а меня, но его взгляд был отстраненным, как будто он и не видел меня. – Русские опять наступали. Раздались еще выстрелы. Снова крики. Хенрик был таким тяжелым. – Он сделал паузу, капли пота блестели на верхней губе, как будто эти слова жгли его изнутри. – Я споткнулся. Упал вместе с ним, прямо на него. Он весь дрожал. У меня не было сил снова поднять его и бежать. Я слышал, как русские приближаются. Он попросил меня прикончить его. – Он бросил сигарету, втирая ее в землю подошвой. – Как я мог застрелить его? Я снова попытался его поднять. Но он плакал. Он умолял меня. – Он грубо вытер лицо тыльной стороной ладони. – Я держал его голову в своих руках, и я… я…
– Ты застрелил его? – Я вздрогнула, тошнотворное чувство отвращения поднялось во мне. Уставившись на каменную стену, я попыталась отогнать образ Хенрика, лежащего в луже крови на белом снегу.
Себастьян отвернулся к стене. Он вытянул руки перед собой, упираясь ладонями в каменную поверхность, и согнулся пополам. Его плечи подрагивали. Он плакал? Неужели так плачут мужчины? Я ждала, пока он успокоится, но теперь его трясло. Я с ужасом подумала, что он вот-вот упадет в обморок, когда спазмы пронзили все его тело. Шагнув к нему, я обхватила его за спину, пытаясь поддержать.
– Себастьян. – Его имя обожгло мои губы. – Все кончено. Все в прошлом. – Я склонила голову ему на спину и держалась за него, пока дрожь не поутихла и его тело не обмякло, но не убирала руки. Я почувствовала, как он глубоко вздохнул, а затем повернулся, вцепившись в меня, как утопающий. Я позволила ему прильнуть ко мне, прижаться щекой к моей щеке, пропитывая ее теплыми слезами.
– Прости меня, Элиз. – Горячее прерывистое дыхание его слов пронзило меня насквозь. Я почувствовала, что растворяюсь, теряю себя в нем. Теряю всё.
Это потребовало всей моей решимости, всей моей воли, но мне удалось сделать шаг назад. Резкий ветер, казалось, взметнулся вихрем, пронесся между нами, отрывая нас друг от друга. Я сделала еще один шаг, и ветер просвистел сквозь меня, оставляя внутри холодную пустоту.
Для меня наступил переломный момент. Момент, который изменил бы все в моей жизни. Я взяла его за руку, притягивая обратно к себе, сокращая расстояние до одного вздоха. И поцеловала его. Отдаваясь этому поцелую каждой клеточкой своего тела.
Глава 27
Париж, май 1944 года
Элиз
Себастьян знал, где я живу, и это одновременно пугало и возбуждало меня. Каждый день, возвращаясь после работы, я чувствовала себя как на иголках, колеблясь между надеждой и опасениями. Я не думала, что он явится ко мне домой, но с другой стороны, уже видела его темперамент. Я помнила, каким осторожным он был, когда водил меня в ресторан, следил за тем, чтобы никто не увидел нас вместе. Но я была и свидетелем его импульсивности, когда он спасал меня на рю де ля Помп; его смелости, когда он согласился вывезти детей; его ранимости прошлой ночью. Я вспоминала, с каким отчаянием мы бросились в объятия друг друга, будто остались одни в целом мире.
Звонок в дверь прервал мои мысли. Сердце подскочило к самому горлу, хоть я и не верила, что это был он, но стоило только допустить такую возможность, как мой пульс участился.
– Открою! – крикнула я и, схватив куртку, побежала к двери.
Душа ушла в пятки. На пороге стояла женщина с пакетом.
– Мадам Шевалье?
– Я ее дочь, – ответила я, забирая у нее пакет. Неоправданное разочарование охватило меня, когда я вернулась на кухню, чтобы отдать посылку матери, даже не задерживаясь, чтобы посмотреть, что там внутри.
Прошла неделя.
Нет, решила я после долгих и мучительных раздумий, Себастьян не придет.
Мне предстояло самой найти его.
Я согласилась какое-то время держаться подальше от книжного магазина. Но туда могла пойти Изабель. Разве нет? На самом деле ей это ничем не грозило. Да ей и не пришлось бы ничего делать. Мсье Ле Бользек догадался бы, почему я послала ее, и если бы было сообщение для меня, он смог бы передать через нее – скажем, с книгой.
Я попросила ее зайти в магазин на следующий же день, сказав, что мне нужен сборник коротких рассказов. Изабель обрадовалась возможности выйти в город одной, в субботу днем, и домой она вернулась явно взволнованная.
– Угадай? – Она вошла на кухню, держа под мышкой сверток в коричневой бумаге.
– Что? – осторожно спросила я, отрываясь от брюквы, которую натирала на терке.
– В магазине был бош.
Ком подступил к горлу.
– Я же просила тебя – не произноси это слово. – Мама вытерла руки о фартук, поворачиваясь к Изабель.
– И что он делал? – Я не могла удержаться от вопроса. Это мог быть кто угодно, но я знала, что это он, Себастьян.
– Разговаривал с мсье Ле Бользеком, – ответила Изабель.
– О чем он думает, вступая с ними в разговоры? – Мама вздохнула. – Он вообще не должен привечать их в своем магазине. Как только эта война закончится, люди все ему припомнят.
– Немцам тоже разрешено заходить в книжные магазины, мама. – Я закусила губу, опасаясь, что наговорила лишнего. – Никто никогда не заподозрил бы в мсье Ле Бользеке коллаборанта.
Мама нахмурилась.
– Ты не знаешь, на что способны люди.
Я слышала, что она сказала, но мои мысли были заняты посылкой, которую Изабель все еще держала под мышкой.
– Это мне? – спросила я.
Она протянула мне сверток.
– Мсье Ле Бользек сказал, что ты просила эту книгу. – Изабель выдержала паузу. – И чем она так хороша?
Я пожала плечами, изображая безразличие, и покрутила сверток в руках. Он был перевязан бечевкой и, очевидно, предназначен только для меня. Но как я могла улизнуть, чтобы вскрыть его втайне от всех? Я уже чувствовала, как в меня впивается мамин взгляд. Я села за кухонный стол, стараясь дышать ровно, положила пакет перед собой и развязала веревку. Оберточная бумага соскользнула.
– Да. Я помню, что просила отложить ее для меня. – Мое сердце забилось сильнее, когда я вспомнила, как Себастьян покупал эту книгу, когда мы впервые встретились в магазине.
– Что это? – Мама заглянула мне через плечо.
– Поэзия. – Прозвучало фальшиво, как мне показалось.
– Поэзия? – Судя по интонации, мама была немало удивлена.
– Я подумала, что было бы неплохо почитать для разнообразия какие-нибудь стихи.
Мама нависла надо мной, ожидая, когда я открою книгу.
– И это все? – В голосе Изабель сквозило разочарование.
– А что еще, по-твоему, могло быть? – Я постаралась произнести это легко, беззаботно.
– Ну, не знаю. Что-нибудь получше поэзии. – Она отвернулась, как будто ей уже наскучил этот разговор.
– Почему бы тебе не почитать нам какое-нибудь стихотворение? – Я уловила нотку иронии в словах мамы.
Я открыла книгу на середине – предположив, что это самое безопасное место. У меня возникло отчетливое ощущение, что Себастьян не так давно читал эту самую страницу. Я начала читать вслух.
– Est-ce á nous qu’il prête l’oreille? Кому Он внемлет – нам?
– Est-ce aux anges? Est-ce aux demons? A quoi songe-t-il, lui qui veille. Иль ангелам? Иль демонам? Что думает, когда глядит на нас…
Я замолчала. Себастьян, должно быть, отдал эту книгу мсье Ле Бользеку, чтобы тот передал мне, и где-то внутри оставил послание, но не могла же я искать, когда мама нависала надо мной, как стервятник. Я захлопнула книгу, отчаянно желая уединиться в своей спальне.
– Почему ты перестала читать? – Мама подняла бровь. – Мне очень понравилось.
– Тогда я выберу что-нибудь и прочту вечером, после ужина. – Я отложила книгу в сторону и вернулась к натиранию брюквы.
Только через час подвернулась возможность проскользнуть в свою комнату, не вызывая подозрений. Я закрыла дверь и села на кровать. Наконец-то я осталась одна. На этот раз я открыла книгу на первой странице. И там была надпись.
Любовь моя, Лиз,
Моя жизнь началась с тебя.
Твой навсегда,
Я поднесла открытую книгу к лицу, вдыхая запах бумаги, печати, пытаясь уловить его запах, испытывая трепет перед неведомым. Из книги выпал листок бумаги. Я подняла его – набросок карты Венсенского леса со стрелками, указывающими на озерцо Сен-Манде, и припиской внизу. Ориентируйся по белым меткам на деревьях. Семь часов. В субботу и далее каждый день, пока не придешь.
Мое сердце воспарило. Мир засиял яркими красками, исполненный надежды. Я бросила взгляд на часы и увидела, что уже семь. Он наверняка там, ждет меня. Мое тело пронзила сладкая дрожь нетерпения. Завтра. Я пойду туда завтра.
Следующим вечером, по счастью, воскресным, я сказала маме, что собираюсь встретиться с другом и к ужину меня ждать не стоит.
– Вернусь до комендантского часа, – заверила я ее.
– Я знаю, что вернешься, – огрызнулась она в ответ. – Но куда ты так торопишься?
– На встречу с хорошим другом. – Я поспешила уйти, прежде чем она успела сказать что-нибудь еще.
Я воспользовалась велотакси, чтобы добраться до Шатле, уговаривая жилистого велосипедиста быстрее крутить педали, а затем на метро поехала в сторону Венсена. Только в лесу мне удалось успокоиться; я задышала ровнее, слушая вечернее пение птиц, пока брела по берегу озера. Оглядывая стволы, я так и не увидела следов белой краски. С замиранием сердца я осмотрела сотни деревьев, задаваясь вопросом, как же найти те, что он разрисовал. Продираясь сквозь густые заросли, я отчаянно искала знаки. И наконец увидела смазанное пятно белой краски на стволе толстого дерева. Я провела по нему рукой, сердце забилось в горле. Он где-то здесь! Я огляделась в поисках следующей метки. Она нашлась всего через два дерева от меня, а потом еще через пять деревьев. А дальше – ничего.
Вокруг было не так много людей, но мне пришлось сдержаться, чтобы не окликнуть его, пока я переходила от дерева к дереву, пробираясь сквозь низко нависающие ветки и подлесок. Когда я подняла глаза, мое внимание привлекла одинокая белая роза.