Володичев: «Когда начались спасательные работы, выяснилось, что наверх могут идти только Валентин Огудин и я. Ратников уже ушел на поляну с заболевшим Соколовым. Но когда Урумбаев, Шиндяйкин и Рокотян узнали, что происходит наверху, они нашли в себе силы вновь пойти вверх, и мы вышли впятером. Рем Викторович жаловался на ноги, я растирал ему в палатке ноги.
На следующий день утром Хохлов пошёл с Машковым. Рокотяна послали за санями. Кое-как спустились в четвертом часу на плато, а там посадили Рема Викторовича на сани и привезли на «Восток».
Машков: «Назревали события по посадке вертолёта. Ребята слонялись убитые несчастьем с Юрой, не знали, что делать. Надо было их мобилизовать.
С народом я поступил жестоко. Только что спустились, холод, лежит мёртвый Юра... Пришлось встряхнуть их как следует. Создал четыре группы. Одна — при Хохлове, три — топтать снег для посадочной площадки. Отправил их в ночь, на мороз. Иван всё нажимает — давайте Арутюнова на площадку, давайте Хохлова. Леша Шиндяйкин не советует его беспокоить: «Хорошо спит, утром отвезем на полосу». Чуть свет — повезли. Рем Викторович говорит: «Я полечу только вместе с Юрой. Без него не хочу».
Разбор в нашей большой палатке закончился. Анатолий Георгиевич Овчинников сказал в заключение, что допущены просчёты и промахи, что они ясны каждому из нас, что все они чисто тактического свойства. Сказал мягко и совершенно правильно.
Никого, ни одного человека, мне кажется, обвинить здесь или осудить за что-то нельзя. При желании — нетрудно, но это будет несправедливо. Кто из людей, не бывших там, вместе с ними, может стать им судьей?! Я помню, когда на пике Победы в 1955 году погибли одиннадцать моих товарищей, группа альпинистов Казахстана под руководством Володи Шепилова, моих друзей, с которыми я начинал и дошел до первого разряда, один писатель с поразительной лёгкостью описал их гибель, объяснил её причину и разложил всё по полочкам, определив долю вины каждого. А из группы никого не осталось в живых; кроме Урала Усенова, который утратил способность что-либо рассказать. Такое легкомыслие литератора мне не понятно. Ты побудь сначала в их шкуре, а потом берись судить.
Но не думать невозможно. И когда мы разошлись по своим палаткам, не я один лежал без сна и старался понять, объяснить себе все происшедшее, определить свою вину и найти себе оправдание. Я старался не ворочаться, чтобы не беспокоить Нуриса, а он вдруг сказал мне громко, так, как будто мы ведем с ним разговор уже давно:
—Никогда не смогу простить себе эти полкружки теплой воды. Но у меня не было больше сил, а Борис с Валей отдохнули. И заблудиться там трудно, путь идёт вдоль стен.
—Спи, Нурис, спи, — нарочито ворчливо проговорил я и повернулся к стенке палатки.
4 августа 1977 года.
Ну, дела... С утра узнаем, что с плато несут вниз не Арутюнова, а Мигулина.
Острый живот, та же самая картина, что и у Юры. Говорят, есть такой закон в медицине — закон парных случаев. Не закон, а мистика какая-то! Вот напасть... И надо же — Андрей Мигулин! Здоровее малого нет на всём Фортамбеке, он — как комод. Правда, он, Арутюнов, Дюргеров и Лифанов дольше всех были на высоте, почти три недели.
Состояние у Мигулина тяжелое, донесут ли, нет ли? Ребята очень торопятся, работают вовсю, хотят спустить Андрея сегодня к вечеру, чтобы сделать операцию. Ведь Юра жил с перитонитом всего сутки. Андрея надо успеть спасти. Юру закопали в снег на Парашютистов и оставили его там лежать одного. Найдутся ли силы у ребят снова подняться за ним? Или до следующего года? Надо похоронить его здесь, на поляне, похоронить как полагается. Извещены представители прокуратуры, вызваны врач и следователь для вскрытия, заказаны простой и цинковый гробы, а теперь не до Юры...
Пока идет спуск Андрея, я пошел поискать место для могилы Юры. На краю поляны, напротив посадочной площадки вертолёта, образовалось небольшое альпинистское кладбище. На одиноко стоящем пятиметровом камне надпись из крупных бронзовых букв: «Валентин Сулоев 1933—1968 участник I и II памирских экспедиции 1967— 1968 гг.» И барельеф с изображением головы Сулоева в профиль. На этом же камне прикреплены металлические доски с надписями о погибших в этом районе альпинистах. А сбоку, под камнем, небольшая могилка с надписью масляной краской: Юрию Назарову 1937—1968 альпинисту-одиночке, погибшему при восхождении на п. Коммунизма». Он здесь не лежит, его не нашли. А могилка его напомнила мне могилы самоубийц, которых не разрешено было раньше хоронить на кладбище, и их хоронили за кладбищенской стеной. Он был у меня на Алтае, когда я там руководил альпинистским лагерем «Актру». Я тогда сказал ему: «Если вы ходите в одиночку, зачем приходить в альпинистский лагерь, где строго соблюдаются существующие в альпинизме правила?» И он ушел. Пошел в одиночку на Белуху. Конечно, перед смертью мы все равны, но лучше всё-таки, чтобы Назаров лежал в другом месте.
Метрах в двухстах от камня Сулоева нашлось подходящее место для Арутюнова. Три камня: один стоит, другой лежит плитой, а третий округлый. Отсюда виден пик Коммунизма и весь лагерь. На нём и остановился. Думаю, ребята со мной согласятся. И я пошел за ломом и лопатой.
18 часов.
Возвращаются ребята, вышел к леднику встретить их. Худые, почерневшие, обросшие, грязные. Некоторые из них потеряли, надо полагать, по 12—15 килограммов веса. Подошел к Нурису, он сидел с другими на камнях, поджидая отставших. Обнялись, поцеловались и молчим. Потом заговорили о каких-то пустяках. Нурис постарел на десять лет. страшно на него смотреть. Андрей Мигулин шёл сам, его поддерживали, но шёл он на своих ногах. Привели, вымыли и Сразу положили на операционный стол.
С утра врач Международников Валерий Балагин и врач грузинской экспедиции Рамаз Шенгелия стали готовить «операционную». Из домика-купе всё вынесено, он вымыт и посередине поставлен стол. В наших кастрюлях-скороварках кипятили инструмент и простыни, из какого-то таза ребята соорудили «операционную лампу». Наладили и прогоняли оба имеющихся в таджикской экспедиции движка, чтобы, не дай Бог, во время операции не остаться без света. Не откладывая ни минуты, Шиндяйкин и Орловский приступили к операции. Алексей Павлович Шиндяйкин работает в Институте скорой помощи им. Склифосовского. Здесь он тренер международного лагеря. Свет Петрович Орловский — старший научный сотрудник кафедры детской хирургии 2-го Московского медицинского института. Он врач международного лагеря. Опытные хирурги. Но они только что пришли вместе со всеми сверху, они вынесли в равной степени те же физические страдания и психические потрясения. Какие у них после этого должны быть руки и как их только держат ноги?! И тем не менее они взялись за скальпели. Наркоз осуществлял анестезиолог Валерий Михайлович Балагин. Доктор Рамаз Шенгелия взял на себя обязанности хирургической сестры.
5 августа. 01.00.
Никто не спит. Ходил и заглядывал в маленькое окошечко домика-купе, где идет операция. Картина фантасмагорическая. Врачи вместо халатов одеты в хламиды из простыней, руки голые, на головах чалмы из полотенец. Индийские факиры! Отчаянные ребята. А что делать?! До утра Андрей мог бы и не дотянуть.
Вокруг домика толпится народ, все ищут дела, кто за водой бежит, кто воду кипятит, кто готовит еду и чай для врачей, а кому дела не хватило, те стоят и ждут, тихонько переговариваясь, чтобы не мешать.
3 часа 30 минут.
Операция закончена и прошла удачно. После невероятного напряжения ребята позволили себе немного расслабиться.
12 часов.
Допросил сегодня с пристрастием Лёшу Шиндяйкина и Света Орловского. Они удивительно разные люди, полная противоположность друг другу. Леша горячий, взрывной, увлекающийся, а Свет, наоборот, спокойный, выдержанный, неторопливый. Алексей Павлович спас жизнь не одному альпинисту. По работе же в скорой помощи, в институте Склифосовского его знает пол-Москвы. Что их объединяет, так это скромность. Ещё, наверное, — знание дела и добросовестность.
РАССКАЗ АЛЕКСЕЯ ПАВЛОВИЧА ШИНДЯЙКИНА
Отправили мы Рема и двинули толпой на плато. Везём на санях тело Арутюнова; сани впереди, а мы с Андреем Мигулиным идем за ними. И вдруг он хватается за живот под ложечкой. Я сначала выругался про себя — этого еще не хватало. Но смотрю на него — шутки в сторону. Андрея знаю давно, мужик он железный, и если уж он жалуется... Крикнул: «Ребята, стоп!» Остановились, повернулись, подходят к нам. «Снимайте, — говорю, — Юру, кладите Андрюху». Посмотрели мы его вместе со Светом еще раз. Все симптомы острого живота. Сделали обезболивающие уколы, чтобы не так мучился. Боли стихли, но скоро опять возобновились. Обезвоживание, а пить ему нельзя. Черты лица заострились, бледный, плохой... Я с ужасом думаю о транспортировке его по стене, особенно в скальной части.
Наутро понесли. Методом «кокона», знаешь как — два спальных мешка один в другом. По снегу волоком спускаем, где-то на рюкзаке. Дошли до трудных скал. Тут мы (Орловский, Машков и я) поговорили с Андрюхой, сказали ему прямо: нужна срочная операция. Если мы тебя будем нести, пройдет несколько дней. Хочешь жить - вставай и иди по скалам сам. Сел он, потом встал, попросил сигарету, выкурил её и пошёл. Если бы я знал, что у него прободная язва... Неправдоподобно, но факт! Удивительная воля. Страшная боль, взрыв бомбы в животе! А он пошёл. С перитонитом! Полный живот гноя! Болото...
РАССКАЗ СВЕТА ПЕТРОВИЧА ОРЛОВСКОГО
Я поражался Андрею. Двадцать лет занимаюсь хирургией, но такого не видел. Не верил самому себе. Он шёл целый день по стене, по пятерочному маршруту. А как пришел на Фортамбек, мы его сразу на стол. Инструмента не было, да дело не в инструменте, были бы скальпель и руки. Резали мы его под местной анестезией, он был все время в сознании. А когда кончили, Андрей как ни в чем не бывало, спрашивает: «Свет, скажи хоть, что там было?»