Глубокая, но не широкая, с песчаными берегами и чистой водой, река Сучан представляла хорошее место для купания. Анненковский дивизион, лихо заломив фуражки, из-под которых по ветру развевались огромные разноцветные чубы, в белых нижних рубашках, с песнями, четко отбивая шаг, каждое утро по улицам села маршировал на реку купаться. Батарейцы искоса на него поглядывали, и часто приходилось слышать реплики солдат: «Эх, здорово идут!» Кто-то как-то об этом заметил генералу Сахарову, но он, сделав кислое лицо, только ответил: «Зато мои выносливее на походе». Все же эти прогулки и особенно отчетливость во всем анненковцев имела некоторое влияние на чинов Поволжской бригады, и они значительно подтянулись и чаще стали при встрече отдавать честь офицерам не своей части.
Кавалеристы и камцы стояли в другой части села, и мы их редко встречали. Командир Камского полка, полковник, изредка заглядывал в батарею проведать нашего командира, с которым я часто играл в канцелярии в шахматы. Застав нас за ними, полковник обыкновенно становился около стола и стоя следил за игрой, подтрунивая над моим командиром, когда тот слишком задерживался с ходом. Он всегда его спрашивал: «Ты что, спишь или думаешь?» Командир батареи невероятно сердился и, нервничая, проигрывал партию, но, проиграв, тут же предлагал полковнику сыграть со мною. Полковник всегда благосклонно соглашался и, говоря: «Ну что, молодой человек, сыграем?» – садился за стол. Когда он тоже проигрывал, то мой командир оставался очень доволен, вероятно потому, что артиллерия все же победила, и они обычно куда-то уходили.
Больше всех радовался я, что доказал двум полковникам, но мое торжество продолжалось недолго. Дверь в канцелярию открывалась, и, как бы невзначай, появлялся старший фейерверкер, с которым я тоже часто играл в шахматы. Мы принимались за игру. Я, успев ему похвастаться своим успехом, очень часто проигрывал партию и в смущении что-то бормотал в свое оправдание, а он только снисходительно улыбался.
Самым большим событием белого гарнизона села Владимиро-Александровского был приход из Владивостока одного из кораблей флотилии адмирала Старка. Обыкновенно немного реже чем два раза в месяц в заливе недалеко от устья реки Сучан становилось на якорь посыльное судно, вооруженное двумя орудиями и несколькими пулеметами, чаще всего «Магнит» или «Батарея». Оно привозило для нас огнеприпасы, продовольствие, почту, и на нем, с последними новостями, возвращались из командировок и уезжали во Владивосток чины Поволжской бригады. С корабля, как громко величали его наши моряки, все выгружалось на китайские шаланды, которым, чтобы они не попали в лапы красным, устраивалась грандиозная встреча. Почти вся бригада выходила из села и располагалась заставами вниз по левой стороне реки, почти до самого устья. На противоположной стороне, удобно раскинувшись среди полей, лежали недалеко одна от другой две небольшие деревни – Екатериновка и Голубовка. В них почти всегда присутствовали партизаны. Чтобы они не осмелились нарушить свободное судоходство по реке, Волжская батарея становилась на позицию против этих деревень, готовая при первом подозрительном движении открыть по ним огонь из орудий. Ждать шаланд долго не приходилось. Они скоро появлялись и, лавируя, медленно поднимались вверх по Сучану. По мере прохода шаланд заставы снимались и двигались по берегу домой. Батарея снималась с позиции, когда шаланды приходили во Владимиро-Александровское; тогда вся бригада забиралась обратно к себе за проволоку.
Из всего привезенного трех младших офицеров Волжской батареи, из которых я был самым младшим, интересовали только сигареты и сахар; писем они ни от кого не получали, а к новостям относились безразлично. Жили младшие офицеры в небольшой комнате того же дома, где помещались все остальные чины батареи, кроме ее командира и заведующего хозяйством. После парадной встречи шаланд, на другой день всем чинам гарнизона выдавали по нескольку пачек сигарет «Пират» и весьма ограниченную порцию сахара. Он был темно-коричневого цвета и слегка горчил. Но, несмотря на столь незавидные качества, его, при большой экономии, хватало только на несколько дней, и у младших офицеров быстро назревал вопрос: где бы достать что-нибудь сладкое к чаю? Купить – не было денег, а очень хотелось. Невзирая на все преграды, они в конце концов, не выдержав, вынесли постановление, что каждый по очереди к вечернему чаю должен обязательно что-нибудь достать. Откуда и каким путем – об этом вопрос не поднимался.
Командир с заведующим хозяйством занимали отдельную комнату, недалеко от батареи, в частной крестьянской избе. Их интересы младшим офицерам были мало известны, но зато было точно известно, что у них на столе все где стояла пятифунтовая банка с монпансье. После заключенного соглашения у младших офицеров тоже к вечернему чаю на столе всегда лежало 10–15 конфет. Каждый из них выполнял принятые на себя обязательства с безукоризненной точностью. Как и где доставали мои сослуживцы, я не пытался узнать. Из приличия мы никогда об этом не говорили, хотя было ясно, что источник, вероятно, был один и тот же. Я же сам, нисколько не смущаясь, брал книгу приказов, которую вел и ведал и, зная, что сейчас командира нет дома, а завхоз вообще целые дни проводил в батарее, нес ее ему на подпись. Смело входил в командирскую комнату и, отсыпав из банки немного конфет, с чувством исполненного долга возвращался в канцелярию. Замечал ли командир батареи быстрое опустошение своей банки, младшие офицеры так никогда и не узнали. Он был настолько благороден, что исчезновение конфет переносил с удивительной стойкостью и хладнокровием.
К концу лета, совершенно для нас неожиданно, старший офицер батареи, живший рядом с нами в маленькой комнате, уехал во Владивосток. Он особенного общения с младшими офицерами не пытался иметь, проводил время больше среди солдат. Причину его спешного отбытия мы постарались узнать у командира батареи, который нам буркнул в ответ, что у жены старшего офицера должна была родиться дочь. Почему именно дочь, он не потрудился объяснить, да мы и не расспрашивали, но, как ни странно, он угадал. Отъезд старшего офицера подействовал на командира батареи почему-то очень скверно: он все время был не в духе и ворчал. Может быть, будучи сильно недоволен, он и сказал нам, что дочь: тот хотел иметь сына.
После его отъезда командир, приходя в канцелярию, беспрестанно нам твердил, что офицер женатый для него совсем не офицер и в батарее он таких больше не потерпит; хватит и одного. Возможно, он хотел предостеречь нас от рискованного шага. Но мы ему не возражали, да и в селе не на кого было обратить благосклонного внимания. Правда, была молоденькая учительница, но командир нас раньше успел предупредить, что она – очень опасная женщина и обладает какими-то таинственными чарами. В селе Владимиро-Александровском побывали по очереди многие белоповстанческие части, и чары учительницы, кажется, имели кое-какой успех. Несколько доверчивых белоповстанцев ушло в сопки к красным партизанам. Эту чародейку почему-то никто не трогал, и она спокойно продолжала жить в селе.
Солдаты Волжской батареи, из которых только двое были рядовые, а все остальные – фейерверкеры или подпрапорщики, кроме обычных внутренних нарядов, несли караул у стоявших на позиции орудий. Единственным фортификационным сооружением этой позиции были ровики, вырытые под хоботами пушек. Фельдфебель батареи при назначении караульного начальника, чтобы никого не обидеть, всегда имел несколько неприятных минут. Особенно когда в караул попадали вместе два подпрапорщика. Как выкручивался фельдфебель, младших офицеров мало трогало, но он часто приходил к командиру батареи жаловаться на свою тяжелую участь.
Не считая этих мелких неурядиц, солдаты батареи жили дружно и, за редким исключением, все были славные ребята. Между собою они в шутку себя делили на добровольцев и колчаковских подводчиков. Во время отхода Белой армии через Сибирь некоторые случайно попавшие с подводами крестьяне, жалея бросить собственных лошадей, так далеко ушли от своих сел и деревень, что навсегда остались в забравших их воинских частях. Постепенно сжившись, они стали прекрасными белыми бойцами, и многие благополучно добрались до Приморья. В Волжской батарее таких было чуть не одна четверть.
Свободного времени у солдат было достаточно, а развлечением были городки да рыбная ловля. На реку ходили чуть не всей батареей, за исключением офицеров, ловить рыбу бреднем. Ловилась главным образом горбуша (разновидность кеты), которую мы почти каждый день и ели. Очень часто на рыбалку солдаты отправлялись под предводительством Сахар-Паши, как они между собою называли генерала Сахарова, который специально для этого заходил в батарею. Как-то после отъезда старшего офицера батареи, воспользовавшись большой благосклонностью к ним Паши, солдаты, жалуясь на свою тяжелую жизнь, ему сказали, что младшие офицеры в батарее ничего не делают и зря пропадают: хорошо бы их назначать караульными начальниками.
Совет был неплохой. Фельдфебелю стало бы много легче вести наряд. Генерал Сахаров не поинтересовался узнать, что именно вообще младшие офицеры делают в батарее. Он, для укрепления своей и без того стоявшей на недосягаемой высоте среди рыболовов популярности, поспешил удовлетворить их просьбу и предложил командиру батареи немедленно провести эту блестящую идею в жизнь. Командир, благоговейно его выслушав, сразу же сообщил нам. Младшие офицеры от такого приятного предложения в восторг не пришли и первый раз за всю свою службу в батарее вышли из повиновения, объявив, что они подадут рапорта об их отчислении. Собственно, высказался по этому вопросу старший из них, а два других только его поддержали.
Младшие офицеры несли днем по очереди дежурство на наблюдательном пункте, – ночью с него ничего не было видно. Один из них после отъезда старшего офицера остался за него, другой был командиром взвода, а самый младший – начальником связи и, как полагается в приличной батарее, исполнял обязанности делопроизводителя. Командир от своих подчиненных офицеров такой прыти никак не ожидал и, немного рас