Я не стал будить ребят, когда рассвело: нужен хороший отдых. Но вот заворочался Ким, и я спросил у него:
— Как дела, Ким?
— Не знаю кто как, а я поспал, — ответил он. — Можно идти.
— Я посмотрел па часы. Было уже восемь. Пора собираться.
— Мы выбрались из палатки на лед, пристегнулись по очереди на крючья и сразу попали в другой мир. Стоять, не держась за верёвку, можно было только на том месте, где стояла палатка. Вниз уходил крутой лед. Положить что-нибудь — рукавицы, пояс, ботинки, банку консервов невозможно, всё сразу летит вниз. Кое-что мы всё-таки упустили, хорошо что не ботинки. Пришлось по очереди залезать в палатку, одеваться и укладывать там рюкзаки. В палатке же развели примус и выпили по кружке стынущего чая.
— Ким чувствовал себя хорошо и просился вперед. Но я его не пустил, пошел Машков. Шел он, как всегда, спокойно и уверенно. За ним двигался Ким. Я попросил Костю выбить и спрятать крюк, спасший нам жизнь, и пошёл вслед за Кимом.
Выйдя на лёд и глянув вниз, я обнаружил, что у меня пропала привычка к высоте. Ощущение, что у тебя под ногами несколько сот метров отвесной стены вызвало неприятное чувство, оно всегда мешает работать, придаёт движениям неуверенность. Во время тренировок оно пропадает. Постепенно к высоте привыкаешь и перестаешь её замечать. Но привыкать к ней приходится все-таки каждый раз заново. Очевидно, картина, которая так отчетливо возникла вчера перед глазами, сбила «иммунитет». Вот когда я понял Ваню — нашего товарища, которого мы не взяли в группу. Прекрасный скалолаз, но после срыва и травмы стал бояться. Он прямо весь трясся на скалах, дрожал и становился, как мел. Это должно пройти со временем, но пока для сложных восхождений он не годился. Ходить с ним стало опасно. Мы советовали ему потренироваться на скалах и на простых вершинах, постепенно снова привыкая к высоте. Мне же предстояло побороть страх прямо сейчас, сию минуту, ибо надо было идти. Представляю себе, что чувствует сейчас Ким! Внешне он спокоен. Но это ему, наверное, недёшево дается. И я ... преодолеваю неуверенность и страх.
Через час мы ступили на площадку, куда могли попасть вчера: отличное место для ночевки. Держим совет. Ясно, что до вершины сегодня не дойти. Не все группы, даже выйдя рано утром, успевали отсюда подняться до вершины, им приходилось ночевать на стене.
— Ну так что же? — сказал Ким. — На то и стена. Чего же сидеть здесь?
Володя поддержал его.
Я тоже думаю, надо идти. Всё равно, не сегодня, так завтра будет у нас ночёвка на стене. Что мы не видели холодных ночёвок? А какая погода завтра будет — еще неизвестно.
— Завтра мы можем быть дома, — сказал Костя.
Дома... При этом слове возникла перед глазами наша лагерная четырёхместная палатка с деревянным полом и кроватями. баня по-чёрному, наш стол в столовой, лица друзей. И... ощущение полного покоя и блаженства. Как это далеко и невероятно... А ведь где-то еще дальше — город, по-летнему одетые люди, троллейбусы и трамваи. А еще дальше —жена, дочурка, книги, мягкий свет настольной лампы. Неужели все это действительно есть?! Даже самые обычные вещи становятся после восхождения удивительно дорогими для всех нас.
«Травка моя, травушка!» — вспомнилось мне. Пожилой альпинист после многодневного траверса и продолжительных спасательных работ лежит на носилках посреди невысокой и редкой травы. Он гладит её, и на глазах у него слезы: «Трав- ка моя, травушка!»
... Лёд кончился, и над нами теперь возвышались коричневые монолитные граниты. Застучал молоток, зазвенели крючья, по рукавицам с шелестом побежала обледеневшая веревка. Берешься за найденную зацепку, другой рукой — за шероховатый выступ, предварительно опробовав его, ставишь ногу на использованную уже для руки выемку в скале, переносишь на нее вес тела, выжимаешься на ноге, ставишь другую ногу. Упоры, захваты, распоры, выжимания, подтягивание... Вверх, вверх, вверх. Подъёмы сменяются ожиданиями, ждешь, когда пройдут товарищи. Сегодня мы на всех трудных участках применяли перила: поднимаемся по верёвке первого. Руки от этого налились тяжестью, пальцы одеревенели. Но так — легче и быстрее. Кожа на кончиках пальцев давно уже содрана, штормовые костюмы изодраны и протерты, от усталости притупляется внимание. Собираешь все силы, чтобы не ошибиться, не просчитаться, не допустить оплошности. И более всего мне — руководителю группы, надо думать об этом. Ведь небольшая ошибка может обернуться большой бедой. И её уже не исправишь. «Выдай! Выбирай! Готово! Пошёл!» — других слов мы почти не говорим в этот день.
Подходим под стену последнего, предвершинного взлета. Высота его метров семьдесят. Дальше, согласно описанию маршрута, стена должна выполаживаться, пока не перейдет в гребень, ведущий к вершине. Всем четверым стоять негде, и мы развешиваемся на веревках для совета вокруг стоящего Володи. Дальнейший путь неясен. Быстрее всего можно было бы подняться по скальному жёлобу, залитому натёчным льдом. Но по нему летят камни.
«Ж-же-же-же!» — раздается вибрирующий звук большого камня — «чемодана». «Увить! Увить!» — проносятся на огромной скорости мелкие камушки. С таким свистящим звуком они идут издалека, «транзитом» — с самого верха. «Бах! Трах-тара-рах-тах-тах!» Это шлёпнулся и разлетелся на куски камень неподалеку от нас.
— Прямо не поднимешься, — говорит Ким. — Здесь без шлямбура [12] нечего делать — гладко. Налево, за жёлоб тоже не сунешься, я смотрел.
— Значит, надо разведать направо, — предлагает Володя.
— Саныч, посмотри, как там по описанию.
Я уже смотрел, но теперь читаю вслух. Написано очень невнятно, получается, что вроде бы надо подниматься по желобу. Ким с моей страховкой идет посмотреть желоб. Володя, страхуемый Костей, выходит на большой выступ скалы — глянуть, что там справа. Через некоторое время все повисают на прежних местах.
— Камни идут верхом, — говорит Ким,
— в самом желобе сыплет только мелочь. Но лед, зараза! Аж сосульки!
Володя уже кричал нам сверху, что справа пути нет, и теперь объясняет подробно:
— Плиты, крутые плиты со льдом. Страховки нет. Кроме того, камней летит больше, чем по желобу.
Решаем подниматься по желобу и идти сегодня, поскольку ночевать здесь всё равно негде. Ким уходит в жёлоб на всю веревку и просит подвязать ему вторую. Но узел, связывающий веревки, не проходит через карабины забитых Кимом крючьев. Поэтому одновременно за Кимом приходится идти Володе. Это опасно: Ким может сбросить на Володю камни. Но что делать, если Киму нужна веревка и он не может остановиться в жёлобе... Вскоре Ким кричит, что он вышел. Обе веревки кончились. Конец идущей я закрепляю на всякий случай на карабине. Заглядываю в жёлоб и вижу Володю, который поднимается метрах в тридцати надо мной. Отхожу от жёлоба и говорю Косте:
— Скоро выйдет. Снимает веревку с карабинов, чтобы можно было вытащить рюкзаки.
И вдруг раздается страшный грохот. Кажется, обрушилась вся стена. Из желоба летят скальные глыбы в несколько тонн весом каждая. Мы с Костей инстинктивно прижимаемся к скале. За грохотом наступает мертвая тишина. Страх, дикий страх пронизывает меня. Огромным усилием воли я поднимаю голову и вижу белое лицо Кости. Он с ужасом смотрит на ползущую из желоба веревку. Показывается ее перебитый конец. Нити капрона распустились махровой кистью. Веревка соскальзывает мимо нас и распрямляется внизу, повиснув на нашем карабине. «Вот и всё... — думаю я. — Как тихо стало. Володя пролетел, когда мы прижались к стене. Надо посмотреть вниз. Да вряд ли увидишь. Его, конечно, сбросило на ледник. Ким, наверное, остался. Он должен был остаться, он же вышел! А может быть, это сверху пошло?! Тогда смело обоих. Без верёвки нам с Костей отсюда не выбраться. Остался обрывок. Крикнуть Киму. А если он не ответит?»
Костя молчит. Я делаю движение, чтобы подойти к желобу, и вдруг отчетливо слышу голос Машкова:
— Ребята! Всё в порядке, из-под ног ушло!
— Жив!!! — выдыхает Костя и. прислонившись к скале, закрывает глаза.
А Володя кричит наверх:
— Ким, верёвку перебило! Подниматься мне?
— А куда же ты денешься? — кричит Ким. — Вылезай! Саныч! Са-а-аныч! Верёвка ушла?
— Нет, — кричу я, — у нас! Закреплена была!
— Что делать будем? — орет Ким.
— Пусть Володя подойдёт, тогда решим!
— Чего?
Слышно плохо, и нам приходится кричать во все горло и по слогам.
— Во-ло-дя! Ты вы-ни-ма-ешь веревку из карабинов?
— Вы-ни-маю!
— Ким! Надвяжите оба конца ваших репшнуров, реп-шну-ров, сбросьте вниз. Я по-дой-ду и свя-жу ве-рёв-ки! Понял?
— Понял, Саныч! Сейчас сделаем!
Но делается это всё не так быстро.
Пока мы достаем верёвку и связываем её, пока вытаскиваем наверх рюкзаки Кима и Володи, которые все время в желобе, пока мы перекрикиваемся до хрипоты, подходит ночь. Нам с Костей подниматься завтра. Будет светло, поутру камни не летят, они скреплены льдом, а со свежими силами легче пролезть по веревке эти семьдесят метров.
Со свежими силами... Я сидел в верёвочном кольце и с тоской думал о предстоящем завтра подъеме. Свежих сил не будет. Нет уже никаких сил. Третьи сутки почти без сна, вторые почти без еды. Сейчас мы с Костей пожевали сухого печенья, которое никак не лезло в глотку без воды. Кусочки льда, которые мы пососали, только обожгли рот и вызвали еще большую жажду. «Черт меня понес на эту проклятую стену! — думал я. — Сделал две в этом сезоне, и все тебе мало. Старый дурак! Когда будешь жить как все люди ?!»
Я поносил себя последними словами и твердо решил никогда больше не ходить на сложные восхождения. Правда, я вспомнил, что такие клятвы давались мной и раньше. Но, как всегда в таких случаях, я был уверен, что такого уже не случится. «Это идиотизм, — рассуждал я.
— Что можно придумать более бессмысленного, чем лезть на километровую стену?! Какому здравомыслящему человеку прийдет это в голову? Подвергать себя опасности, рисковать жизнью — и из-за чего? Из-за сомнительного удовольствия поиздеваться над самим собой. Представляю, как бы все это выглядело, если бы испортилась погода... И сейчас-то нет уверенности, что мы выберемся отсюда».