ерживается атмосферное давление, равное давлению на высоте 3—3,5 тысяч метров. Известно, что такое давление достаточно для умственной работы. Другое помещение предназначается для отдыха, тут «высота над уровнем моря» будет 4—4,5 тысячи метров. Такое же, как у нас на Фортамбеке.
— Ничего себе отдых... — вспоминаю я первую ночь на леднике.
— Да, в таких условиях, — терпеливо и с вежливой улыбкой продолжает рассказывать Ваня, — трудовая деятельность уже менее интенсивна, но отдыхать можно. Нормального давления по нашим подсчетам в комнатах отдыха установить не удастся, это слишком увеличивает энергетические расходы. В третьем помещении давление будет равно давлению на плато. Только в нём будет тепло. Такая комната нужна для спокойного выхода наружу. Одно помещение будет отведено даже под оранжерею. Туг можно будет интенсивно выращивать овощи, фрукты, цветы. В небольшом объеме, конечно. Солнца хватает, почву привезем, хотя частично используем и горные породы.
Стены дома и крыша будут использованы под солнечные батареи. Для максимального получения энергии используется вся поверхность дома, она будет оборудована солнечными энергетическими установками.
— И в каком же состоянии сейчас находится этот дом? Он проектируется?
— мне не до конца верится в реальность идеи.
— Проектируется Сейчас разрабатываются исходные данные — кислород, поддув, температурный режим и т.д. Идут расчёты физиков, медиков, гляциологов... Именоваться дом будет станцией «Прогноз». Еще одна лаборатория МГУ. Видишь, даже название уже есть.
И программа исследований для «Прогноза» продумана: постоянное наблюдение за состоянием атмосферы, очень важные исследования озонного слоя земли (на высоте шесть тысяч метров можно будет постоянно оценивать, как деформируется приземный слой озона), частиц, приходящих из космоса, и вторичных, образуемых в результате взаимодействия космических частиц с атмосферой.
— То есть то, чем занимается сейчас Володичев? — Приятно проявить свои познания в области, в которой ты ничего не понимаешь. — Равновесный спектр в области низких энергий.
Но Богачев никак не реагирует. Он. видимо, полагает, что это знает всякий.
— Не только Володичев. Большая программа будет у наших гляциологов. Им не придется уже таскать на себе по стене тяжелые буры.
Арутюнов, Урумбаев, Дюргеров будут жить наверху, со всеми удобствами. Как короли. Сейчас они ста-вят себе задачу изучить зависимость накопления снега от высоты, что важно для прогнозов стока. Ведь в летнем стоке рек Средней Азии ледниковая вода составляет добрую половину. Представляешь, как это важно для хозяйства? Программа их исследования будет значительно расширена.
И, наконец, намечается большая программа исследований медико-биологических, тех, которые с такими трудностями ведут сейчас Белкин с Машковым. Медики будут изучать также жизнедеятельность научных коллективов на больших высотах и искать, оптимальные условия жизни и труда в такой искусственной обстановке.
— Вот ты рассказываешь, Ваня, а я вижу совершенно неземной, какой-то лунный пейзаж с этим причудливым домом...
Богачев меня перебивает:
— Ты угадал. Это и есть в конце концов самое главное. Станция «Прогноз» с ее искусственым климатом и всем необходимым жизнеобеспечением будет служить моделью для создания научных поселений между Землей и Луной.
—Ну, Иван, удивил... — Я только руками развел. — Спасибо. Только почему бы не рассказать об этом всем? Так интересно! Или «Прогноз» — закрытая тема?
—Тогда бы я не стал тебе рассказывать, — смеется Богачев. — Ничего тут секретного нет, ты можешь даже писать о наших планах, если захочешь. Могу тебя познакомить с архитектором, стоящий человек. Понимаешь, —добавил он после короткой паузы, — Рем в отпуске, ему тоже надо отдохнуть. В Москве соберёмся, поговорим.
Мы вышли из палатки и я увидел Рема Викторовича, который сидел вместе со своим сыном Митей и чистил картошку. Они помогали дежурным. Причем, они умеют делать это так, что их помощь ненавязчива и никому не бросается в глаза. Чистят картошку за палаткой.
Что написано на двери его кабинета в университете? «Р. В. Хохлов» и больше ничего. Перед самой экспедицией я был у него на приеме как у ректора. Желая, видимо, облегчить решение вопроса, моё непосредственное руководство взяло меня с собой для подкрепления. Но Рем и виду не подал, что мы давно знакомы: дело есть дело. В две минуты всё было решено самым лучшим образом. Да и все дела решаются у него так. Принимает всех, находит время и для студентов. И всех провожает до двери. Это каждые две минуты! Набегаешься... А на горных лыжах? Придёт на канатную дорогу и встанет в очередь. Ему говорят: «Пожалуйста. Рем Викторович, проходите. А он: «Ничего. спасибо, я постою. Народа немного». До подъемника всегда пешком, никакой машины.
Боря Струков рассказывал, шли они с Ремом и его сыновьями через несколько перевалов Кавказа и пришли через много дней пути в Домбай. Стали было палатку ставить для ночлега, да ребята попросились в гостиницу, хотелось помыться после стольких дней похода. Обросшие, грязные заходят они в гостиницу, а администратор и разговаривать с ними не желает, нет мест и всё. Рем не рассердился. А когда понял, наконец, администратор с кем имеет дело, тут сразу и номер, и сервис, и всё, что угодно. Вымылись, поужинали, а Рем Викторович говорит: «А что, Боря, ведь в палатке было лучше, верно?»
В таком духе он и сыновей своих воспитывал. На «Приюте 11-ти» под вершиной Эльбруса Нурис сказал как-то Хохлову, что ему нравится приверженность сыновей Рема Викторовича к горам. На это Хохлов ему ответил:
— Один из способов научить их чего-то достигать — пересиливать себя, трудиться, уживаться с людьми. У них всё есть, нет только никаких трудностей в жизни.
А Юра Арутюнов как-то говорил мне, что в тяжелом походе Рем в присутствии сыновей полностью подчинялся ему по всем. Даже в мелочах, что иной раз удивляло Юру. А потом он понял: это для детей.
16 июля 1977 года.
Вчера был день рождения Хохлова. Надо бы его хорошо описать, да не получается: пламя свечи колеблется от ветра, холодно, неуютно, руки мерзнут. Тахикардия. Вот и записываю только факты. Думаешь, потом, в Москве, вспомню. Чёрта с два! Что не записано, то, считай, пропало.
Думали мы думали, что бы такое сотворить для Рема Викторовича на день его рождения, вижу — надо брать дело в свои руки. Решил устроить большое представление «цирк факира Фортамбек». Заранее написали огромную афишу, красочную, с рожами и со страшными названиями номеров. Афиша получилась длинной в шесть метров. Пришлось ее разрезать и повесить тремя кусками в нашей шатровой палатке-столовой. Вся поляна бегала смотреть афишу и все с нетерпением ожидали самого представления.
Рем подходит ко мне, спрашивает:
— А какова будет моя роль? Что я должен делать?
— Ничего, — говорю, — только сидеть в первом ряду партера.
Камушками мы обложили «сцену» перед нашей с Нурисом палаткой, которая служила кулисами, а для зрителей выложили перед ней «партер» из больших камней. Факиром был я, а моей ассистенткой, несравненной красавицей Востока Бейбаба-Заде — Вадим Павлов. Его нарядили в платье повара Ирины, из-под которого торчали длинные волосатые ноги в альпинистских ботинках и выглядывали футбольные трусы. Сгоревшую рожу Вадима мы скромно прикрыли вуалью из марли — не полагается мужчинам видеть лицо красавицы. Когда же раскланивались после каждого номера, факир милостиво приоткрывал вуаль.
Мне трудно описать это представление, поскольку я не мог посмотреть на него со стороны. Я видел только серьёзные и сосредоточенные лица своих партнеров, которые в сочетании с их костюмами придавали «артистам» самый дурацкий вид. Я разрубал кинжалом грудь красавицы, доставал сердце и швырял его публике, глотал ледоруб, лежал на кошках. Потом мы с Нурисом поднимали пятипудовые гири, делали пирамиду, изображали вертолёт и творили разные мелкие чудеса. Например, принесли мне большой кухонный нож и я попросил у публики чистый носовой платок. На представление пришла вся поляна, в том числе и гости Машкова. Нам было известно, что у профессора-параальпиниста [15] Льва Ефимовича Этингена есть носовой платок. Больше ни у кого чистого носового платка не было. И вот на глазах у изумленной публики стал я этот платок рубить и кромсать ножом. А ведущий — Юра Ермаков — предупреждает публику, что работа требует у артиста большого нервного напряжения, и если во время исполнения номера будет шум или смех, номер может не получиться. Но как только все увидели, что я делаю с несчастным платком профессора, стали смеяться и, естественно, номер не получился.
Никогда я не видел, чтобы Рем так хохотал. Он сидел в первом ряду и укатывался от смеха. А мы, взрослые, седые и лысые люди валяли дурака и сами получали от этого огромное удовольствие.
Рем просто обожает свою альпинистскую братию, эту своеобразную касту, где все равны, все на ты и все называют друг друга по имени. И его по праву старой дружбы в горах добрая половина экспедиции зовет просто Ремом. Он отлично чувствует себя здесь, среди старых друзей-альпинистов. Недаром в прошлом году он сбежал сюда на Фортамбек от своего юбилея, от своего пятидесятилетия и от всех пышных московских торжеств. Правда, и тут его настигли. Вчера прилетела делегация от местных товарищей с халатами, тюбетейками, с чайниками, пиалами... И, конечно, с бутылками и речами. Чайники и пиалы пошли на кухню в общее пользование. Они у нас еще с прошлого года оставались от юбилея. А по поводу бутылок и речей Рем сразу установил такой порядок: кто будет говорить о нём за столом, на того накладывается штраф — пиала водки или коньяка. Поскольку никто из нас пить не может, нарушать правила решались только гости.
Был приятный вечер. Сидели в большой палатке при свечах и пели до глубокой ночи. Рем любит сидеть и слушать, когда ребята поют. Он в таких случаях досиживает до конца, уходит последним. Осипшие голоса, сгоревшие лица в свете пляшущих свечей, раздутые пуховики, оранжевые — международников, синие, красные, жёлтые — наши. Рем с первого дня ходит в моей красной пуховке, чем- то она ему понравилась, его не отличить здесь от остальной братии. Хотя и рожи у этой братии... Чего стоит один только Игорь Полевой, руководитель украинской экспедиции — голос хриплый, кожа