Кул поймал себя на странном ощущении, сразу двух даже, ни одно из которых не испытывал раньше. Он впервые в жизни рассказывает что-то кому-то второй раз, повторяя примерно теми же словами Эйди и Ош то, что уже рассказал старцам. И он впервые в жизни рассказывает что-то важное – настолько важное, что этим занимались главные люди народа, – чужакам.
Ощущение заставило его замолчать. И тогда заговорил Эйди, охотно и дружелюбно, будто все это время ждал, пока Кул позволит.
Трехсмертник полагается сажать в не тронутой последние два года земле во второе новолуние после весеннего равноденствия, а на второе полнолуние после летнего солнцестояния общипывать выросшие листки и обрезать стебель, чтобы через два дня вырыть. Тогда он особенно пригоден для лекарственных целей, к тому же переносит долгую дорогу и даже – тут Эйди осекся и продолжать не стал. А Кул не стал настаивать на продолжении. Ему-то какое дело. Главное, что он поможет хорошим людям, а никому другому не помешает.
Кому может помешать выращенный и отданный на сторону невзрачный корешок?
Кул сразу двинул было в густую, дальнюю от берега часть Смертной рощи, где заметил тогда Чепи, но Эйди и Ош замерли у малинника и переглянулись. Кул начал растолковывать, что пройдет сейчас по роще разворачивающимися петлями, но Эйди, послушав, предложил подождать, пока он поищет сам.
Письмари, видимо, хорошо знают не только что́ должны доставить, но и как это выглядит, растет и размножается. И не знают преград, понял вдруг Кул, отходя к кустам малины, отчеркивающим Смертную рощу от Перевернутого луга. Похожая линия отделяла рощу от подъема к ялу и называлась спотыкачом. Ни один мары не мог пересечь ее без запинки. Кул мог. Письмари смогли тоже.
Ош, усевшаяся в душной и жидкой малиновой тени, посмотрела на Кула без ласки, но и без раздражения. Кул потоптался рядом и тоже присел, мучительно соображая, как начать разговор.
Спросить хотелось обо всём. О том, откуда Ош. О том, как и зачем живет народ, из которого вышел Кул. О том, может ли Кул правильно жить, находясь в чужом месте. О том, можно ли попасть отсюда в подходящее место, если мешает волшба. О том, какой смысл для людей, живущих степью, небом и подвигами, в жизни, далекой от степи, лишенной подвигов и презрительно не замечаемых небом.
– А можно мне с вами? – спросил он.
– А что ты умеешь? – скучным голосом спросила Ош в ответ.
Кул и сам поскучнел. Он думал, ему скажут, что нельзя, и Кул обидится и откажется помогать дальше. Скажут, что можно, и Кул будет счастлив всю жизнь. Скажут, что за это надо расплатиться чем-нибудь, пусть очень дорогим или трудным, но понятным, и Кул придумает как.
А вопрос Ош просто не оставлял возможностей. Если бы я что-то умел, она и не спросила бы, понял Кул уныло. Нужное умение очевидно. Что я умею? Похлебку варить, сыр катать, с дерева прыгать. То же, что и все, только хуже. Еще похвастайся, что умеешь дышать, есть и гадить.
Ош, однако, смотрела на него, будто вправду ожидая ответа. Или будто выискивая его в лице Кула, складывая из его черт понятный ей узор, который можно прочитать. И узор лица самой Ош тоже становился удивительно знакомым, от него перехватывало дыхание, в носу пахло горькой травой, а переносица заныла и зачесалась. Кул потер нос, и Ош, будто дразнясь, потерла нос точно таким же движением.
Они замерли. Кул понял, что сейчас услышит что-то очень важное и нужное.
И услышал:
– Пшел вон, зараза!
Он вздрогнул, Ош, вскакивая, пнула по траве, и из травы, зашипев, метнулась в сторону крупная бурая куница нахальной птахи Айви.
Куница скользнула, играя пышным хвостом, из стороны в сторону, и замерла чуть поодаль, ощерив зубы и чуть переступая передними лапами. Она была в полном восторге от игры. А Кул – нет. Самому важному помешала, тварь.
И Ош тоже нет – но по иной причине. Она же не хотела никому попадаться на глаза. А Айви уже шла через Перевернутый луг, разглядывая Кула и Ош и делая выводы из их одинаковой одежды.
– Урожая и помощи богов, – начала она издали и продолжила без церемоний: – Кул, ты родню нашел?
Айви остановилась за кустом, и куница длинной темной каплей метнулась к ней, просочившись сквозь неплотный веник малинника без замедления и даже шороха, дважды очень быстро мотнулась вокруг Айви и между ее ног и прыжками понеслась вроде бы прочь, но на самом деле в обход кустов – и снова к Кулу и Ош.
Ош настороженно кивнула, а Кул, стараясь быть небрежным, пояснил:
– Нет, это просто… случайность, наверное. Они Чепи ищут. Чепи так и не объявилась?
Айви мотнула головой, продолжая изучать Ош. Ее, скорее всего, уязвило, что чужеземка после первого беглого огляда перестала обращать на Айви внимание, наблюдая исключительно за стремительным приближением куницы.
– А от Позаная сигнала нет? – уточнил Кул, сообразив, что Айви-то не из-за Чепи переживает.
Айви мотнула головой, помедлила и сказала:
– Арвуй-кугызу к пожару повезли, он сказал, огонь неправильный, но разобрать издали не может, надо потрогать. Разберет – поймем.
Кул кивнул и тут же немного всполошился:
– А почему повезли? Тут же недалеко.
– Он слабый пока, все тело омолодилось. У тебя вон зубы только чуть выросли, и то паршиво до сих пор, да? А у него и зубы заново выросли, и кости, и мясо, и кожа вся обновилась. Обе Матери его с утра кормят, поят и обтирают.
Кулу стало неловко, что Арвуй-кугызе паршиво, оказывается, а Кул вдали бегает и не только не помогает никак, но и считает, что это ему больно, стыдно и неловко. А если помогает, то чужим.
Хотя это еще подумать надо, кто ему более чужой, Айви или Ош.
– У тебя вода тоже горькая? – спросила вдруг Айви.
Кул посмотрел на нее непонимающе. Айви пояснила:
– В колодцах и ручьях вода горькой стала, и в поливальнях тоже. Старцы думали сперва, ветер горечь надул, но теперь говорят, она из земли пошла. Не заметил?
Кул вспомнил, что так и не поел сегодня, и в животе тут же закрутило и, кажется, запело так, что могли услышать в яле. Он смутился, но ни Айви, ни Ош будто не заметили. Обе смотрели на куницу.
Та рычала почти беззвучно, но жутковато, странно сгорбившись в паре локтей от Ош. Она выглядела распухшей почти вдвое из-за вставшей дыбом от ушей до хвоста шерсти, рык клокотал за очень острыми зубами, а очень черные сверкающие глаза сверлили живот Ош.
В живот вцепится – как отрывать-то, подумал Кул, медленно ужасаясь и невольно всматриваясь в слишком узкий даже для неширокого торса Ош лоскут, покрытый, оказывается, размазанными темными брызгами.
– Луй, что это? – неуверенно и глуповато спросила Айви, будто куница могла ей ответить, и Луй, не отрывая сверкающих бусин от Ош, чуть повернул к хозяйке оскаленную морду. Будто и впрямь собирался объяснить, что это. Что это происходит и что это за брызги у Ош на животе.
Кул почувствовал, что у него самого на затылке и меж лопаток пытается встать дыбом сбритая и несуществующая шерсть, а пальцы скрючиваются так, чтобы были когти.
Ош чуть наклонила голову и пошла прочь от куницы, Кула и Айви. Куница от растерянности рокотнула громче и звонче, дернулась следом и тут же села на хвост. Айви цокнула, подзывая ее, та опять темной тяжелой струйкой перелилась сквозь куст, прыгнула на руки Айви и зашипела, будто жалуясь, а Айви гладила ее по вздыбленному загривку. Загривок постепенно успокаивался и тоньшел, опадая.
Кул видел это краем глаза, хотя смотрел вслед Ош. Она шла к Эйди, который ждал у недалекой осины. Эйди, видимо, позвал Ош не услышанным остальными образом, а теперь сказал что-то, и оба углубились в рощу.
Кул, подумав, побрел к ним, не отвлекаясь на не пойми даже чье, Айви или куницы, шипение, а может, требовательный шепот. Кул углубился в рощу чуть раньше письмарей, решив срезать путь, и сразу заблудился. Забыл, что в Смертной роще по прямой не ходят и что шаг к соседнему дереву тут оборачивается крюком в полверсты. Плечи и спины письмарей мелькали то за кривой сосной впереди, то сразу слева, обрывки непонятной речи тут же доносились с другой стороны, тревожный запах давил на глаза и на язык.
Кул рванул напрямик раз и другой, промахнулся, постоял, уткнувшись взглядом в странную белесую полоску, твердую и выпуклую, в черно-лиловом разветвлении невысокой ольхи, решительно отвернулся от нее и обнаружил, что если замереть, успокоив дыхание, то вид и звук незаметно смещаются и соединяются в новой точке, к которой, впрочем, прямого хода тоже нет.
Кул все-таки вышел к Эйди и Ош. Они стояли посреди крохотной полянки, странной и неуместной для Смертной рощи, которая вся была дремучая, плотная и беспросветная. Стояли и устало смотрели на тощий белесый стебелек, почти незаметный среди вымахавших выше пояса болиголова и борца, к тому же оборванный или срезанный на уровне колен. Руки у обоих письмарей были перемазаны землей и травой, лица мрачные.
Письмари взглянули друг на друга, Эйди пожал плечом и сказал:
– Кул, поможешь? Нашли мы трехсмертник, а нам не дается. То ли не местные, то ли…
Он замолчал, глядя просительно. Как будто я местный, подумал Кул, но все-таки подошел, присел перед стебельком и попробовал ухватить его. Ощущение было странным, словно хватаешь ветерок: пока не свел пальцы, он есть, и вдруг как не бывало – за тем исключением, что стебелек бывал и оставался. Торчал справа или слева от хвата, будто Кул просто промахнулся.
– А если подкопать и вытащить? – спросил Кул, но тут же смутился. Земля вокруг стебелька была взрыта, да и руки Эйди и Ош не сами собой запачкались.
– Прости, ты нам не поможешь? – неожиданно сказал Эйди куда-то в сторону – не в ту, с которой вывалился Кул. – Без тебя, боюсь, не справимся.
Айви нехотя вышла из-за толстой осины – вернее, не вышла, а старательно ее обошла, будто ядовитую.
– Я Эйди, это Ош, – продолжил Эйди, как будто в обстоятельствах беседы не было ничего странного. – А тебя как зовут, прости?
Айви помолчала, зыркнула на Кула и неохотно ответила.