Я послушно вынула упаковку салфеток, вытерла глаза, нос, мельком глянула в зеркало – господи, ну и видок… Никита прав – я не должна показывать слабость. Если я не сделаю – не сможет никто, я почему-то твердо была уверена в этом. Только я могу найти свою дочь. Только я – значит, мне нельзя распускаться.
Из машины возле ворот детского дома я вышла совершенно другим человеком и, глядя на меня, никто не рискнул бы заподозрить меня в том, что я вообще умею плакать.
Нас долго не пускали, потом появилась директор и практически сразу вспомнила меня:
– Вы ведь Александра Ефимовна Сайгачева, так?
– Да. Вы меня помните?
– Помню? – усмехнулась она. – Не так часто отсюда забирают детей, чтобы я забывала, как выглядят эти люди. Как дела, как Софья? Все хорошо?
– Нет, Диана Аркадьевна, все плохо. Поэтому я здесь. Мы не могли бы поговорить без свидетелей? – Я покосилась на дежурного воспитателя и охранника, с любопытством прислушивавшихся к нашему разговору.
– Конечно, идемте ко мне в кабинет. А молодой человек с вами? – пропуская меня вперед, спросила она.
– Да, это мой телохранитель.
Она пожала плечами и сделала равнодушное лицо, словно в наши дни телохранитель – это что-то обыденное, вроде перчаток.
Мы вошли в кабинет, директор уселась в свое кресло и со скучающим видом уставилась в окно. Мне это поведение показалось странным – к чему бы такая резкая перемена настроения за подъем на один этаж?
– Я вас слушаю, – бросила она, не глядя в нашу сторону.
Я подвинула стул к столу, села и сказала:
– Диана Аркадьевна, покажите мне личное дело Сони, ведь у вас есть копия.
– Зачем вам ее личное дело?
– Мне нужно знать, кто ее родители.
– Зачем? Это не имеет никакого значения сейчас.
– Сейчас? – вцепился Никита. – А когда имело? Когда вы адрес и фамилию усыновителей сливали?
Директриса повернулась к нам так стремительно, что кресло под ней жалобно пискнуло.
– Что-о-о?! Вы что себе позволяете?! – взвизгнула она, и брови ее взметнулись вверх, практически скрывшись под короткой ровной челкой.
– А что – не так?! – не отступал Никита, но я почему-то поняла, что гнев директрисы не наигранный, а вполне натуральный – так орут люди с незапятнанной репутацией, о которой всем хорошо известно.
– Погоди, Никита, сядь. – Я жестом отправила телохранителя на диван, и он послушно сел, однако продолжал буровить директрису недобрым взглядом. – Диана Аркадьевна, вас никто ни в чем не обвиняет. Мне нужно личное дело Сони по другой причине… Она пропала вчера, и я имею все основания считать, что родная мать могла ее похитить.
Лицо директрисы сделалось растерянным, руки задрожали, она полезла в ящик стола и вынула пачку сигарет и пепельницу:
– Будете? – предложила мне, и я согласилась. Закурив, она сказала: – Я должна извиниться… Видите ли, я почему-то, когда услышала про проблемы с девочкой, решила, что вы хотите вернуть ее обратно.
– Я?! Вернуть обратно?!
– А что вы удивляетесь? Такое часто бывает. Взяли, поигрались, как с котенком, потом поняли – нет, не то, не хочется. Или характер оказался сложный, а подход искать нет желания. Вот и возвращают их сюда, как товары по чеку, – зло проговорила директриса, глубоко затягиваясь дымом. – А дети потом ждут у забора – когда же родители придут, когда же обратно домой заберут? Им тяжелее, чем тем, кто никогда в домашней обстановке не был. Да и дети жестокие – травят потом, обзывают.
– Я сама из детдома, – сказала я негромко, – меня удочерили в четыре года. Кстати, как раз из этого детдома, только он тогда до ремонта был, и директор другая… Так что я не могу… понимаете? У меня никогда своих детей не будет, мы с мужем выстрадали каждый шаг, понимаете? И чтобы теперь…
– Простите, я действительно очень сожалею. Давайте лучше вернемся к проблеме. Вы думаете, что девочку мать похитила? – гася окурок в пепельнице и вставая из-за стола, спросила директриса.
– Я рассматриваю этот вариант.
– Так, сейчас… – Она открыла большой шкаф во всю стену, в котором стояли папки, и начала водить пальцем по корешкам.
«Надо же, какая память, – удивилась я. – Даже фамилию бывшую не спросила».
– А, вот, – выхватив с полки папку, сказала директриса. – Лапшина Софья Валерьевна.
Я взяла папку, чувствуя, как трясутся мои руки. «Мать – Лапшина Вероника Сергеевна… год рождения… домашний адрес… место работы… Отец… прочерк…»
– Дайте, пожалуйста, листок, – попросила я.
– Знаете, вообще-то я не могу давать эту информацию… Но ради вас сделаю исключение. Уверена, вам это нужно. – Она протянула мне карандаш и листок, я быстро записала все, что касалось настоящей матери Сони, и закрыла папку.
– Спасибо, Диана Аркадьевна. Вы мне очень помогли. И извините нас… за недоразумение.
– И вы меня извините. Нельзя обо всех плохо думать. Очень надеюсь, что с вашей девочкой все будет хорошо. Если я смогу чем-то помочь, вы не стесняйтесь.
– Да, спасибо.
Мы вышли на улицу, я снова закурила и пробормотала:
– Вот скажи… как люди могут, а?
– Могут… – неопределенно сказал Никита. – А я и не знал, что вы…
– Вот и забудь! Так оно лучше будет. А теперь давай на улицу Ильича поедем, вдруг дамочка наша до сих пор там обитает.
– Между прочим, улица Ильича находится со-о-овершенно в другом районе, – протянул Никита, садясь в машину. – Другой конец города.
– Ну и что? Не факт ведь, что она до сих пор там живет, ты же слышал, – напомнила я. – Может, переехала как раз к «Матвеевскому» – разве не вариант?
– Да тут любой вариант – вариант. Но давайте реально смотреть на вещи. Совпадения – это хорошо, я люблю совпадения, они многие вопросы проясняют. Но когда их чересчур много – это настораживает. – Никита выехал из ворот детдома и направил машину в северную часть города. – Пробок бы не было, а то стоять так муторно.
– Да уж…
Мне не терпелось скорее увидеть женщину, семь с небольшим лет назад родившую мою дочь. Кто знает… может быть, Соня у нее…
Ехали мы больше часа, я измучилась от ожидания, от тяжелой дороги, от бесконечной пробки, от выкуренных в огромном количестве сигарет. Наконец Никита припарковал машину в небольшом дворике у пятиэтажного дома, вышел и помог выйти мне.
– Веришь – боюсь идти, – пробормотала я, окидывая взглядом дом и пытаясь с ходу угадать, за каким окном может оказаться моя дочь.
– Верю, как не верить, – тихо отозвался телохранитель. – Я сам что-то волнуюсь. Но надо ведь, Александра Ефимовна… кроме нас никто…
Он был прав – кроме нас никто. И надо идти, что бы ни было. И быть готовой ко всему.
Мы поднялись на третий этаж, и Никита, заметив мою нерешительность, надавил на кнопку звонка.
– Спасибо, – шепнула я, взглянув с благодарностью.
– Кто там? – раздалось из-за двери.
– Добрый день. Нам нужна Вероника Сергеевна, – выдавила я.
– Я вас слушаю, – ответил голос, но дверь по-прежнему была закрыта.
– Вы не могли бы выйти на площадку?
– С какой стати?
– Мне нужно кое-что спросить.
– Мама, кто там? – раздался детский голос, и я вздрогнула – он принадлежал не Соне.
– Это ко мне, Лиза. Иди в комнату.
– Я вас прошу – пожалуйста, откройте, мне нужно задать всего один вопрос, – взмолилась я, уже понимая, что Сони здесь нет.
Щелкнул замок, и дверь открылась ровно на длину цепочки. В щели показалось женское лицо, и я вздрогнула – на меня смотрели Сонькины глаза. Я покачнулась, Никита подставил плечо:
– Вероника Сергеевна, семь лет назад у вас родилась дочь, правильно?
Взгляд женщины стал затравленным, она моментально откинула цепочку и выскочила на площадку, плотно закрыла дверь и скрестила на груди руки:
– Вы кто?!
– Это неважно, – сказал Никита, – вы не ответили.
– Ну, да, да! – зашипела она. – Родила – и что? Я ни дня ее не воспитывала, на руках не держала ни разу, понятно?! Я никакого отношения к ней не имею! И иметь не хочу, никогда, понятно вам?! Ошибка молодости! А кто дал вам право портить мне жизнь?! У меня семья, дочь!
Меня затошнило с такой силой, что я поняла – если не выйду отсюда, то вывернусь наизнанку.
– Бедная ваша дочь! Не та, которую вы бросили, а вот эта, которая за дверью, – проговорила я, направляясь к лестнице. – Не дай бог никому такую мать. Идем, Никита!
Я спустилась по лестнице почти бегом и склонилась над урной у подъезда. К счастью, тошнота отпустила, я подышала воздухом и почувствовала облегчение. Никита вышел следом, закурил и задумчиво сказал:
– Ну, одно ясно – Сони здесь не было. И вашему спокойствию в этом плане вообще ничего не угрожает. «Ошибка молодости»… – Он сплюнул и пробормотал: – Так и размазал бы об стенку, тварь…
– Не надо, Никита… никого нельзя судить. Для этого есть другие инстанции. Поехали домой.
Сев в машину, я испытала чудовищную усталость, как будто выполняла тяжелую физическую работу без перерывов. Нервное напряжение всегда оказывало на меня именно такое действие. Хотелось скорее домой, в постель, закрыть глаза и спать. Но я понимала, что едва лягу, как сон испарится. Как я могу спать, когда ребенок неизвестно где? Вторые сутки пошли…
Я вынула телефон и позвонила Акеле:
– Ну, что? Ты где?
– Я дома. Тут Фиме плохо совсем, «Скорая» только что уехала, спит он.
– Лену привезли?
– Собственно, потому и «Скорая». Нет ее нигде.
– Моне позвонили? Его же родня!
– Да при чем тут Моня, – раздраженно проговорил муж. – Какой он за взрослую бабу ответчик?
– Саша! Ты о чем говоришь?!
– Все, успокойся. Ты сама где?
– Приеду – расскажу. Прости, сейчас совсем нет сил, – призналась я. – Ничего не узнала, проверила одну версию, отмела. Все. Мы уже скоро будем.
– Я тебя жду.
– Ты прилег бы, Саш… всю ночь на ногах…
– Я разберусь. Приезжай быстрее.
Разберется он… Двужильный мужик, никогда не сознается, что устал, что ему плохо, тяжело. Наоборот – старается еще и меня поддержать, и отца. Надо же, как папу скрутило… Сдает позиции, сказывается возраст. И тетка еще… Что ж повалилось-то на нас, как из дырявого мешка? Нагрешили…