– Сказал же: геморрой это все, – отрезал папа и встал. – Ладно, это не твоего ума дело, без тебя разберусь.
– Ну, еще бы! С этим разберешься. А вот с мужем моим что делать теперь? – Я уперла руки в бока и загородила отцу выход из комнаты. – Ты понимаешь, что для Акелы нет большего оскорбления, чем несправедливые обвинения и упреки? Клевета, понимаешь?
– Ты бы аккуратнее слова подбирала, терплю-терплю – могу и сломаться, – неласково попросил папа и, отодвинув меня в сторону, как табуретку, вышел из гостиной, на ходу добавив: – Никуда твой паленый не денется, куда ему ехать? Один как перст, только ты да Сонька. Перебесится сейчас и приедет к утру.
«К утру»! Вот здорово! А как мне дожить до этого утра, никто не подскажет? Я совершенно разучилась спать без него, просыпаться без него, вообще делать что-то отдельно. Особенно когда знаю, что он не в отъезде.
Весь остаток вечера я провела с дочерью, проверяла уроки, помогала учить стихотворение. Про отъезд отца пришлось действительно сказать, что в командировку, и Соня, кажется, не обратила на это особого внимания. Мне не хотелось расспросов, не хотелось, чтобы Соня лишний раз напоминала мне об отсутствии мужа. К счастью, она довольно скоро ушла спать, и я осталась в одиночестве, в пустой темной спальне. Набрав на мобильном номер Акелы, я послушала сообщение о том, что абонент недоступен, сунула трубку под подушку и легла на край кровати, с головой укрывшись одеялом. Спать совершенно не хотелось, в голову лезли всякие мысли о том, где может быть сейчас муж. Конечно, он мог уехать в город и снять номер в любой гостинице, мог поехать куда-то в профилакторий, коих множество в окрестностях. Но мне не давало покоя настроение, в котором он уехал. Обычно спокойный и невозмутимый Акела, конечно, не мог выдержать папиных претензий. Подозреваю, он и домой-то приехал из банка только потому, что хотел сам сказать мне обо всем. Как будто я могла подумать что-то другое…
Папа-папа, что же ты натворил своей непробиваемой прямолинейностью… Почему моя жизнь должна зависеть от твоих догадок, от твоего настроения, от твоего мнения о моем муже? Он – мой, мне не нужно другого, я даже думать не хочу на эту тему. И в любой ситуации буду рядом с ним – даже если узнаю, что он вырезал полмира. Будь он сотни раз не прав – он мой муж, я буду его поддержкой. Я никогда от него не откажусь. И сделаю все, чтобы и сейчас доказать всем, что Сашка не виноват. И докажу, чего бы мне это ни стоило!
Евгения
…Кровать сестры была пуста. Женя, войдя в палату, сразу увидела это, и сердце неприятно екнуло. Медсестры на посту не оказалось, шла утренняя планерка, Женя сегодня приехала раньше. Что могло случиться? Девушка вышла в коридор, прислонилась спиной к стене и закрыла глаза. Может, Лену увезли на санацию? Эту процедуру проводили ей периодически, потому что стоящая в горле трахеостомическая трубка забивалась, да и в легких из-за постоянного горизонтального положения и отсутствия движения скапливалась слизь. Хорошо, если это так… Женя гнала от себя плохие мысли, но они настойчиво возвращались. К моменту, когда из столовой, где проводились планерки, потянулись врачи и медсестры, Женя была уже сама не своя от ужаса. К ней подошел заведующий отделением – именно он вел больных в палате интенсивной терапии – и, взяв за локоть, проговорил:
– Вы родственница Рудзиевской?
– Да… сестра…
– Пройдем ко мне в кабинет.
От этих слов Жене стало еще хуже, затряслись руки, задрожала нижняя губа, а на глаза навернулись слезы. Ничего хорошего такое предложение в себе не несло…
«Интересно, какими словами сообщают… об этом? – отстраненно думала Женя, следуя по коридору за врачом. – Нет, действительно? Как говорят, что человека… нет больше?»
О том, что слова эти могут быть о ее сестре, девушка даже не помышляла. Она свято верила в то, что с Леной ничего плохого случиться не может. Ничего! Лену просто отвезли на обследование, на рентген, на санацию – куда угодно, и сейчас доктор просто расскажет ей об изменениях в состоянии сестры. Как обычно. Как неделю, две, месяц назад. Правда, он никак не мог запомнить Женю в лицо и всегда уточнял, кто она. Но это ее не удивляло – сейчас ей было не до ухода за собой, а потому времени на макияж или стрижку совершенно не было. Русые волосы непростительно отросли, и Женя подкалывала их заколкой-крабом, широко посаженные серые глаза в обрамлении светловатых ресниц без косметики казались совсем прозрачными, да еще и на губе, как назло, выскочил какой-то прыщик. В другое время Женя приложила бы максимум усилий, чтобы все это замаскировать, но сейчас ей даже в голову не пришло, что это нужно. Ленино состояние – вот что по-настоящему имеет значение, а все остальное мелочь и ерунда.
В кабинете заведующего было сильно накурено и очень душно, у Жени даже закружилась голова. Врач заметил это и встал коленом на заваленный какими-то бумагами и книгами подоконник, потянул на себя широкую горизонтальную форточку.
– Вы присаживайтесь… – Он вопросительно посмотрел на девушку, и та уже привычно напомнила:
– Евгения.
– Да, конечно… Видите ли, Евгения… дело в том, что ваша сестра… словом, ночью ее пришлось перевести в реанимацию и снова уложить на аппарат искусственной вентиляции легких. Она внезапно перестала дышать, хорошо еще, что в палате пост, медсестра увидела, успели вовремя.
У Жени потемнело в глазах. Сегодня она впервые выспалась… Впервые за все это долгое время она упала на кровать и проспала почти десять часов, а в это время здесь, в больнице, умирала Лена… Действительно, счастье, что в палате пост! «Нужно узнать, кто из девчонок дежурил, – автоматически отметила она про себя. – Узнать и непременно отблагодарить». Это, разумеется, значило – дополнительные расходы, деньги, которые негде взять. Но ничего, это тоже можно решить. Главное – отблагодарить…
– …вы меня слышите, Евгения? – ворвался в сознание голос врача, и Женя встрепенулась:
– Простите…
– Я сказал, что нужно лекарство, наша больница его не получает, оно дорогостоящее. Но если его не начать вводить сейчас, ваша сестра может так и остаться на аппарате всю жизнь.
«О, господи… Опять деньги. Опять лекарство. Сколько их уже было – тех, что нужно вводить немедленно, иначе… И ничего, совершенно ничего не помогает! Если бы я могла точно знать – вот это заставит Лену очнуться и подняться на ноги, да я бы в лепешку разбилась, почку бы продала – но только если точно!»
О том, что ее дефектную почку, удвоенную с рождения, никто не возьмет для пересадки, Женя не думала. Они с Леной родились совершенно одинаковыми, и только позже, в интернате, выяснилось, что у Жени такой вот внутренний дефект. Лена всегда была здоровее, ловчее, более шустрая, спортивная. И вот теперь именно она лежит здесь уже несколько месяцев без движения и без малейшего намека на прогресс, наоборот – состояние только ухудшается.
– Ну, так как? Я могу рассчитывать, что вы достанете лекарство? – Врач торопливо посмотрел на часы, и Женя догадалась – опаздывает куда-то, а тут она застыла на табуретке.
– Я… постараюсь, – выдавила она, и доктор, оторвав стикер от толстой белой пачки, быстро написал на нем название.
– Да уж постарайтесь! Состояние вашей сестры угрожающее.
Женя вышла из кабинета на ватных ногах и побрела к выходу. Оставаться в отделении никакого смысла не было, а освободившийся внезапно день можно потратить на поиски денег.
Александра
Акела позвонил мне утром, когда я ехала на работу. От неожиданного звонка я вздрогнула, но, увидев номер на дисплее, даже повеселела.
– Алло, Саша, Сашенька, ты где? – заторопилась я, едва ответив на звонок.
– Я в городе, Аля, со мной все в порядке. Ты прости, малышка, что я вчера так малодушно сбежал.
– Не говори глупостей, я тебя прошу! Я отлично поняла все и на твоем месте поступила бы так же. Ты просто скажи… когда я тебя снова увижу? Мне совсем невыносимо без тебя, даже одну ночь…
– Аля, я должен принять решение, прости, но ты мне только помешаешь. Я позвонил, чтобы ты не волновалась, я жив и здоров. Не волнуйся и береги себя, – перебил мою почти любовную тираду муж. – Я позвоню тебе на днях.
– На днях?! – взвизгнула я, едва не выпустив руль. – Ты что же – не собираешься домой?!
– Нет, не собираюсь до тех пор, пока не решу все проблемы, – ответил Акела уже жестко. – И тебе придется с этим смириться. Я тебя очень люблю, но сделаю так, как сказал. Поцелуй Соню. – И разговор прервался.
Я почувствовала, что не в силах вести машину, и припарковалась у обочины. Я впала в ступор, смотрела прямо перед собой и не понимала, что мне делать дальше. Нет, понятно – сейчас я посижу, отдышусь, заведу движок и поеду на работу. Но потом? Как мне жить все это время без Саши? Как мне возвращаться в дом, где нет его? Как вставать утром и не слышать шума воды в душе, не видеть смятую постель на его стороне кровати? Как мне спускаться к завтраку, зная, что его стул пустует? Как видеть его вещи в шкафу – он ведь так и уехал, ничего не взяв с собой? Как мне вынести все это? Полное ощущение, что за углом нашего дома гремит трещотками фестиваль придурков, не меньше – иначе чем объяснить то, что происходит?
Если бы я могла, то сейчас проклинала бы отца за его манеру принимать скоропалительные решения на основе поверхностных выводов. Но я его тоже любила – с той самой минуты, когда увидела на пороге своей комнаты в семь лет. Он остался единственным родным мне человеком, хотя и не был родней по крови. Но ведь это именно он удочерил меня, мама не хотела… А он настоял, забрал из детдома, воспитывал, баловал, потакал капризам и исполнял желания. Он действительно меня любил!
И что же мне делать? Как разорваться между любовью к отцу и любовью к мужу? Разве может быть что-то более жестокое в жизни, чем подобный выбор? Если они оба любят меня, то как могли допустить такую ситуацию, в которой я оказалась между ними? Разве так любят? Я же не смогу предпочесть кого-то, неужели им это непонятно? И у каждого свой резон. У Акелы задета гордость, а папа уверен в том, что зять не совсем честен с ним. Да – у них своя правда у каждого. А как же я? Где между этими правдами мое место? За что они так обошлись со мной, почему?