то если бы они слышали наш разговор, то наверняка бы решили, что я – дочь, которая впервые встретила своего настоящего отца. Но я знала, как выглядел мой отец. Он был гордым и независимым человеком, вызывавшим зависть в любой ситуации, но при этом казавшимся ранимым и слабым. Он был старше мужчины, сидевшего рядом со мной на скамейке. И он не был так хорошо обеспечен: когда я училась в пятом классе, он приходил ко мне и давал деньги, хотя и не объяснял, кто он на самом деле. Через год мама узнала об этом, и мы с ним больше не виделись. Я не скучала по этому так внезапно появившемуся мужчине средних лет, но без денег было уже не так хорошо. В восьмом классе я захотела с ним снова встретиться, и мы даже виделись несколько раз, но мама через год опять узнала об этом. Вскоре он умер – после того, как мы снова перестали видеться, – мне тогда было шестнадцать, а в семнадцать я уже ушла из дома.
– Я приходил в клуб по вечерам, когда пела твоя мама, я был ее поклонником. Еще я ходил к ней на спектакли, но там ее почти не было видно, поэтому эти вечера в «Конку» были бесценными. Она была красива, у нее была шикарная фигура – наверное, тебе как дочери не очень приятно это слышать.
Он засмеялся, и между его бровями появилась небольшая впадинка. Я никак не отреагировала, поэтому он, должно быть, решил, что мне все равно, после чего пожал плечами, слегка покачал головой и его брови поднялись еще выше. По-прежнему улыбаясь, он продолжал: «Твоя мама так гордилась своими выступлениями». Да, для развлечения клиентов в клубе ей приходилось выступать почти голой. Ее это очень злило, но он сказал, что выхода у нее не было, поэтому она старалась одеваться необычно во время своих выступлений. Чем более обнаженной становилась она, тем более сальными становились и комментарии зрителей.
– У нее были изящные белые формы, которые так нравятся мужчинам. Я считал себя ее главным поклонником, и меня раздражали эти пьянчуги, но на самом деле я и сам хотел быть с ней, поэтому я ничем не отличался от этих пьяниц.
– Вы ее так и не соблазнили? Ведь она же там пела.
Хоть я и удивилась, что мама выступала полуголой, но это меня развеселило.
– Другие певицы между выступлениями сидели с гостями и получали чаевые, многие из них еще совмещали это с работой хостесс, но твоя мама только пела и не обслуживала гостей. После выступления она проходила мимо столов, собирая чаевые, а затем уходила за кулисы. Мне тогда казалось, что она совершенно далека и неприступна, и я все время посылал ей цветы. У меня тогда не было денег, но я мечтал оставить ей как можно больше чаевых.
– То есть вы пытались ее уломать?
Он немного помолчал, и когда я открыла рот, чтобы что-то еще спросить, мужчина засмеялся. «Я не думал, что я ее уламываю, я просто гордился собой», – ответил он и рассмеялся – на этот раз сердечно. После чего он встал, поправил рукава пиджака и снова сел. Пока он вставал, вышло солнце, и его лицо на миг оказалось в тени. Погода была хорошей всю прошлую неделю, но сегодня свет был особенно ярким. Через месяц уже зима: доктор сказал, что не знает, дотянет ли мама до нового года.
– Потом твоя мама перестала петь в баре, но перед этим мы с ней один раз все-таки выпили наедине.
Теперь он подсел чуть ближе, чем раньше, хотя, возможно, мне это только показалось, поскольку я тоже наклонилась к нему. Как бы то ни было, мы оказались почти совсем рядом.
– Рядом с «Конку» находился итальянский ресторан. Он работал допоздна, и мы сидели там за стойкой и два часа болтали. Вблизи твоя мама оказалась еще красивее, чем на сцене, ее руки и лицо были идеальными, и поэтому я пил медленно, пил мало, чтобы не забыть ни одной детали и сохранить этот вечер в памяти. Я знал, что не могу позволить себе все забыть. Твоя мама почти не улыбалась в тот вечер, она долго ругала и менеджера, и хозяина заведения. Она объясняла, что хочет уйти оттуда, а я уговаривал ее остаться, потому что боялся, что иначе больше ее не увижу, но потом узнал, что у нее уже был любовник.
– Режиссер на двадцать лет старше ее, женатый на бывшей актрисе.
– Твой отец, да. Но мне она сказала, что хочет расстаться с ним. Может, она вскоре обнаружила, что беременна. Она говорила, что, уйдя из бара, уйдет и из театра, потому что у нее есть другая работа. И тут я понял, что не могу признаться ей в любви, после чего она тихо объяснила, что хочет поработать и поучиться, и тем самым она деликатно меня отшила.
Я решила, что пора проведать маму и что я засиделась во дворе. Кроме того, из его слов было непонятно, насколько еще затянется его история. Хотя он производил впечатление спокойного и расслабленного человека, при этом вел он себя нетерпеливо, и мне казалось, что он только тянет время и не хочет, чтобы разговор заканчивался. Тем временем женщина в коляске и ее сопровождающий ушли, и, оглядевшись по сторонам, я обнаружила, что двор практически опустел.
Вообще я уже слышала эту историю, только не от мамы, но от отца. Такая банальщина, практически выдумка. Мама, старшая из трех дочерей в семье владельцев провинциального ресторана недалеко от Токио, эту провинцию и этот грязный ресторан презирала. В раздражении от постоянных разговоров о необходимом замужестве и от окружавшей ее провинциальной заносчивости она сбежала в город, где, как ей казалось, процветала «культура», и пошла на прослушивание в театр. Руководитель труппы и режиссер, мой будущий отец, человек семейный, регулярно заводил себе любовниц из своей труппы: мама ему сразу приглянулась, и они начали встречаться. Он даже подумывал о разводе, но не мог быстро избавиться от детей и от жены, женщины совершенно безропотной и не задававшей лишних вопросов. Мне он не казался красавцем и любимцем женщин – возможно, он просто умел нравиться и быть привлекательным, поскольку любовниц у него была целая куча. Хотя, насколько мне известно, других внебрачных детей у него не было. Мама, впрочем, не хотела, чтобы отец откупался деньгами, и за исключением алиментов она от него ничего не принимала. Да и денег у него было немного.
Когда мы с ним снова встретились в конце лета – я училась в восьмом классе и сама позвонила ему по телефону, он ужаснулся, увидев у меня ожоги на руке. Он сразу понял, что это мамина работа, а я и не видела смысла отнекиваться или врать так напуганному отцу. «Это не потому, что мама тебя не любит, это все моя вина», – жаловался он и объяснял, что она очень «боялась потери». Кажется, он сам ее боялся, и я не понимала из его слов, боялась мама потерять меня или его. Но поскольку я осознавала, что другой версии событий я от него не услышу, то и не расспрашивала, понимая, что это все неправда.
Я не помню, чтобы мама била меня или кричала. В восьмом классе я часто тусила с друзьями и парнями постарше, и однажды, вернувшись домой поздно, я запомнила отстраненный и удивленный взгляд, который на меня бросила мама, сидевшая перед компьютером. Тогда я уже могла не ночевать дома или возвращаться под утро, а ей как будто бы было все равно, во сколько я вернулась. Мы с друзьями стали переодеваться на вокзалах или друг у друга, чтобы избежать возможной ругани из-за позднего возвращения домой или запаха алкоголя.
Случалось это хоть и не каждый день, но в то же время достаточно часто, чтобы мама перестала удивляться тому, что у меня красное лицо или что я в незнакомой одежде из неизвестного магазина. Как-то раз я ей ответила, что была у подруги, после чего пошла в туалет – и в этот момент мама схватила меня за руку и воткнула сигарету прямо туда, в предплечье, над локтем. Откуда-то из глубины вырвался невольный возглас, и я попыталась отдернуть руку, но окурок скользнул по коже еще выше, потом упал на пол, и мама схватила меня за руку еще сильней. Острая боль пронзила меня, когда я смотрела на мамины пальцы, она словно пыталась меня приковать, а не просто схватить.
В голове завертелись разные мысли – убежать? или обнять ее? или поднять шум? – но мое тело полностью лишилось возможности двигаться. Мама же не смотрела на меня: она уставилась на мою руку, поднесла к ней серебристую зажигалку, и оттуда вырвалось пламя. Рукав моей дешевой футболки в обтяжку мигом стал чернеть, воняя: у горящей кожи животный запах. Наверное, если бы мама, словно не ожидавшая увидеть пламя и удивившаяся моему крику, не облила бы меня кофе, все мое тело под футболкой оказалось бы в ожогах. Взглянув на маму, я заметила на ее лице то же отстраненно-удивленное выражение, но чуть позже она поставила меня под холодный душ, а затем мы поехали в ночную клинику при большой больнице. Ожоги покрывались волдырями, зудели, а потом место сигаретного ожога и то место, где футболка касалась руки, опухли, и именно там у меня остались шрамы.
– У этих девушек из клуба блестели глаза, они ждали своего шанса. Кажется, они рассчитывали найти среди этих туповатых клиентов ту самую возможность прорваться наверх, в высший класс.
Эти женщины, о которых он говорил, явно отличались от тех, с которыми я работала в баре: я никогда не видела в глазах клиентов ничего, кроме денег. Возможно, это было просто воспоминание, либо тогда было другое время, либо он рассуждал как клиент.
– Некоторые девушки отчаянно флиртовали, другие напрямую обращались с вопросами и просьбами, а третьи жаждали признания своего таланта. И они приставали с этим даже ко мне, к юнцу, у которого за душой не было ничего. Думаю, что многие хотели подружиться с клиентами, притворялись, что хотят переспать с ними за деньги, проворачивали такие штуки почти каждую ночь. Не знаю, где они сейчас. Но твоя мама была совершенно не такой: она была холодной, недоступной, и у нее был талант. И она, наверное, действительно искала возможность вырваться из этого театра и освободиться от роли любовницы. Но она знала, что там такой возможности ей не предоставится. Поэтому и ушла.
В нашем направлении двигалась женщина в инвалидном кресле, которое катил мужчина, возможно, это был ее муж. Она выглядела моложе моей матери, но у нее был такой же расфокусированный взгляд. Я тоже много раз катала маму по этому двору, но ей, наверное, не нравился этот искусственный пейзаж, и вскоре она стала притворяться уставшей. Мама, видимо, ненавидела этих хостесс, которые были для нее почти что проститутки. И конечно, мужчин, которые хотели их купить и думали, что могут купить и ее.