеть тебя в голубом костюме.

Он улыбнулся:

— Хорошо, мадам. Но до ленча мы побудем вместе,

— А что мы будем делать?

— Я не знаю,— ответил он.— Может быть, прогуляемся. К реке.

— В этих туфлях я далеко не уйду,— она показала ногу в туфле на высоком каблуке.

— Хорошо, тогда не пойдем к реке.

— У меня есть идея.— Она указала на здание «Файн Артс».— Пойдем туда и послушаем какие-нибудь записи.

— В такой прекрасный день сидеть в помещении...

Она смотрела в сторону «Файн Артс», а позади этого здания виднелась башня ретранслятора.

— Последний раз я была в муниципалитете, когда ходила к врачу,— печально проговорила она.

— Да, тебе было тяжело,— сказал он и резко остановился.

— Что?

— Ты права, Дорри. Зачем нам ждать четырех часов? Пойдем туда сейчас!

— Сейчас?!

— Ну, ты приготовься, уложи свои вещи. Иди прямо в общежитие и приготовься.

— О, да, да! Я бегу!

— А я позвоню тебе, когда буду готов.

— Да, да,— она обняла его и крепко поцеловала.— Я очень люблю тебя!—горячо прошептала она.

Он улыбнулся ей.

Она торопливо направилась к себе в общежитие.

Он долго смотрел ей вслед, а потом перевел взгляд на здание муниципалитета. Это здание было самым высоким в городе: четырнадцать этажей. 

Глава 11

Он зашел в «Файн Артс», где была телефонная будка. Позвонив в справочное бюро, он узнал телефон бюро бракосочетаний. Потом позвонил туда.

— Хелло, я хочу узнать, когда вы работаете. Сегодня вы работаете?

— Да. С двенадцати до часа перерыв и с часа до половины шестого.

— Спасибо.

Он повесил трубку и снова опустил монету. Он позвонил в общежитие и попросил соединить его с комнатой Дороти. Ответа не было. Он повесил трубку, удивляясь, где она могла задержаться. Во всяком случае, по времени она уже должна была быть у себя в комнате.

Выбора не было, и он направился в университетский городок, чтобы позавтракать. Потом снова позвонил Дороти. На этот раз она была у себя.

— Хелло?

— Где ты была? Я звоню уже второй раз.

— Я заходила в магазин и купила перчатки.— Голос ее звучал счастливо и весело.

— Послушай, Дорри, ты можешь быть готова к двенадцати? Сейчас двадцать пять одиннадцатого.

— Не знаю. Я хотела помыться...

— А в четверть первого?

— Хорошо.

— Послушай, ты обязательно должна сообщить, где проведешь уик-энд?

— Конечно, ты же знаешь наши правила?

— Да.

— Ну? Так я запишу, что буду в «Вашингтон Хауз». Если экономка заинтересуется, то я ей объясню.

— Не стоит записывать это. Мы же скоро вернемся.

— Да?

— Да. Не стоит говорить никому, пока мы не распишемся.

— А вдруг мы не вернемся обратно?

— Вернемся. Нам придется кое-что забрать.

— А какое это имеет значение?

— Слушай, Дорри, я не думаю, что им приятно узнавать, что их студентки выходя замуж. Ваша экономка захочет узнать, известно ли твоему отцу о нашем браке. Она прочтет нотацию, попытается уговорить тебя подождать до конца семестра, если ты заранее сообщишь о нашем браке. А нужно ли это?

— Хорошо, я напишу об этом позже.

— Отлично. Я буду ждать тебя возле общежития в четверть первого.

— Договорились.

— Так что пока не записывай.

— Хорошо. Это будет похоже на бегство.

— Как в кино.

Она засмеялась.

— В четверть первого.

— Хорошо. Мы будем на месте в половине первого,

— До свидания, жених.

— До свидания, невеста.

Одевался он тщательно. Голубой костюм, черные ботинки и носки, белая рубашка и голубой итальянский галстук с серебряной булавкой. Он осмотрел себя в зеркале и решил, что его красота слишком бросается в глаза. Тогда он сменил галстук на простой узел из витого шнура и пожалел, что лицо нельзя сменить так же просто, как галстук. Потом надел серую шляпу, чтобы скрыть волосы, которые могли привлечь внимание.

В пять минут первого он был возле общежития. Солнце над головой светило жарко и яростно. Было душно. Он стоял спиной к общежитию и смотрел на магазин скобяных изделий.

В двенадцать пятнадцать он медленно повернулся и увидел, что из дверей общежития к нему направляется фигурка в зеленом. Она была пунктуальна. Он повернулся. Она смотрела прямо перед собой. Руки в белых перчатках держали сумочку и саквояж аэрофлота. На мгновение она задержалась на краю тротуара и вскоре подошла к нему.

Она была прекрасна. Темно-зеленый костюм и белый воротник, плотно обнимавший шею. Туфли и сумочка были коричневого цвета из крокодиловой кожи. Темно-зеленая вуаль скрывала ее пышные золотистые волосы. Он с улыбкой смотрел, как она подходила к нему.

— Все невесты красивы,— заметил он.— Но ты самая красивая из всех невест!

— Грасиас, сеньор! — Она засмеялась и смущенно посмотрела на него, будто хотела поцеловать, но стеснялась.

Такси медленно проехало мимо них, но он не остановил его. Она вопросительна взглянула на него, но он покачал головой:

— Теперь нам придется приучать себя к экономии,— объяснил он и указал на приближающийся трамвай.

Воздух опьянял Дороти. По дороге. шли студенты.

— Подумать только, когда мы вернемся обратно,— проговорила она,— мы будем мужем и женой.

Трамвай резко затормозил. Они вошли,

С улыбкой посмотрев друг на друга, они сели. Начиналось их свадебное путешествие.

Восемь этажей здания муниципалитета занимали различные учреждения, так или иначе относящиеся к Блю Ривер. Остальные шесть верхних этажей занимали всевозможные компании, конторы юристов, врачей и тому подобное. Здание хранило отпечаток тридцатых годов, хотя по архитектуре было довольно современным. Считалось, что это здание носит следы айовского консерватизма, а профессора Стоддардского университета смеялись над ним, называя его жертвой архитектурного аборта.

Если смотреть на здание сверху, то оно казалось прямоугольным, хотя восьмой и двенадцатый этажи выдавались вперед со всех сторон и образовывали квадрат. В здание вели три большие бронзовые двери. Снизу оно напоминало чудовище, хотя Дороти не почувствовала этого в тот момент, когда трамвай остановился возле него.

В двенадцать тридцать они вошли в здание муниципалитета. В мраморном вестибюле было много народа и отовсюду доносились увеличенные эхом голоса и стук каблуков.

Они остановились возле доски-указателя.

— Куда нам идти? — спросила она.

— Бюро бракосочетаний на шестом этаже,— сказал он, изучив доску.

Он направился к лифту, Дороти последовала за ним. Она хотела взять его за руку, но в руке был саквояж. Он, очевидно, не заметил ее жеста.

Одна из четырех дверей лифта была открыта в ожидании пассажиров. Подойдя к лифту, он остановился, пропуская Дороти вперед. Какая-то пожилая женщина тоже посторонилась, пропуская ее. Женщина улыбнулась, понимая, куда направляются молодые люди. Он галантно держал шляпу в руке. Дороти улыбнулась, глядя на него. Он тоже улыбнулся в ответ, стараясь, чтобы она не заметила его дрожащих губ.

На шестом этаже лифт остановился, высадив двух мужчин с портфелями. За ними последовали Дороти и он. Он шел впереди, как будто был один. Она попыталась схватить его за руку.

— Куда ты спешишь?

— Прости,— улыбнулся он.— Я немного нервничаю.

Он взял ее за руку, и они пошли по коридору. Дороти бормотала номера комнат, мимо которых они проходили.

Около комнаты под номером 604 они остановились. Дверь была заперта. Он взглянул на часы.

— Еще двадцать пять минут ждать! — простонал он.

— Да,— согласилась она.— Тогда спустимся пока вниз и подождем.

— Там столько народа,— пробормотал он.— Знаешь что, пойдем лучше на крышу. Сегодня такой прекрасный день, и мы сможем увидеть весь город.

— А это можно?

— Можно, если нас никто не остановит.— Он взял у нее из руки саквояж.— Пойдем, ты в последний раз взглянешь на мир, как незамужняя женщина.

Она улыбнулась, и они снова прошли к лифту.

Из лифта они вышли на четырнадцатом этаже. При выходе их разделили посетители, и некоторое время они ждали, пока толпа схлынет.

— Пойдем дальше,— таинственным шепотом произнесла Дороти. Ей нравились приключения.

Они прошли через весь коридор, отыскивая выход наверх. На одной из дверей они увидели номер 1402. Дверь была приоткрыта. Толкнув ее, они увидели лестницу. Они вошли на площадку и закрыли за собой дверь. Затем поднялись наверх. Снова дверь.

— Она заперта? — спросила Дороти.

— Не думаю.

Он нажал плечом на дверь, и она открылась. За этой дверью была еще одна дверь.

— Мы можем подождать внизу,— предложила она.— Может быть, эту дверь вообще не открывали...

Он сжал зубы и плечом налег на дверь. Она не открылась. Он разбежался и снова плечом ударил в дверь. С ужасным скрипом дверь распахнулась. Испуганно захлопали крыльями голуби. Он пошел вперед и поманил за собой Дороти.

— Прошу вас, мадемуазель.

Протянув ему руку, она осторожно шагнула вперед. 

Глава 12

Он вообще не нервничал. К панике он был близок в тот момент, когда испугался, что дверь не откроется, а когда она открылась, то вновь был холоден и уверен в себе. Все было настолько совершенно! Ни ошибок, ни постороннего вмешательства. Он знал это. Боже мой, он давно не чувствовал себя так хорошо.

Дверь за ними закрылась. Теперь он мог не торопиться. Он держал в руке саквояж. Из-под шляпы пот стекал на глаза. Он откинул шляпу назад и рукавом провел по лбу. Боже, он обо всем подумал! Теперь легкий толчок, и... Бам! Он пригладил волосы, жалея, что поблизости нет зеркала.

— Ты только посмотри!

Он повернулся. Дороти стояла у края крыши спиной к нему, держа в руке сумочку из крокодиловой кожи. Вторая ее рука едва касалась края низкого парапета. Он подошел к ней.

— Что такое?

Весь город был как на ладони.

— Посмотри,— Дороти вытянула вперед руку.— Кажется, это университетский городок.

Он обнял ее. Ее рука в белой перчатке потянулась к нему.

План выработался быстро, как только он привел ее сюда. Но теперь надо было действовать медленно и осторожно. Он ясно представлял себе все после целой недели напряжения. Какая неделя? Это целые годы! У него еще никогда не было такого беспокойного периода. Он посмотрел на ее голову, потом на грудь. Под зеленым костюмом было такое прекрасное молодое тело! Она откинула голову назад и улыбнулась.

Когда она снова увлеклась панорамой города, он придвинулся еще ближе, продолжая сжимать ее плечи. Он наклонился над парапетом. Двумя этажами ниже широкий балкон опоясывал дом. Там была сетка. Это плохо. Два этажа это не то, что он хотел. Он повернулся и осмотрел крышу.

Она была примерно в сто пятьдесят футов длиной. Парапет был сложен из белого камня. Он шел по краю всей крыши и разделял ее пополам. Слева находился водосток, а справа башня ретранслятора. На крышу выходили трубы от вентиляторов и дымоходов. Он оставил Дороти и подошел к вентиляционной шахте. Заглянув в нее, он увидел, что она уходила вниз на все четырнадцать этажей. Он бросил вниз спичечный коробок и следил за его падением, пока тот не скрылся из виду. В стенах этого вентиляционного ствола были окна, напоминающие выходы из лифта. Он задумался. Дороти подошла к нему и взяла за руку.

— Здесь так спокойно,— проговорила она.

Он прислушался. Сперва ему показалось, что здесь действительно тихо, но потом он различил отдельные шумы. Вот шум мотора лифта, мягкий звук вентиляторов радиопередатчиков...

Они медленно прошлись по крыше. С северной стороны они увидели реку.

— У тебя есть сигареты? — спросила она.

Он сунул руку в карман и нащупал пачку «Честерфильда». Рука его была пуста, когда он вытащил ее из кармана.

— Нет, а у тебя?

— Где-то есть,— ответила она и стала рыться в сумочке. Сперва она вытаскивала оттуда разную мелочь, потом достала пачку «Герберт Тейртонс». Они закурили.

— Знаешь, Дорри, я хочу тебе сказать,— она выпустила струю дыма и повернулась к нему,— я хочу сказать... о таблетках.

Она побледнела.

— Что?

— Я рад, что они не сработали,— улыбнулся он.— Я действительно рад.

Она с недоумением смотрела на него.

— Ты рад?

— Да. Когда я звонил тебе вчера вечером, я хотел сказать, чтобы ты не принимала их, но ты уже приняла.— Он посмотрел на нее. «Если бы ты приняла их,— подумал он,— то давно была бы мертва».

Когда она заговорила, голос ее дрожал:

— Почему? Что заставило тебя переменить решение?

— Я не знаю. Я думал об этом. Я боялся за тебя.— Он посмотрел на кончик сигареты,— Кроме того, я думаю, что грех пользоваться ими.— Когда он поднял голову, его щеки были красными, а глаза блестели.

— Ты говоришь правду? — взволнованно спросила она.— Ты действительно рад?

— Конечно, я рад. Иначе бы не говорил об этом.

— О, слава богу!

— Что ты имеешь в виду, Дорри?

— Не сердись, пожалуйста, я их не принимала.— Он попытался изобразить удивление. Она торопливо добавила:— Ты сказал, что собираешься взяться за ночную работу, и я решила, что мы все равно будем вместе, поэтому я их не приняла. Я знала, что поступаю правильно. Ведь это так? Ты не сердишься на меня?

— Конечно, нет, малышка, Я не сержусь. Я рад, что ты не приняла их.

Она облегченно вздохнула.

— Я чувствовала себя преступницей, солгав тебе. Я думала, что никогда не смогу признаться. Я... я не могу поверить в это!

Он достал платок и приложил его к глазам.

— Дорри, а что ты сделала с таблетками?

— Выбросила,— она смущенно улыбнулась.

— Куда?

— В унитаз.

Это он и хотел выяснить. Значит, беспокойства с этим не будет. Он отбросил сигарету. Дороти последовала его примеру.

— Теперь все в порядке,— сказала она.

Он обнял ее за плечи и нежно поцеловал в губы,

— Да, теперь все в порядке.

Он посмотрел на оба окурка со следами ее губ и ее губной помады. Он поднял их и ногтем расковырял бумагу. Табак, который оставался в окурках, он рассыпал по ветру, а бумагу свернул в комочек и швырнул в сторону.

— В армии мы так избавлялись от окурков, когда курили в неположенных местах,— объяснил он.

Она посмотрела на часы.

— Без десяти час.

— Твои спешат.— Он взглянул на свои.— Сейчас без четверти. У нас еще целых пятнадцать минут.— Он взял ее за руку и подвел к краю крыши.

— Ты разговаривал со своей хозяйкой?

— Что? О, да. В понедельник ты сможешь перебраться ко мне.

Дороти улыбнулась:

— Вот удивятся девчонки в общежитии!

Они облокотились о парапет вентиляционной шахты,

— Твоя хозяйка отдаст нам большую комнату?

— Я думаю, да.

— Часть своих вещей я могу пока оставить в общежитии, особенно зимние вещи. Их не так много.

Они подошли к южной стороне вентиляционного ствола. Он уверенно подтянулся на руках и уселся на край ограды.

— Не сиди там,—испуганно проговорила Дороти.

— Почему? — спросил он, глядя на белый гребень стены.— Он в целый фут шириной. Ты же сидишь порой на скамейке уже, чем фут, и не падаешь.— Он похлопал по камню возле себя.— Садись сюда.

— Нет,— отказалась она.

— Эх ты, цыпленок.

Она потрогала рукой камни:

— Боюсь испачкать костюм...

Он достал из кармана платок и постелил на камень. Она колебалась. Потом отдала ему сумочку. Встав спиной к парапету, она руками оперлась на него. Он помогал ей, поддерживая за талию. Она села рядом, и он обнял ее за талию. Она осторожно заглянула вниз.

— Не смотри вниз, у тебя закружится голова,— предупредил он.

Он положил ее сумочку справа от себя. Некоторое время они молчали. Ее руки крепко вцепились в камень. Пара голубей медленно кружилась над ними.

— Ты позвонишь матери или напишешь? — спросила она.

— Не знаю.

— Я думаю написать Эллен и отцу. Ужасно трудно сказать это по телефону.

Где-то внизу гудели вентиляторы. Он снял руку с ее талии и переложил на ее руку, которой она держалась за камень. Потом соскользнул вниз и, прежде чем она успела опомниться, стоял уже лицом к ней. Его руки лежали на ее коленях, а голову он прижал к ее животу, Он улыбнулся ей.

— Маленькая мама,— прошептал он.

Она тоже улыбнулась. Его руки медленно скользили вверх по ее ногам под юбкой.

— Может быть, мы пойдем, дорогой?

— Одну минуту, малышка. У нас еще есть время.

Он не отрываясь смотрел на нее, а его руки уже гладили ее бедра. Потом они спустились вниз по ногам, он сжал икры. Ее руки в белых перчатках крепко держались за каменный парапет.

— Какая красивая блузка,— сказал он, глядя на ворот блузки возле горла.— Она новая?

— Новая? Она очень старая.

Он критически посмотрел на нее.

— У тебя воротник сдвинулся в сторону,— заметил он.

Она оторвала одну руку от парапета, поднесла к шее и стала поправлять воротник.

— Нет, так стало еще хуже,— сказал он,

Она протянула к шее и вторую руку. Теперь она уже ни за что не держалась. Его руки скользнули вниз к туфелькам. Он погладил подъем ее ног, поднял голову и посмотрел на нее. Она поправляла воротник. Он задержал дыхание.

— Посмотри, так луч...

Он резко отскочил назад и поднял ее ноги вверх. Она наклонилась назад, их глаза встретились, ее ноги были на уровне его плеч. В ее глазах застыл ужас, она открыла рот, но крик замер в горле. Он еще выше поднял ее ноги и толкнул назад.

Резкий, страшный крик раздался в вентиляционном стволе. Он закрыл глаза. Крик утих, затем послышался оглушительный треск. Он вздрогнул, представив себе это ужасное сооружение для вентиляции.

Открыв глаза, он увидел, что его платок слабо колышется под легким ветром на парапете. Он схватил его, надел шляпу и взял в руку саквояж. Подойдя к двери, он протер платком ручку. Он быстро шел к лестнице и всюду вытирал за собой ручки дверей.

По лестнице он бежал изо всех сил, стараясь ни к чему не прикасаться. Когда он остановился передохнуть, оказалось, что он находится на седьмом этаже.

Он задыхался, сердце бешено колотилось в груди. Фраза «ослабление физического напряжения» все время вертелась у него в голове. Да, он не боится, это не паника, нет, не паника. Он с шумом вдохнул воздух, поставил саквояж на пол и сдвинул шляпу на затылок. Рука его дрожала. Он поднял ладони и осмотрел их. Они были серыми от пыли с подошв ее туфель... Он вытер руки платком. Сунув платок в карман, поправил шляпу, взял в руку саквояж и вышел в коридор. Все двери были открыты. Люди входили и выходили из кабинетов. Посетители, служащие, чиновники... Он неторопливо, со спокойным выражением лица направился к лифту. Проходя мимо кабинетов, он увидел, как люди столпились у окон и смотрят куда-то вниз. До него долетал возбужденный звук их голосов.

Вместе с несколькими посетителями он зашел в кабину лифта. Выходя из лифта, он заметил, как два полисмена в униформе шли по вестибюлю. Возле двери он остановился и еще раз осмотрел руки. Они были тверды, ни малейшей дрожи. Он улыбнулся. Обернувшись, он увидел толпу и ее... Он подумал, что ему надо проявить любопытство и вместе со всеми бежать посмотреть...

Но передумал.

На углу он вскочил в трамвай, оплатил проезд и уселся у окна. Вскоре он увидел, как в обратном направлении промчалась машина «скорой помощи». Он обернулся. Здание муниципалитета уменьшалось. Когда трамвай свернул на Университетскую улицу, здание вообще скрылось из вида. 

Глава 13

Бейсбол должен был начаться в девять вечера, но новость о самоубийстве студентки (как она могла упасть, если в газетах писали, что ограда высотой в три с половиной фута?) спутала все планы. На стадионе народа было мало. Студенты сидели кучками и молчали. Обычного веселья не было. Веселье кончилось задолго до того, как узнали имя погибшей.

Раньше он не мог до конца досмотреть всю игру, но сегодня он досидел до конца. В темноте он вышел из своего дома. В руке у него была коробка.

Днем он вытащил из саквояжа все вещи Дороти и спрятал под матрацем. Хотя на улице было тепло, он надел свое полупальто, потому что его карманы были набиты баночками и склянками с косметикой Дороти. В руке он держал саквояж, с которого содрал все наклейки с ее адресами в Нью-Йорке и Блю Ривер и фамилией. Он направился с саквояжем на автобусную станцию и оставил его там в автобусе, который отправлялся в другой город. Потом пошел на Мертон-стрит и утопил все банки-склянки, предварительно напустив в них воду, чтобы они не всплыли. По воде пошли розоватые пятна от кремов и пудры, но вскоре они рассеялись. Возвращаясь домой, он зашел в магазин и купил коричневую коробку из-под банок с ананасовым соком.

С этой-то коробкой он и был на стадионе. Он осторожно пробирался мимо чужих ног и смотрел в сторону поля, где горели разноцветные огни. Согласно традиции студенты сжигали старые учебники и тетради. К нему подбежали несколько человек и выхватили коробку из рук.

— В огонь! В огонь!

— Внимание! Внимание! Сжигаем старые книги и тетради! Все в огонь.

Он шагнул на поле, куда потащили его коробку. Кто-то уронил ее, кто-то поддал ногой, и коробка очутилась в огне. Он пристально смотрел на огонь. Пламя медленно лизало коробку. Вскоре она загорелась. «Все,— подумал он,— теперь, все». В коробке находилось руководство для лабораторных работ, ярлыки от саквояжа, брошюры «Кингшип Коппер», несколько принадлежностей туалета Дороти, которые она приготовила к свадьбе, пара замшевых туфелек, недовязанные носки, два платка, ночная рубашка. Все шелковое, белое, праздничное. Все приготовленное к недолгому медовому месяцу...

Глава 14

Из блю-риверской газеты «Кларион-Леджер» от пятницы, 28 апреля 1950 г.:

СМЕРТЬ СТУДЕНТКИ СТОДДАРДСКОГО УНИВЕРСИТЕТА

 Роковая трагедия дочери медного короля!

 Дороти Кингшип, девятнадцатилетняя студентка второго курса Стоддардского университета, погибла сегодня, когда она упала или бросилась вниз с четырнадцатого этажа здания муниципалитета Блю Ривера. Привлекательная блондинка из Ныо-Иорка была дочерью Лео Кингшипа, президента «Кингшип Коппер Инкорпорейтед».

 В 12.58 работники муниципалитета услышали крик, доносившийся со стороны вентиляционного ствола. На месте падения девушки первым оказался доктор Гарвей К. Гент, живущий на 57 Вудбридж Сайкл, который в этот момент находился в вестибюле.

 Прибывшая полиция нашла на парапете сумочку. В сумочке оказались свидетельство о рождении и студенческий билет Стоддардского университета, по которым удалось опознать девушку. На крыше также была найдена недокуренная сигарета. Судя по помаде, эту сигарету курила мисс Кингшип...

 Рекс Каргайл, лифтер, заявил полиции, что он поднимал мисс Кингшип на шестой или седьмой этаж за полчаса до трагедии. Другой лифтер, Эндрю Веччи, заявил, что он поднимал женщину, похожую на мисс Кингшип, на четырнадцатый этаж вскоре после половины первого, но он не помнит, на каком этаже она вошла в лифт.

 Декан факультета, где училась мисс Кингшип, мистер Кларк Д. Уэлч сообщил, что мисс Кингшип училась вполне успешно. В общежитии, где она жила, никто не знает причины возможного самоубийства. Ее считали спокойной и уравновешенной девушкой. «Никто хорошо не знал ее»,— заявила одна студентка.

Из той же газеты за субботу, 29 апреля 1950 г.

СМЕРТЬ СТУДЕНТКИ БЫЛА САМОУБИЙСТВОМ Сестра получила по почте письмо

 «Смерть Дороти Кингшип, которая вчера днем разбилась при падении со здания муниципалитета, является самоубийством» — так заявил вчера вечером начальник полиции Эльдон Чессер. Вчера сестра погибшей, Эллен Кингшип, студентка Колдуэллского университета, Колдуэлл, Висконсин, получила записку от сестры. Записка не подписана, но почерк несомненно принадлежал Дороти Кингшип. Эльдон Чессер считает, что «это явно выраженное самоубийство». Записка отправлена вчера в 6.30 утра из Блю Ривера.

 Получив записку, Эллен Кингшип попыталась связаться с сестрой по телефону. Ее соединили с деканом, который и сообщил Эллен Кингшип о смерти сестры. Мисс Эллен Кингшип немедленно выехала в Блю Ривер и прибыла сюда вчера вечером. Прибытие Лео Кингшипа, президента «Кингшип Коппер Инкорпорейтед», ожидается сегодня, его самолет задерживается в Чикаго из-за плохой погоды.

_Последний человек, который разговаривал с покойной, сообщает, что она была взволнована и нервничала._

 «Она много смеялась, пока была в моей комнате. Я думала, что она смеется от счастья, но теперь я понимаю, что она просто нервничала. Ее смех был очень напряженным. Я должна была понять это сразу, поскольку я изучаю психологию».— Вот что сообщила нам Аннабелла Кох, студентка второго курса, описывая поведение Дороти Кингшип за два часа до самоубийства.

 Мисс Кох родом из Бостона, маленькая, очаровательная леди. Вчера она находилась в своей комнате в общежитии, потому что у нее болела голова.

 «Дороти постучала ко мне в четверть двенадцатого,— рассказывает мисс Кох.— Я была в постели. Она вошла ко мне, и я была удивлена ее приходу, потому что мы едва знакомы. Как я уже говорила, она много смеялась и была очень возбужденной. Она была в халате. Дороти попросила у меня пояс от моего зеленого костюма. У нас одинаковые зеленые костюмы, хотя я свой купила в Бостоне, а она в Нью-Йорке. Мы обе надели эти костюмы в прошлую субботу и чувствовали себя очень неловко. Во всяком случае, она просила меня одолжить ей пояс, потому что на ее поясе сломалась пряжка. Сперва я колебалась, потому что это мой новый весенний костюм, но потом сказала ей, где он лежит, и она достала пояс. Она поблагодарила меня и ушла».

 Здесь мисс Кох помолчала и протерла очки.

 «Но потом выяснилась одна странная деталь. Позже явилась полиция, чтобы обыскать ее комнату в поисках записки. И _они нашли мой пояс на ее столе!_ Я узнала его по потертой пряжке. На золотой пряжке есть небольшая царапина. Пояс остался в полиции.

 Меня очень удивил поступок Дороти. Она определенно хотела взять мой пояс, но не воспользовалась им. На ней был ее собственный зеленый костюм, когда... когда это случилось. Полиция проверила ее пояс, и он вовсе не был сломанным. Все это кажется очень таинственным.

 Потом я поняла, что пояс послужил лишь предлогом, чтобы поговорить со мной. Надевая костюм, она, возможно, вспомнила обо мне, а все знали, что я больна, поэтому она и зашла ко мне, использовав пояс как предлог. Должно быть, ей отчаянно хотелось с кем-нибудь поговорить. Если бы я только догадалась об этом в тот момент! Мне кажется, что, если бы я поговорила с ней, все было бы по-другому».

 ...Когда мы покидали комнату мисс Кох, она добавила еще несколько слов. «Даже если полиция вернет мне мой пояс,— сказала она,— я знаю, что не смогу больше носить свой зеленый костюм».

Глава 15

Последние шесть недель учебного года казались ему однообразными. Он думал, что события, связанные со смертью Дороти, начнут разрастаться как снежный ком, а вместо этого все затихло. Он опасался разговоров среди студентов, статей в газетах, но все было спокойно. Через три дня после смерти Дороти студенты были взволнованы слухами о сигаретах с марихуаной. Их нашли у какого-то первокурсника в общежитии. Что касается газет, то они сообщили о прибытии в Блю Ривер Лео Кинг-шипа, и все. Ни слова о вскрытии, ни слова о беременности, как будто невинная девушка совершила самоубийство и это никого не удивило. Хотя прежде всего их должна была заинтересовать причина самоубийства. Может быть, деньги медного короля Кингшипа заткнули рот газетам.

Он говорил себе, что должен радоваться. Если бы велось расследование, то его вызвали бы на допрос. Но не было ни расследования, ни допросов, ни подозрений. Все кончилось мирно. Кроме инцидента с поясом. Это изумило его. Черт возьми, зачем Дороти взяла пояс у этой Кох, если она не хотела надевать его? Может быть, она действительно хотела поговорить с кем-нибудь перед свадьбой? А потом передумала? Слава богу за это. Или, может быть, пряжка и в самом деле была сломана, но, взяв пояс у Кох, она исправила свою. Возможно, что это вообще малозначительный эпизод. Показания Кох только подкрепили картину самоубийства, добавили в его план необходимые детали. Он мог гулять с кем хочет, пить шампанское, но ему было тоскливо. Он не мог понять, почему.

Депрессия усилилась, когда в июне он вернулся в Менассет. Он был здесь прошлым летом, когда дочь фермера объявила ему, что вернулся ее парень. Он был здесь и позапрошлым летом, когда был связан с вдовушкой. Смерть Дороти была оборонительным актом. Все его планы не должны были разрушиться из-за нее.

Он стал груб с матерью. Писал ей из Блю Ривера раз в неделю. А теперь ее интересовали подробности его учебы. Каковы его успехи в философии, в английском, в испанском... Как-то он грубо оборвал ее, сказав, что это ее не касается.

Он устроился на работу на время каникул. Отчасти потому, что ему нужны были деньги, отчасти потому, что ему трудно было оставаться с матерью. Он работал в галантерейном магазине.

Однако к середине июля его депрессия стала отступать. Он стал просматривать газетные вырезки о смерти Дороти, которые хранил в коробке в спальне. Он улыбался, перечитывая слова начальника полиции Эльдона Чессера и теоретические выкрутасы Аннабеллы Кох.

Он снова стал ходить в библиотеку и регулярно читать книги. Он прочел «Уроки убийства» Пирсона, «Убийство из выгоды» Болизо. Прочел о Ландрю и Смите, о Притчарде и Криппене, о людях, которым не повезло в том, в чем преуспел он. Конечно, они были неудачниками, одному богу известно, сколько людей выкрутилось из этого положения. Это льстило ему.

Раньше он думал о случившемся на крыше муниципалитета, как о «смерти Дороти». Теперь начал думать об этом, как об «убийстве Дороти».

Иногда, лежа в постели и размышляя, он гордился своей смелостью и отвагой. Он вставал и смотрел на себя в зеркало. «Я совершил убийство»,— думал он. Однажды он даже прошептал вслух:

— Я совершил убийство.

Ну и что же, что он пока не богат!

Ему всего только двадцать четыре года.

Часть 2. ЭЛЛЕН