Когда мы ночью проходили тот участок пути, что сказал командир, что «мы прошли последними», — уже снегу было столько, что щиты ограждения скрывались в нем, снегу было много и на полотне — после нас снег завалил полотно, — больше никто не прошел, а кто и прошел, то застрял у виадуков у Льгова, которые были взорваны нашей пехотой без координации и распоряжения «начальства» — соначальника военных сообщений, пехотное начальство боялось встретить на этом участке советские бронепоезда, но прежде, чем те могли прийти, угробили наши четыре бронепоезда в снегу у виадуков. Три на нашей линии Курск — Льгов, четвертый на линии Льгов — Брянск — «Генерал Корнилов», «Офицер», «Иоанн Калита» и «Генерал Дроздовский». Команды ушли пешим порядком. Фронт там и замерз.
Зима, Полтава… Рота ушла на ст. Харьков — Южная, а мы стоим здесь в тупике, на формировании, в ожидании распоряжений… Теперь наш поезд состоит из двух частей — базы и боевой части, но сейчас это один состав (то есть поезд): впереди две контрольные площадки — шпалы, рельсы и все необходимое для починки пути на них; затем бронеплощадки, так называемый «гроб» — длинная, вероятно сделанная из угольной площадки с высокими железными стенками и железным перекрытием. На обе стороны по четыре амбразуры для пулеметов; на обоих концах площадки входные, в дверях тоже амбразуры. Пулеметы «виккерс» 4 на треногах, 3 «максим» на колесах и 1 «кольт» на треноге. Патроны в ящиках тут же рядом; свободного места мало. Снаружи на защитного цвета стенке красуется щиток «Желбат-2» на колесе со скрещенными ружьями. За бронеплощадкой паровоз типа «ОВ», за ним вагон с боеприпасами и всякой взрывчаткой; за ним пустая платформа, где был погружен паровой копер — кран (который мы никогда не смонтировали), вторая платформа — шпалы, рельсы, этим кончался боевой состав; дальше шли вагоны нашей базы: жилые теплушки, склады, кухня. Для путевой команды был большой вагон–пульман — 15 солдат со взводным из старых железнодорожников. Боевой состав обслуживался исключительно добровольцами. Поначалу я был электриком — положил по всем вагонам провода с патронами для ламп, но своей электростанции у нас не было — но был «Крючок», который набрасывался на сеть чьей‑либо базы, тогда у нас было много света!
В теплушках жило восемь человек на двойных койках, одна над другой, два стола и посредине печь чугунная. Комплект нашей еще «полтавской» теплушки был на восемь человек, все харьковские — технологи, но нас было всего семь: Е. Ведерников, Трапезников, Нашиванко — ученый лесовод, Петр Калмыков, механик, я, один поляк, фамилию которого не помню, так же как того седьмого, который «потерялся» у Харькова. Подо мной было место свободно и с другой стороны тоже, так что стол нашей стороны практически был общим и жизнь вагона в пути проходила тут. Двери вагона на обе стороны — узкие, и лестничка железная, полное удобство! Я дружил с Е. Ведерниковым, он был на верхней койке моей половины — мы оба над столом, и оба в карты не играли, у обоих было окошко рядом — рамы этого окошка были покрыты инеем по утрам, покуда печка не разгорится хорошенько. Было нас человек сорок, фельдфебелем был кубанский казак из инженерной роты.
Командир, Петр Иванченко, и его помощник поручик Кутепов (он пришел к нам значительно позже; будто бы племянник генерала) жили в теплушке, разделенной пополам; там же в половине вагона была канцелярия, штаб. После ухода роты мы еще простояли несколько дней в Полтаве, можно сказать, жили беззаботно.
Полтава. Пошел однажды в город — я же должен был видеть кадетский корпус. Ведь тут учились с малых лет и папа, и дядя Вася, здесь дедушка Саша Мудрый был инспектором классов; сюда меня трехмесячного привезла мама, чтобы внука–крестника показать… Здесь был экономом полковник Петров, которого я встретил уже в Буэнос–Айресе, который знал и Юру, и Васю, помнил прекрасно Александра Васильевича — деда… Все закрыто, все в снегу, громадный парк позади здания… Морозно, ни души на улицах.
Благоденствие наше было нарушено — приказ из роты: идти на Харьков — Южную. Есть! Уже был поздний вечер, поужинали и покатили. Привычно стучат колеса, хорошо спится под их музыку, только пустой «гроб» тарахтит, но и там наполовину спали… Вдруг — под колесами рвутся петарды, с одной стороны и с другой… Стоп! Подкатили к ближайшей будке сторожа. «Желбат-2 — приказ Нач–Во–Со [Начальник военных сообщений] — принять немедленно станцию Харьков–Мерефа», — по телефону нам лаконично передали. Есть Мерефа!
Наутро мы были в Мерефе — это товарная станция Харькова — громадная станция, все забито поездами, свободен только один путь, что у перрона! С трудом вкатили наш поезд в тупик, что у станции. Командир (Петя) пошел «принимать» станцию, но оказалось, что мы как распорядительная сила в помощь коменданту специально для отправки поездов на юг, и Петр получил полномочия — все рвутся на юг! Но: 1) санитарные летучки и беженцы, 2) поезда, груженные зерном, 3) поезда — базы воинских частей — эти рвутся вперед! 4) воинские части.
Контроль «излишних» вагонов, прицепленных к поездам: зерно и продукты отцепить и посылать с поездами — зерно. Беспощадно, под угрозой пулеметов! Тут мы узнали, что 27 ноября 1919 года генерал П. Н. Врангель принял главнокомандование армией — «на откате»! Нач–Во–Со в непосредственном распоряжении штаба, и первое распоряжение — порядок на железной дороге! Вот мы потому и прибыли в Мерефу. Приказ был принят с большим облегчением и надеждой на то, что в руках Врангеля и отступление пройдет благополучно. Команда наша в этом отношении очень благонадежна была и, имея приказ и полномочия широкие, подтянула всех торопящихся на юг, поотбирали вагоны зерна и всякого добра в вагонах, перебрасывали их к зерновым поездам. И только в одном случае был большой скандал — база бронепоезда «Волк» имела 11 вагонов, главным образом груженные зерном, — это же откровенный грабеж! Пришлось на выходных стрелках поставить пулемет для острастки — хотели сами уйти, вне очереди. Подошла боевая часть «Волка» — хотели идти вместе с базой! Нет, — но тут пришлось просто испросить приказ свыше — «Волк» уйдет последним! Но они нам впоследствии отплатили — не забыли! Страшные впечатления оставляли поезда с беженцами, перегруженные донельзя, женщины, дети — зачастую откровенное хамство со стороны солдат и торговцев продуктами питания, но все же эти эксцессы были как исключение. Все было тяжело в этих условиях. В течение двух дней мы разгрузили Мерефу, был слух, что нам грозит та же «работа» на станции Лебедин, но нас послали на Лозовую. Стучали привычно колеса, мы отсыпались…
Лозовая — громадная станция Южных Донецких дорог. «Людской материал» уже прошел, стояли бесконечные поезда — с чем? Приходилось открывать и разделять отправку на юг. В тупике перед станцией стоят четыре вагона — мы давно видели! Что там — открывать! Полно человеческих трупов! — хвост санитарной летучки — тифозные! Паровоз вытолкали на запасные пути и там сожгли…
Лозовая — для меня была трагическая страница жизни! Петя заболел тифом: большая температура, часто бредил. Пришлось устроить его в санитарную летучку — куда он попадет? Ушла летучка. Петя в последний момент мне успел передать конверт из полевой книжки. «Это передай Зое Романовне!» Я его передал маме в мае 1926 года в Варшаве. Вместо Пети к нам прислали поручика Окишева, мы его прежде не знали, но легко с ним сжились.
Неожиданно условные тревожные гудки нашего паровоза слышим — спешно возвращаемся на поезд; подождали, чтобы кто‑либо не остался. И уже опять стучат колеса, поют свою песенку — приказ: «Спешно на станцию Волноваха, принять позицию как легкий бронепоезд!»… Это далеко, почти Донецкий бассейн… В подчинение соответствующей бронегруппы. Шли всю ночь, спали. Наутро вкатили на маленькую станцию, четыре пути — название не помню, но впечатление незабываемое: сплошь вагоны–ледники, белые, всюду охрана — что же это? Оказывается, «харьковская тюрьма эвакуируется»! Сплошь тифозные, трупы, грязь!.. Прошли на выходные стрелки, чтобы не стоять около этих составов. Командир на станции выяснял обстановку, коменданта не было уже, а железнодорожники чистосердечно и доброжелательно нам сообщили, что дальше нам идти на Волноваху нет возможности: следующий перегон уже два дня тому назад перешел к красным, что мы практически уже в тылу у них.
«Беги на поезд — поднять полный наряд и перейти на западные выходные стрелки. Попробую связаться с Лозовой по телефону». Опрометью я помчался на поезд; через полчаса вернулся командир — получил новый приказ: «Спешно — станция Синельниково, ждать распоряжений». Это значило вернуться на Лозовую и идти дальше на юг. Боевая смена в площадке, тревожно, кругом бесконечная степь под покровом снега, ковыль под ветром склоняется. Идем полным ходом. Лежу на койке у своего окна, и горизонта в степи не видно, все сливается с небом одноцветно. Настроение поганое. На первом же разъезде проделали маневры и перекинули паровоз и бронеплощадку вперед. И несемся дальше — чтобы прийти на Лозовую раньше, чем красные!.. Удалось; эта громадная станция была полупустая. Сопровождал командира на станцию. Он связался с Нач–Во–Со: «Хорошо, что добрались, позади никаких войск нет, красные в трех перегонах, снять коменданта ст. Лозовая, следовать на Синельниково».
Перекинули бронеплощадку в хвост поезда — на случай, если нас догоняли бы! — приняли коменданта со скромным скарбом и помчались на юг. У одной сторожевой будки встретили пехотную заставу, дальше в глубокой выемке притаился бронепоезд — крючком подвесив свой провод телефона на нижний, что бежит между столбами, — этот связывает смежные станции. Взаимно откозыряли — и пошли дальше. На станции другой бронепоезд. Как обычно, командир зашел к коменданту — это уже был офицер нашей роты, по телефону получил подтверждение приказа. И покатили мы дальше. Помню, где‑то в пути нас «остановила петардами будка» — телефон, застава пехотная. Приказ: «Выждать впредь до распоряжения!» Оказывается, ожидали прорыв красной кавалерии. Было неуютно — лежали мы в дозоре — на всякий случай! — дул ветер со степи. Ночь. Так простояли часа два, пока пришел «отбой» по телефону. Покатили дальше. Тут поблизости батька Махно в своей области, можно ждать всякой неожиданности, вплоть до взрыва пути. Идем с осторожностью! И мне приходилось иногда сидеть на контрольной площадке впереди поезда в гнезде из шпал, чтобы наблюдать за полотном — там все были «прямые» бесконечные… далеко видно. Пошли перелески, местность холмистая, живописная, тут снегу еще не было. Где‑то вправо за буграми должен быть Днепр, но далеко. Синельниково — большая узловая станция. Еще много зерновых составов, и отправляли их почти «впритык» на юг. Нам приказ «без задержки» на ст. Мелитополь! Весь длинный перегон мы проделали ночью, так что никаких впечатлений, как «скорым поездом» шли, спали! Прошли Александровск, что на Днепре, и все «по левому пути» — он свободен, по «правому» зерно в Крым идет. На Синельниково к нам прикомандировали второго офицера — поручик Кутепов, а комендант из Лозовой там остался — отоспался у нас. Рано утром однажды проснулись на ст. Федоровка — один перегон до Мелитополя, там штаб Нач–Во–Со. Неподалеку от станции город. Кругом немецкие колонии, немецкие названия их — вижу по карте. Потихоньку втянулись на станцию — на предпоследний путь. Масса путей — до вокзала далеко. И все стоит зерно! На юг! Штаб Нач–Во–Со, поезд в тупике у вокзала; сопровождал туда командира поезда. Уже знаем, что нам приказ: «В Крым, ст. Джанкой» — ожидаем «путевую», то есть час отъезда. Ту