Мне жаль было себя, жаль жену и дочь, жаль недоделанных мною дел. Я поднял голову. Рядом со мной на стене висел в белом спальном мешке, словно в саване, Костя. Он был похож на привидение. В небе горели звезды. Далеко внизу, там, где кончались черные горы, мерцали огни города. Они переливались, как платье на цирковой артистке. Это от колебания воздуха. Сейчас около одиннадцати. Люди ходят по освещенным улицам, гуляют, едят мороженое, смеются. Каждый из них, когда захочет, может выпить сколько угодно газированной воды, пива... Ну, нет, если удастся выбраться отсюда, больше я никогда не сделаю такой глупости.
Я надвинул себе на глаза спальный мешок и попытался задремать.
Когда стало светать, мы никак не могли докричаться до Кима и Володи. Дул свежий ветерок. Голоса слышны, а что они нам отвечают — не разобрать. Костя несколько раз подряд кричал вверх:
— Ким, можно идти?!
А потом насупился и осерчал. Он посмотрел на меня поверх очков и сказал:
— Невозможно так работать. Я сейчас брошу все и уйду.
Потом, внизу, мы долго хохотали над этой фразой. И он тоже. Но тогда я посмотрел на Костю с опаской. (Высота и постоянное ощущение опасности оказывают на психику такое давление, что самые разумные люди совершают чудовищно глупые поступки.)
Пользуясь веревкой, я поднялся по жёлобу без особых затруднений, хотя участок был покрыт сплошь стеклом натёчного льда. С верхней страховкой всё просто, а вот с нижней...
— Как ты здесь пролез, Ким, — не представляю, — сказал я, когда моя голова просунулась в верхнюю горловину жёлоба.
Володя и Ким рассмеялись. Они сидели в мешках на небольшом уступчике скалы и были похожи на близнецов-пингвинов.
— Чего ржёте?
— Я вчера сказал это же самое, — пояснил мне Володя, — ну слово в слово.
— Как спалось, Саныч? — спросил Ким.
— Спасибо, хорошо. Только скучно без вас было и мысли мрачные в голову лезли. Напугался вчера из-за Володьки.
— Вот она, вершина, — Ким показал на виднеющуюся вдали скалу. К ней вел довольно простой гребень.
... Большая скальная глыба и куча камней на ней. Это вершина. Мы сидим и жуем колбасу, поглядывая по сторонам. Картина знакомая, привычная, как и с тех вершин, на которые мы водим новичков, — горы, горы и горы. Камни, снег, снег, лед. Я видел это без малого раз двести. Спуск прост: по некрутому снегу на ледниковое плато, оттуда на перевал, и с него по снегу на ледник.
Что я ощущаю? Пожалуй, прежде всего радость, что остался жив, что все кончилось хорошо. Но рядом с этой радостью растет и растет, вытесняя усталость, другое чувство. Оно вливается в меня теплом, пока не согревает душу и не охватывает все мое существо. Я не знаю, как его назвать. Радость победы?. Гордость? Просто счастье? Ощущение своей силы? Может быть... И нечто большее, чему и в самом деле невозможно найти определение.
3 июля 1977 года.
Прилетели уже все, кроме Р.В. Хохлова и И.Д. Богачева. Они прибудут вместе через неделю. Сейчас Рем Викторович, кажется, в Канаде.
Сегодня у нас был совместный поход в горы с Вадимом Павловым и Юрой Ермаковым. Каждый занимается своей работой. С Вадимом хорошо ходить — приятный человек, к тому же помогает мне определять растения из желудков птиц. Ему это ничего не стоит: глянет только и сыпанет латынью.
Павлов выясняет состав растений, жизненные формы и их приспособляемость к крайним условиям высокогорья. В малюсенькие цветочки он вставляет чувствительный термометр, внешне похожий на шариковую ручку, и измеряет температуру такого цветка. Одновременно собирает альпийские растения для гербария.
Любопытная работа у географа Юрия Григорьевича Ермакова. Его интересует загрязнение природной среды тяжелыми металлами, что выходят из труб фабрик и заводов, и теми, что распространяются благодаря удобрениям и ядохимикатам.
Проблема рассеивания в природе солей таких тяжелых металлов, как свинец, никель, кобальт, цинк, ртуть, и так далее - сейчас очень важна. Отходы заводов оседают не только на первых десятках километров, их тонкодисперсные частицы разносятся по всему миру. И вот фоновые значения таких загрязнений можно получить лишь на больших высотах, на нетронутых снегах высокогорья.
Мы сошлись у моренного озера, рядом с которым лежит большой снежник. И уселись отдохнуть на солнышке. Над ущельем стрекочет вертолёт — делает заброски на плато для машковцев.
— Когда видишь здесь вертолёт, — говорит Вадим, — начинаешь понимать всю грандиозность масштабов.
Действительно, вертолёт поднимается вверх на фоне стены и постепенно становится маленькой тонкой мухой, не больше. И тут соображаешь, что до него семь-восемь километров, а стена, высоту которой как-то не оцениваешь без сравнения, стена сразу становится двухкилометровой.
Может он сесть на плато? — спрашивает Юра Ермаков. Он не альпинист и в настоящих горах не бывал, хотя повидал немало, работал во многих странах Европы и только что вернулся после годичного пребывания в Соединенных Штатах.
— Посадить его можно, да взлететь он не взлетит, — отвечает Вадим, — опоры в воздухе для взлета не хватает.
Я вспоминаю подобный случай:
— На грузинских ночёвках, на пяти тысячах сел однажды Ми-4, так до сих пор там стоит.
— А трактор ходит, ему кислорода хватает, — Юра не одобряет заброску сюда трактора, ибо он наносит своими колесами незаживающие раны поляне Сулоева. Как вездеходы в тундре.
— Трактор ходит, а вот пойдет ли на шести тысячах снегоход — это вопрос, — вспоминаю я восторги Машкова. — Обидно будет, если такой труд пропадет даром. Там, наверное, особая смесь нужна, для простой кислорода может не хватить.
— Можно себе представить, — говорит Ермаков, — что будет с поляной Сулоева через десять лет. Эдельвейсы и растительность погибнут под колесами трактора. Вертолёт будет взлетать в облаке пыли.
— Это точно, — соглашается с ним Вадим, — тропа на Эверест идет нынче по свалке. А здесь только в этом году будет человек двести, не меньше. Одних иностранцев сотня набирается вместе с тренерами. Отхожих мест нет, мусор, отбросы, консервные банки, полиэтилен... жалко такое прекрасное место...
— Знаете что, я думал об этом, — Юра начинает рыться в своей полевой сумке,
— и кое-что уже подсчитал. Проведу небольшое исследование, прикину все это на научной основе и дам рекомендации руководителям экспедиции. Надо исправлять положение, пока не поздно.
Мы согласны с ним. Все жители поляны поймут необходимость сохранения ее природы в первозданном виде. Иностранцам это нетрудно объяснить и потребовать от них выполнения определенных правил.
— Банки и отбросы с кухни мы еще в прошлом году сбрасывали в трещину ледника, в рантклюфт [13], — подсказывает Павлов, — далековато ходить, но ничего не поделаешь... На то дежурные есть.
И мы решаем, вернувшись в лагерь, первым делом соорудить носилки для отбросов, определить им место возле кухни и договориться, что все дежурные будут ежедневно выносить мусор на ледник. В леднике все перемелется.
— Вадим, покажи путь подъема на плато, — прошу я. Стена перед нами, и в бинокль ее можно хорошо рассмотреть. На плато со стороны Фортамбека можно подняться только по этой стене, другого пути нет.
— Вот справа, — протягивает руку Павлов, — видно ребро, идущее прямо на нас. Оно и есть маршрут «Буревестника». Выходят по осыпи справа, видите?
— Да, да, понятно.
Потом на гребешок, дальше по снегу, здесь крутой участок, перила из веревок натягиваются (так называемая «Запятая») и выходят на скалы. Чуть повыше
— скалы под названием «Верблюд». Тут обычно ночуют. И дальше по снежному контрфорсу — на пик Парашютистов. Пика, собственно, никакого нет, это край плато. Маршрут имел 5 «А» категорию трудности, потом стал 4 «Б», а сейчас и совсем не классифицирован, поскольку машковцы навешивают здесь на все лето веревки.
Маршрут непростой. Подъём на северную вершину со знаменитой Ушбы (на Кавказе) имеет категорию трудности 4 «А», то есть он проще, чем ребро «Буревестника». Известный альпинист Юрий Владимирович Бородкин рассказывал мне, что первыми разведали маршрут в 1966 году Валентин Божуков и Николай Шалаев. В том же году спортивная группа «Буревестника» под руководством К.К. Кузьмина открыла поляну и убедилась в том, что здесь может садиться вертолёт. А в следующем, 1967 году альпинисты поднялись по этому ребру и впервые вышли отсюда на плато.
8 июля 1977 года.
Сижу в палатке, препарирую тушки птиц, но получается неважно: холодно, руки корявые, не слушаются, не держат скальпель и пинцет. Вечером и ночью температура падает ниже нуля. Утром, пока солнце не осветило палатку, не хочется вылезать из мешка. А у меня ранним утром самая работа.
Последняя неделя у меня, как и у всех, целиком ушла на научные исследования. Собрал довольно интересную коллекцию птиц, провел учет численности, ряд экспериментов, изучаю содержимое желудков и зобов. В этом районе орнитологи никогда не работали, поэтому работы — непочатый край.
В представлении людей, не имеющих отношения к современной зоологии, новое в нашей науке — это обязательно новый вид животного. Однако открыть новый, совершенно не известный науке вид еще более невероятно, чем отыскать зарытый пиратами клад. Птицы — наиболее изученный класс позвоночных животных, можно с уверенностью сказать, что в природе не осталось не известных науке. Да и самой описательной зоологии, такой, какой мы ее представляем по Брему, тоже давно не существует. Тем не менее, высокогорье, как менее всего изученная область нашей планеты, может преподнести любой подарок и в этом отношении.
Из девятнадцати видов птиц, отмеченных мной в верховьях ледника Фортамбек, несколько случайно залётных — кукушка, розовый скворец, удод, белая и желтоголовая трясогузки. В один из ясных дней они просто залетели снизу. Кулик-черныш (необычный для этих мест лесной куличок) остался здесь, видимо, во время весеннего пролета, осел на моренных озерах, задержался на лето, но не нашел для себя оптимальных условий и не загнездился. Горный конёк как бы урод в своем роде, ибо все остальные коньки обитают на сырых лугах, болотах, в тундре и на увлажненных участках лес