Она быстро наглоталась, осоловела и остывшую баранину доедала уже из принципа, с заметным усилием и смачивая каждый кусок наливкой.
Хозяин подошел после умело выдержанной паузы, спросил, довольны ли гости ужином и не желают ли добавки, серьезно выслушал куцые, но искренние похвалы, сказал, что закуски, наливки и пиво доступны постояльцам всегда, так что можно подзакусить или утолить жажду в любой момент дня или ночи, и напоследок предложил сходить в савун, северную баню, небольшую, но жаркую.
Хейдар, поморщившись, сразу отказался, поэтому Кошше согласилась.
Заметив, что Хейдар одобрительно кивнул, Кошше, дождавшись, пока хозяин уйдет раскочегаривать савун, прямо спросила:
– Приставать будешь?
Хейдар уточнил:
– А очень надо? То есть я могу, конечно, но сегодня лучше обошелся бы.
– Вот ты наглец. Тогда обойдись. Договорились? Полезешь – не обессудь.
– Кошмар, – сказал Хейдар со вздохом. – Угрозы со всех сторон. Договорились. Но тогда уж и сама не лезь, мне выспаться надо.
Кошше фыркнула, подлила себе еще наливки, дождалась, пока Хейдар, кивнув ей, ускрипит вверх по лестнице, а хозяин вернется с парой истершихся, но чистых простыней и проводит ее в савун.
Савун оказался сухим, опрятным и почти ярким, благодарность силовым светлякам, наклеенным на потолок. Пахло здесь нагретой родниковой водой, мыльным корнем и можжевельником, и задвижка на двери была основательной, не взломают. Кошше осмотрела савун, убедилась, что щелей и окошек для подглядывания нет – не то чтобы это сильно ее беспокоило, но лучше знать заранее. Если принимаешь малополезное или лишнее решение, делай это осознанно.
Кошше пропарилась до томного звона в мышцах, трижды. Так-то мыться и обливаться одно удовольствие: вода натекала в бак сама, быстро грелась и выливалась мгновенно, не требуя следить за тем, куда и сколько льешь. Баулы, выстиранное и развешанное Кошше над камнями первым делом, к последнему ополоскиванию высохло совершенно.
Печка ровно гудела, вода шипела, кожа стонала почти слышно, за стенкой протопала троица коней, их расседлали и увели, всадники, вполголоса переговариваясь про лучшее заячье жаркое, ушли в трактир. Заяц и на завтрак хорош, рассеянно подумала Кошше, готовясь одеваться.
Немного поколдовав, она собрала лоскуты так, что каждый теперь стал другой частью баулы: штанины, развернувшись, закрыли спину, мотня легла на плечи – с почти недельным опозданием, но обеспечив необходимый ход по четверти круга. Небу так угодно.
Кошше оставила ремни в положении для езды в седле, сыто и распаренно поразмышляла над возможными улучшениями образовавшегося кожаного рисунка, сообразила, что занимается ерундой, пытаясь как бы между прочим на сон грядущий улучшить то, что тысячу лет делали совершенным тысячи умников, усмехнулась, на всякий случай вытерла насухо весь савун и вышла во двор.
Свежий темно-синий воздух схватил ее за щёки и добродушно качнул. Кошше блаженно поёжилась и пошла в трактир, к лестнице в спальню, наверняка тихую, уютную и благополучно отделенную стенкой от немытого, попахивающего болотным цветом и староватого, честно признаемся, Хейдара, который обещал не приставать. А вдруг передумает – и урезай ему достоинства, а ведь лень, да и не хочется. Может, пригодятся когда. А вдруг не передумает. К тому же она сама обещала не приставать. Помним об этом и о том, что он немытый и вонючий, как, впрочем, и все мужики, да и о том еще, что нос-то и зажать можно. Ладно, на месте разберемся.
Она бесшумно, придержав рукой колокольчик над дверью, вошла в трактир и сделала шаг к лестнице. И второй – в сторону от нее, теряя сонливость вместе с игривостью. И третий, в обеденную залу, где гудели голоса и где хозяин, хлопотавший у стойки, заметив Кошше, сделал ей короткий жест. Уходи, мол.
Да и пойду, пожалуй, решила Кошше, присаживаясь у стола возле двери. Попью тихонечко и пойду. После бани пить очень хочется, как бы оправдалась она перед собой и про себя, стараясь не пялиться на сидевших за центральным столом гостей и напряженно вслушиваясь, не показалось ли ей, что один из них сипит.
Не показалось.
Они были довольно молоды, двое, сидевшие лицом к двери, точно до тридцати; крепки, одеты в незнакомую форму и вооружены – одинаково, очевидно казенным и довольно неглупым образом. Говорила троица на странноватом диалекте северного наречия, родственном принятому в Вельдюре, но с полустертыми согласными и растянутыми гласными. Кошше такого выговора не слышала никогда, хотя в городе наслушалась всякого, так что поначалу не разбирала совсем ничего, но ушные каналы будто немножко провернулись, и стало понятно каждое слово.
– Кролик – он зверек толстый и к любви привычный, а заяц – тощий и злой, лисицу лапами задрать может.
– Да он и тебя может.
– Тебя-то уже задрал, и не заяц, а крыса амбарная. Я не об этом, а о том, что кролик лучше зайца.
И уже сипатый, сидевший спиной к Кошше, сказал:
– Так давайте проверим. Хозяин, а кролик у тебя есть? Можешь и зайца, и кролика для сравнения?
– Найдем, – сказал хозяин, опять делая знак Кошше, а она это зачем-то заметила и сбилась с настроя, который почти уже позволил ей решить, похож этот сипловатый голос на тот или не похож. Тот был постарше, но она сама была соплюхой, слышала иначе. К тому же один человек на разных языках говорит по-разному, особенно на таких непохожих, как северный и степной.
Кошше только сейчас сообразила, что странный акцент хозяина объясняется тем, что он пытается говорить на том же неродном для него диалекте.
– Хорош, – сказал второй, коротко стриженный. – Его ж на баб потянет, как кролика.
– Да меня, честно говоря, и сейчас тянет, – сказал первый, с собранными пучком черными кудрями, и теперь Кошше без дополнительных подсказок поняла, что пора уходить. Но пить действительно хотелось ужасно. К тому же пока ее вроде как подчеркнуто не замечали. В такой ситуации и при такой компании самое глупое – удаляться резко и открыто. Сразу начнут обижаться или уговаривать остаться, хорошим в любом случае не кончится. Лучше дождаться удобного момента. Но сперва выяснить про сипатого.
– Где ж мы тебе среди ночи бабу найдем, – сказал стриженый, с удовольствием разглядывая Кошше.
Сипатый, видимо, поймав его взгляд, тоже повернулся. Кошше напряглась и расслабилась. Этому сипатому было лет двадцать пять от силы, хотя выглядел он старше – из-за худобы, со спины малозаметной, но с лица почти достойной сочувствия. Она встала, прошла к накрытому разнообразно расшитыми полотенцами столику, налила стакан настойки и пошла к выходу.
Дорога была перекрыта. Сипатым.
Он улыбнулся и спросил:
– Прекрасная девушка не хочет составить компанию своим доблестным защитникам?
– Хочет, но не может, – сказала Кошше предельно мерзким голосом. – Болею я, господа, лучше не прикасайтесь.
Сиплый дрогнул и от голоса, и от смысла, но тут же заулыбался, поймав костлявыми пальцами прядь выбившихся из-под платка волос:
– Больные в бане не моются, – и добавил, поведя длинным кривым носом: – И так сладенько не пахнут…
Кошше повернулась к хозяину и пронзила его требовательным взглядом. Хозяин нерешительно сказал:
– Господа, гостья желает спать, закон защищает постояльцев по всей…
– Закон – это мы! Заткнулся и сел, – скомандовал сипатый, а стриженый подошел к стойке и проследил, чтобы хозяин исполнил приказание. Тот и исполнил, виновато и зло зыркнув на Кошше.
Здоровяк с пучком встал, потянулся, подошел к сипатому, внимательно осмотрел Кошше и длинно радостно вздохнул. Он был огромным и разнообразно вонючим. Сипатый, впрочем, тоже не благоухал.
И клинков в подошве нет, подумала Кошше, пытаясь спокойно оглядеться в поисках иных подручных средств. Лавка и стол тяжелые, стакан хрупкий, на стойке разделочный нож, вокруг стойки стулья. Для начала хватит. Но если это и впрямь местная казенная охрана, убивать себе дороже.
Боги, куда вы нас вывели через тоннель? Правда озерный север, что ли? Это мы за несколько часов три дня пути срезали?
Не отвлекайся, напомнила себе Кошше, и сказала тем же мерзким тоном:
– Господа, меня муж ждет, прошу простить.
– Муж подождет, – решительно заявил здоровяк с пучком. – Хочешь, позовем его, спросим? Он сам скажет, что не против, вот.
– Зови, – велела Кошше с облегчением.
Здоровяк поскучнел, а сипатый, чуть отойдя, чтобы перегородить дверь, засипел:
– Да мы и без мужа разберемся, скоренько, пока кролик тушится. Там сколько, минут десять? Зигфрид точно успеет, три раза. Да и я…
– Вечно они меня обижают, – сказал здоровяк, доверительно улыбаясь и пытаясь приобнять Кошше.
Она убрала плечо, здоровяк потерял равновесие и чуть не рухнул.
Обойти сипатого не удалось, тот холодно улыбался, прицельно изучая то лицо, то руки, то грудь Кошше, но ни на чем не залипал и не отвлекался.
Стриженый сказал:
– Улеф, ты там осторожнее, степные девки опасные бывают. Слыхал, на прошлой неделе в Вельдюре одна пятерых бродил на куски порезала и сбежала?..
Он замолчал.
Кошше, не оглядываясь, рванулась влево и тут же вправо, чтобы проскочить мимо сипатого к лестнице. Но сипатый ловко перехватил ее запястье, а сзади рванули локоть. Запястья свели за поясом, холодный толчок, звонкий щелчок. Кошше швырнули на лавку. Выпавший из руки стакан с рокотом прокатился по столу, заливая его. Запахло остро. Хозяин охнул и спрятался за стойкой.
Здоровяк и сипатый, обрадованные слаженностью своих движений, хлопнули ладонями и, переводя дыхание, уставились на Кошше. Стриженый подходил, поигрывая разделочным ножом и заинтригованно улыбаясь.
– Это правда ты, что ли? Бешеная убийца-кочмачка – здесь, у нас, забесплатно и закованная?
Здоровяк, больно рванув волосы, содрал платок и восторженно сообщил:
– Белая, гляди! Точно она! Праздник пришел – и обслужит нас сейчас, и вознаграждение принесет!
– Думаешь, можно – чтоб обслужила-то? – спросил сипатый, разглядывая Кошше, как тушку в мясной лавке.