Борьба за последний уцелевший от красного ига уголок России была окончена. Переживал это каждый по-своему и, углубившись в свои мысли, не торопясь брел по пыльной дороге Кленовой Пади. Кто о чем думал, не знаю, я – ни о чем. Только с любопытством рассматривал попадавшиеся в стороне фанзы и мирно суетившихся около них людей.
Прошло уже больше часа, как мы шли по пади. Вдруг слева от нас, на сопках, защелкали ружейные выстрелы и пули засвистели над нашими головами. Все моментально ожили, подтянулись, и появился строй. В рядах полка грянула песня – стал слышен отчетливо шаг. Красные партизаны, увидев, что на них не обращают внимания, прекратили обстрел.
Скоро мы пришли в деревню Занодворовку, в которой стоял генерал Бородин со своими оренбуржцами. Они остались в арьергарде, а мы не задерживаясь прошли через нее и через четыре дня добрались до Ново-Киевска, где мирно простояли немного больше недели.
Н. ГолеевскийПоследняя ночь на родной стороне{136}
Под охраной застав, выставляемых по очереди от пехотных полков, покидавшая Приморье земская рать, с ее обозами и семьями белоповстанцев, в урочище Ново-Киевске мирно простояла немного больше недели. В арьергарде оставались только кавалерийские части, которые сдерживали следовавшую по нашим пятам красную кавалерию. Все белоповстанческие батареи были сведены в Артиллерийский полк, командиром которого был назначен полковник Бек-Мамедов – командир Сводно-Артиллерийского дивизиона.
1 ноября 1922 года к вечеру Артиллерийский полк, покидая пределы Ново-Киевска, перешел к русскому таможенному посту, помещавшемуся в небольшом двухэтажном кирпичном здании почти на самой границе с Китаем, и, сойдя влево с дороги, прямо под открытым небом остановился на привал.
Дул холодный и довольно сильный северный ветер, но белоповстанцы, перенесшие суровую, сорокаградусную ниже нуля по Реомюру, зиму Хабаровского похода, его совсем не замечали. Перекидываясь несложными фразами, они, как могли, устраивались на ночлег около и на остановившихся сбоку от дороги повозках обоза. Нераспряженные орудийные кони, шестерками понурив головы, спокойно стояли, начиная дремать. Немного дальше влево, за растянувшейся Артиллерийской колонной, стояло шесть или семь маленьких, в беспорядке разбросанных мазаных халуп (Русский Хунчун). Через дорогу справа была видна еще одна, сиротливо стоявшая особняком, такая же мазанка. В возвышавшемся на отлете здании таможни разместились наши штабы.
После 10 часов вечера ветер немного усилился и повалил густой, большими хлопьями, снег. В один миг все очнулись. Кони подняли головы и, переминаясь с ноги на ногу, вздрагивая всем телом, старались стряхнуть сыпавшийся на их ничем не покрытые спины снег. Батарейцы повскакивали со своих так, казалось, удобно устроенных мест, и многие бросились к халупам, ища убежища от непогоды. Но халупы уже до отказа были набиты ранее пришедшими, и только немногим счастливчикам удалось втиснуться вовнутрь. Большинству пришлось остаться снаружи – чертыхаться на проклятую погоду.
Кое-где развели костры. Они плохо горели. Засыпаемая мокрым снегом земля постепенно размокала, и появились лужи. Как будто сама природа оплакивала наш неизбежный уход. О сне не приходилось больше думать. Солдаты и офицеры, меся грязь, бродили вокруг повозок обоза, пытаясь иногда протиснуться к костру – хоть слегка подсушиться.
Случайно взглянув через дорогу и увидев едва мерцавший свет в окне одинокой халупы, я пошел туда и, открыв дверь, вошел. В сильно натопленной небольшой комнате за четырехугольным столом, стоявшим посередине и занимавшим, как мне показалось, почти ее половину, сидели четыре мне совершенно незнакомых человека в одних нижних белых рубашках и с увлечением играли в преферанс. Прерванные моим внезапным появлением, весьма неприветливые их взоры устремились на меня, и один из них очень резко мне заметил: «Эта халупа занята штабом 3-го корпуса», давая понять, чтобы я не задерживался. Ничего не сказав, я покорно вышел, но, отойдя несколько шагов от халупы, обозленный таким радушным приемом, замахав рукой, во все горло заорал в сторону своих батарейцев: «Ребята, вали сюда – пустая халупа!» Повторять мне больше не пришлось. Прошло одно мгновение, и в халупу, подталкивая один Другого, стараясь протиснуться вперед, повалили батарейцы. Под напором задних стол с любителями преферанса был сдвинут с места, карты очутились разбросанными на полу, а сами игроки, прижатые в дальнем углу, стояли с растерянным видом, держа в руках все, что успели схватить со стола, не рискуя больше выражать каких-либо претензий. Вместе со всеми проскользнул и я. Почти тотчас, проталкиваясь в дверях, показалась высокая фигура улыбавшегося военного чиновника Гиацинтова – начальника контрразведки штаба 3-го корпуса, и из разных концов комнаты раздались громкие голоса батарейцев: «Здравия желаем, господин полковник!» Солдаты, вероятно из уважения к занимаемому им высокому посту, всегда его так величали.
Полковник оказался более любезен, чем его подчиненные, и, продолжая улыбаться, сразу же принялся шутить с солдатами, сетуя на несносную погоду и наше незавидное положение. Игроки исподлобья мрачно посматривали в мою сторону. Было очень тесно. Не желая толкаться, я, немного постояв, вышел из халупы и пошел бродить по свежему воздуху, присаживаясь по временам у костра, разведенного батарейными обозными. Около него теперь крутилось не больше четырех-пяти человек. Время потекло скорее.
К утру температура сильно пала. Снег перестал идти. Только ветер сильнее завыл. Все заметно начало подсыхать и подмерзать, и мне, да и всем, как-то стало легче. Скоро совсем рассвело и наступил день – 2 ноября 1922 года – наш последний на Русской земле.
Простояв еще немного, Артиллерийский полк около 9 часов утра, получив приказ, тронулся с места и начал переходить границу, сдавая на специально установленном китайцами пункте оружие. Панорамы со своих двух пушек я заблаговременно снял и положил в свой ранец, в котором, благополучно пройдя мимо пункта, унес с собою.
2 ноября 1922 года, оставив, с тоскою в сердце, свою Родину, мы перешли китайскую границу и ушли в неизвестность.
В. Жиганов{137}Эвакуация Приморья{138}
В октябре 1922 года армия Приамурского правительства эвакуировала Приморье и оставила города Владивосток и Никольск-Уссурийский.
Первый корпус под командованием генерала Бородина и 3-й под командованием генерал-лейтенанта Молчанова отступили пешим порядком и перешли границу Китая в районе города Хунчуна (недалеко от Посьета). По распоряжению главы трех восточных провинций Китая, маршала Чжан-Цзолина, эти корпуса вместе с бежавшим мирным населением были расквартированы в городе Гирине и его окрестностях, всего общим количеством около 7000 человек. Другие части армии и беженцы оставили город Владивосток и эвакуировались морским путем.
Из Владивостока вышло 30 кораблей: канонерская лодка «Маньчжур»; морские транспорты: «Магнит», «Батарея», «Взрыватель», пароходы: «Охотск», «Защитник», «Эльдорадо», «Монгугай», «Тунгус», «Пушкарь», «Чифу»; ледоколы: «Байкал», «Надежный»; военные буксиры: «Свирь», «Илья Муромец»; посыльные суда: «Патрокл», «Улисс», «Диомид», «Фарватер»; военная яхта «Лейтенант Дыдымов»; тралеры: «Аякс», «Парис»; таможенный крейсер «Страж»; катера: «Стрелок», «Усердный», «Резвый», «Смельчак», «Воевода», «Ординарец», «Восток».
Первой остановкой этой флотилии был ближайший от города Владивостока порт Гензан. В числе прибывших туда были: смешанный госпиталь с больными и ранеными, всего вместе с персоналом около 250 человек; одиночные неорганизованные беженцы – около 300 человек; организация инвалидов – 120 человек; чины флотилии адмирала Старка – 700 человек; группа генерала Д.А. Лебедева – 1000 человек; беженцы Забайкальской области – 1500 человек; Дальневосточная Казачья группа генерал-лейтенанта Ф.Л. Глебова – 3500 человек; морские стрелки – 300 человек; чины морских учреждений – 200 человек; Русско-сербский отряд полковника Вишневского – 100 человек; десантная рота – 100 человек; милиция с побережья Татарского пролива – 100 человек. Всего около 9000 человек.
В Гензане эти беженцы находились около 9 месяцев и в Гирине около года. Трудно забыть о той щедрой помощи, которую оказал в Гензане Японский Красный Крест и в Гирине китайские власти в лице маршала Чжан-Цзолина в действительно трагическую минуту беспомощным и почти умирающим тысячам беженцев.
Как в Гензане, так и в Гирине в течение нескольких месяцев беженцам были предоставлены помещения, продовольствие и медицинская помощь. Мы до сих пор с благодарностью вспоминаем об этих великодушных актах милосердия Японии и Китая.
С апреля 1923 года до августа чины групп генералов Д.А. Лебедева и Ф.А. Глебова под командованием последнего производили представленную японцами работу. Эта работа заключалась в рытье оросительных каналов и постройке железнодорожных насыпей. Труд этот оплачивался, но не очень высоко.
В продолжение всего пребывания русских беженцев в Гензане количество их продолжало быстро уменьшаться. Большими группами они уезжали в Шанхай, а также в Маньчжурию. Последней выехала из Гензана 7 августа Дальневосточная Казачья группа.
Ю. Овсянников{139}Эвакуация Владивостока. На «Диомиде» от Владивостока до Филиппинских островов{140}
22 октября 1922 года адмирал Старк с Сибирской флотилией оставил Владивосток. Мы на канонерской лодке «Диомид» зашли сначала в корейский (тогда японский) Посьет, чтобы закупить провизию, нужную для всего состава и пассажиров «Диомида». Пассажирами я называю, помимо семейств, морских стрелков и хабаровских кадет. Официально этот термин касался обеих групп, но кадеты заслужили того, чтобы их, хотя бы неофициально, исключить из числа пассажиров, и вот почему. Когда нас позже застигнул шторм перед Шанхаем, а уголь из угольных ям плохо горел, то пришлось перегружать его из кормового трюма через спардек в ямы. Тут оказалось, что все морские стрелки были больны морской болезнью и ни один из них не вышел на работу. Кадеты же все были на палубе, и уголь был перегружен ими с помощью судовой команды. А кому не известно, что за труд – грузить уголь!