За это время машину пробовали еще несколько раз, и каждый раз телеграф останавливался со звонком на «стоп», но это нас не особенно беспокоило, так как у «Свири» машины были сравнительно хорошие и сильные. «Свирь» нас вытянет. И вот тут, при подаче добавочного буксира, «Свирь» сбавила ход и стала подбирать заведенный буксир, чтобы уменьшить расстояние между судами. В это время засвистела переговорная труба, и, когда я ответил, А.Я. Ткачев сказал, что он опять попробует дать малый ход. Опять телеграф зазвенел и встал на «малый». Не успел я заткнуть переговорную трубу, придерживаясь за поручни, чтобы не упасть, как корабль дернуло и послышался треск. Наша надежда на «Свирь» рухнула. Подтянутый буксир был короток, и при огромных волнах, когда «Свирь» и «Диомид» рвануло в разные стороны, буксир дернул обоими кораблями с такой силой, что он лопнул, как нитка!
Мы остались без буксира, совсем без пара в одном котле и с минимумом в другом. Вдобавок ко всему, еще большой конец четырехдюймового буксира висит за бортом на носу. Чего хуже? Однако машина работает, но так тихо, что только-только позволяет держаться на курсе. Я посвистел в машину, спрашиваю, как она работает. «Ничего, – говорят, – ждем, пока нагреется». – «Слава Богу!»
Начинает темнеть, а «Свирь» ходит вокруг да около, не зная, что ей делать, как помочь нам. Строевая команда заканчивает рубить все крепления лопнувшего буксира и, поочередно освобождаясь, с трудом дотаскивается до койки и валится без сил. Даже без ужина. Вот и боцман, следуя за другими, ушел вниз. Р.А. Штюрмер, работавший почти все время с ними, пошел повидать свою жену, лежавшую в каюте. Уже совсем темнеет, а динамомашина еще не пущена. Запросил машину и получил грустную весть: динамомашина не работает, ее нельзя пустить в ход. Послали за масляными фонарями, но посланный вахтенный их не нашел, а знающих их местонахождение разбудить было невозможно. Команда свалилась и уже не была в состоянии подняться за фонарями. Мы в темноте. Я бросился шнырять и раздобыл несколько свечных огарков, так что смог соорудить свет под колпаком компасного нактоуза да еще оставить один в кармане для освещения карты, когда надо на нее посмотреть время от времени.
Стоим на мостике и видим, как «Свирь» в поисках «Диомида» полным ходом идет слева от нас. Прошла она от нашей кормы на расстоянии одного корпуса и не нашла нас. Пробовали свечами как-нибудь ей дать знать о своем местонахождении, но безуспешно. Тогда М.М. Коренев приказал дать выстрел из трехдюймовки. Мичман Бурый выстрелил в направлении «Свири», но при том шторме (а он разыгрался посильнее того, что был перед Шанхаем) «Свирь» такой маленькой хлопушки, как трехдюймовка, даже не услышала. Решив, что нас в темноте все равно не найдешь, «Свирь» дала полный ход и исчезла где-то на зюйд-весте. Мы остались одни. Так как на норд-ост от оконечности первого из Пескадорских островов и маяка на нем на карте были показаны подводные скалы, я пытался уговорить М.М. Коренева повернуть немного вправо и таким образом избежать этих камней. Он попробовал было несколько изменить курс, но нас сейчас же так сильно положило и задергало на волнах, что он скорее лег на старый курс, боясь, что котлы могут быть сорваны с мест (что, вероятно, и случилось на «Дыдымове»).
Идем дальше. Вижу, что впереди что-то мигнуло. Опять и опять. Потом мигание стало регулярным. Посмотрели на карту. Это – мигание Северного Пескадорского маяка. Опять иду к М.М. Кореневу: «Поворачивать надо, чтобы обойти камни». Он лишь качает головой. В это время на мостик пришли все чины штаба адмирала и совместно решили, что до маяка еще далеко (около 35 миль), и мы продолжали идти тем же курсом. Я пошел в рулевую рубку. На руле стоит Клычков. Стот и поругивается. «Что случилось?» – «Да, господин мичман, руль плохо работает. Вправо идет, а влево очень плохо». Не успел я ответить ему, как он закричал: «Руль заклинило!»
И действительно, потерявший управление корабль покатился вправо и, встав лагом к волне, остановился на вестовом курсе. Что же случилось? От штурвала шел вал вдоль корабля до рулевой машинки, находившейся под спардеком у кормового среза. От машинки шел цепной штуртрос по палубе среза и, поднимаясь на полуют, доходил до дуги рулевого румпеля. Так где же можно было ожидать неприятности? Наверное, в открытом штуртросе и скорее всего на срезе. Так как я был на левом мостике, то пробежал по левому спардеку ногами по палубе, а руками по шлюпке или машинному световому люку, в зависимости от качки в ту или другую сторону, и добежал до трапа. Как всегда, скользнул руками по поручням трапа и очутился внизу. Как только я хотел пробежать к середине среза, где начинался штуртрос, как с ужасом увидел, что «Диомид» проваливается, с левого борта поднимается волна невероятной высоты и, надвигаясь, обрушивается на срез. Я как держался за трап, так и скользнул вокруг него, очутившись под выдававшейся палубой спардека.
Волна грохнулась на палубу среза и покатилась на другой борт. Так как я был в углу, где находился один из поворотных шкивов штуртроса, то тут же нащупал этот шкив. Как я был обрадован, когда увидел, что мне подвезло и я тут же нашел и причину заклинения руля. Оказалось, что большое точило сорвалось со своего места, как-то попало под штуртрос и заклинилось у шкива. Голыми руками тут ничего не сделаешь, и я поднялся на спардек, где натолкнулся на Р.А. Штюрмера, бежавшего туда, где можно было найти что-то неладное. Я ему объяснил, в чем дело, и он сказал: «Аадно, я тут справлюсь, а ты пойди успокой Барыню». Я был у них шафером на свадьбе, а потому ясно было, что «успокоить Барыню» было моим делом, да к тому же я сильно промок в волнах среза и рад был пойти вниз немного погреться.
Пока я был внизу, вдруг перестало так невероятно качать, и я выскочил наверх посмотреть, что случилось.
Тут же пришел на мостик и Штюрмер и доложил при мне командиру, что кочегарный унтер-офицер Коваль, пробираясь из машинной палубы и узнав, в чем дело, где-то раздобыл лом и кувалду и разбил точило, чем и освободил штуртрос.
Я бросился пеленговать маяк и, получив направление на него с разных сторон, определил, что из-за заклинившегося руля мы волей-неволей повернули вправо, и как раз вовремя, так как мы были намного ближе к маяку, чем я даже предполагал, и с заклинившимся рулем мы прошли западным курсом почти вплотную к подводным камням. Теперь же мы шли опять на юг, и маяк, и камни, и остров были у нас по левому борту.
Часов в 8 вечера мы прошли милях в пяти траверз южной оконечности северного острова, и хотя Пескадорские острова были запрещены японцами для иностранных судов, мы решили, если можно, там отстояться. Повернули на норд-норд-ост и пошли к пройденному острову. Это маленькое расстояние мы прошли в 4 часа и в полночь встали на оба якоря, оставив машину работать самым малым ходом для облегчения давления ветра на корабль, а значит, и на якоря. Как мы спали эту ночь! Утром перед 8 часами офицеры собрались в кают-компанию к чаю. Физически все отдохнули за ночь, но переживания предыдущего дня не изгладились, все еще чувствовалась подавленность. О вчерашнем дне говорили мало, но больше говорили о том, что погода стала лучше, недоумевали, почему не видно японцев, хотя и стоим мы на якоре в запрещенных водах Японского Императорского флота.
Тут рассмешил нас Р.А. Штюрмер, рассказав, что к нему только что подошел Коваль и с тревогой в голосе спросил: «Господин лейтенант, мне ничего не будет за то, что я ночью точило сломал?» Рассказ этот всех настолько рассмешил, что можно было даже подумать, что накануне ничего не произошло. А адмирал сказал: «Ну, господа, мы отдохнули, а после обеда можно будет и сняться с якоря и идти дальше на Филиппины». Настала тишина. Разговоры забыты. Улыбок не видно. Все молча разошлись.
Когда я вышел на палубу, мне даже показалось, что и погода ничуть не исправилась со вчерашнего дня. Несмотря на испортившееся настроение, работа закипела. Я смог приготовить масляные фонари для ходовых огней, для компаса и для штурманской рубки. На палубе ничего не напоминало о четырехдюймовом стальном буксире. Руль работал исправно. Как будто все в порядке, только старшего инженер-механика все еще не видно.
12 часов. Все опять в кают-компании к обеду. Разговаривают только адмирал со своим штабом и командиром. Остальные только изредка перекидываются какими-нибудь замечаниями. К концу обеда адмирал сказал М.М. Кореневу: «Михаил Михайлович, я думаю, что лучше дать всем отдохнуть еще немного. Отложите съемку с якоря до завтрашнего утра». Все вдруг заулыбались, оживились, разговорились. Я почувствовал, что даже погода значительно разгулялась. Даже когда «генералитет» удалился, офицеры еще долго сидели и болтали.
Вдруг кто-то воскликнул: «Андрей Яковлевич!» Все оглянулись в сторону коридора. И действительно, наш старший инженер-механик А.Я. Ткачев, после двух суток непрерывной работы, идет из машинного отделения к себе в каюту. Увидев, что все на него смотрят, он только крикнул: «Я сейчас, только руки помою». Все засуетились, каждый старался сделать что-нибудь, чтобы как-то проявить себя в желании оценить чем-то Андрея Яковлевича за его героическую работу. Ведь он провел больше двух суток в машине без сна и, кажется, без еды, а воду пил лишь из донки (помпы). Когда он вошел в кают-компанию, все стоя суетились около него. Но он не в состоянии был много говорить и, прожевав наскоро свой обед, ушел к себе, лег и до следующего дня больше не вставал. Хорошее настроение не прекращалось, а к вечеру еще больше усилилось, когда, сверх всякого ожидания, при заходе невидимого в пасмурную погоду солнца, на всем корабле зажглись электрические лампочки. Как после потопа радуга показала Ною, что теперь все будет в порядке, так и нам электричество дало знать, что главные невзгоды прошли…
Когда на следующее утро пришло время сниматься с якоря, все пошло гладко, по-старому. Взяли курс на ост-зюйд-ост, чтобы с северной стороны пройти самый юго-западный остров. Как ни странно, и тут мы не видели японцев. Так мы вышли из Пескадорских островов и продолжали идти в том же направлении, чтобы под прикрытием островов приблизиться ближе к Формозе, рассчитывая, что дующий норд-ост отклонится из-за нее…