– Себастьян, – прошептала я, потянувшись к цветку, ощущая нежный шелк лепестков.
Откуда-то донесся шорох. Я оцепенела. Чья-то рука схватила меня и протащила через узкий просвет между кустов, так что я расцарапала себе ноги и предплечья. Подавив крик, я позволила Себастьяну вывести меня на небольшую полянку, где на неровной земле, заросшей крапивой, было расстелено грубое коричневое одеяло; посередине стояла бутылка красного вина, рядом лежал целый кругляш камамбера. Себастьян притянул меня к себе, крепко обнимая за талию. Мое дыхание участилось, наши лица почти соприкоснулись.
– Ты пришла, – пробормотал он. – Я думал, ты никогда не придешь.
На какое-то мгновение мы оба замерли. Все это казалось нереальным, как будто я ступила в тайный сад. Неужели такое возможно – чтобы мы стояли так близко друг к другу и я слышала его дыхание, чувствовала запах его кожи? Мне хотелось прикоснуться к нему, и я протянула руку к его лицу. Он схватил мои пальцы и поднес их к своим губам. Другая его рука легла на мою поясницу, притягивая меня еще ближе к нему, и вот уже его щетина терлась о мою щеку.
У меня не было слов. Вместо этого я ласкала его губы, нежно раздвигая их, зная, что, как только мы сольемся в поцелуе, пути назад уже не будет. Не будет никакого «раньше». И потому я медлила, продлевая этот восхитительный момент, прежде чем все разлетится на миллион осколков, которые мы никогда не сможем собрать обратно. Я чувствовала страстную настойчивость в его дыхании, но он ждал. Он ждал меня.
Поцелуй, когда он все-таки случился, поначалу был робким; мы исследовали, пробовали друг друга на вкус, но уже вскоре целовались как одержимые. Я не могла им насытиться, я хотела всего. Какая бы толика здравомыслия у меня ни оставалась, исчезла и она.
Глава 28
Париж, июнь 1944 года
Элиз
Единственный способ сохранить секрет – это не рассказывать его ни одной живой душе. Но как скрыть любовь, что струилась по моим венам, зажигала свет в моих глазах, пылала румянцем на моих щеках? Я вертелась перед зеркалом, пытаясь заставить себя выглядеть несчастной, пытаясь погасить сияние. Но любой, кто хорошо меня знал, различил бы фальшь. Мама – уж точно, я видела это по ее косым взглядам и поджатым губам. Она чувствовала, что во мне что-то изменилось, но это скорее беспокоило ее, чем радовало. Еще бы. То были времена, когда тайные улыбки и легкость духа вызывали подозрения.
Но она ничего не сказала в тот первый вечер, когда я вернулась. Молчала и все последующие вечера. Однако знала, что я что-то скрываю, догадалась уже по тому, как я отвела глаза, когда вернулась сытая после того, как они с Изабель поужинали. Я приносила им хлеб и сыр, однажды даже клубнику. Это была моя ошибка. Мама отказалась от клубники, и пришлось отдать ее Изабель, которая проглотила ягоды без каких-либо вопросов, в то время как мама наблюдала, сложив руки на груди и поджав губы, а я стояла рядом, проклиная себя, идиотку, за то, что сделала все это настолько очевидным.
– Как его зовут? – наконец спросила она, пока Изабель смаковала клубнику, закрыв глаза, в полнейшем экстазе.
Я уставилась на маму, зная, что теперь разговора не избежать.
– Себастьян, – выдала я после некоторой заминки.
– Себастьян – и все?
Я не могла произнести его фамилию. Как бы я посмела принести немецкое имя в наш дом?
– Он наполовину француз, – уклончиво ответила я, вспоминая слова мсье Ле Бользека, когда он пытался заставить меня увидеть Себастьяна в другом свете. И свой ответ: Какая разница? Он одет в нацистскую форму!
– Наполовину француз? – Ее слова прозвучали медленно, натужно, и между ними повис невысказанный вопрос.
– Его мать – француженка. А отец… немец.
Изабель подняла глаза, и воздух на кухне наполнился густой тишиной, отчего стало трудно дышать. Я тяжело опустилась на стул, но вскинула голову. Мне хотелось защитить его, но как? Не могла же я рассказать о детях, которых он спас. И о том, что он не такой, как другие.
– Изабель. – Мама расправила плечи. – Иди спать.
Изабель, явно чувствуя напряжение, оказалась достаточно мудрой и не стала спорить, а тихо выскользнула, оставляя меня наедине с мамой.
– Во что, по-твоему, ты играешь? – прошипела она. – Если бы только твой отец был здесь. Ради всего святого, что ты творишь? – Ее слова лились потоком. – Немец? Я думала, ты их ненавидишь. Ты что, рехнулась?
– Это не его вина, что он немец.
Она изумленно уставилась на меня.
– И это не наша вина, что мы – узники в собственной стране. Мне наплевать, чья это вина. Что случилось с твоими убеждениями? Он – враг.
– Он просто человек. Он не хотел этой войны так же, как и мы.
– Ты сошла с ума! – Она прижала руки к вискам, как будто не могла все это воспринять. – Война скоро закончится. – Она сделала паузу, чтобы перевести дух. – И что потом? Ты думала об этом? Ты пожалеешь. Мы все пожалеем. Ты подумала об Изабель? Ты вообще считаешься с нами? Кто знает, что может случиться с людьми, с людьми, которые…
– Нет, мама. Пожалуйста, все не так. Ты его не знаешь. – Мне очень хотелось рассказать ей, как Себастьян помогал спасти детей, но я не могла говорить о таких вещах. Это было слишком опасно.
– Как ты можешь быть такой наивной? Такой глупой?
– Мама, пожалуйста. Никто не знает, где я встречаюсь с ним. И это всего на час, не больше.
Она выхватила миску из сушилки для посуды. На мгновение мне показалось, что миска полетит на пол, но мама бросила ее в раковину.
– Я устала. – Она вытерла глаза тыльной стороной ладони. – Я устала жить в страхе. Устала быть голодной. Устала от вечных поисков еды для нас. А ты только о немце своем и думаешь. Как ты можешь быть такой эгоистичной?
– Я думаю не только о нем. И никто не знает о его существовании.
– Ради всего святого, зачем тебе сейчас так рисковать? Союзники уже высадились на побережье Нормандии. Армии в пути. Нам просто нужно продержаться еще немного.
– Я знаю, мама. Знаю. – Я шагнула к ней, взяла ее руку и накрыла своей ладонью. – Я тоже это чувствую, мама. Освобождение придет. Но, пожалуйста, позволь мне провести это время с Себастьяном. – Я сжала ее руку. – Я люблю его.
Она отдернула руку и сердито посмотрела на меня.
– Не вздумай рассказать об этом своему отцу, – произнесла она угрожающим тоном, когда пронеслась мимо меня прочь из кухни.
Глава 29
Париж, 15 августа 1944 года
Себастьян
Мягкое ровное дыхание Элиз подсказало Себастьяну, что она еще спит. Их руки были сцеплены под простынями; он осторожно высвободил свои пальцы. Повернувшись на бок, он долго смотрел на нее, пока лучи раннего утреннего солнца пробивались сквозь щели в ставнях, высвечивая ее лицо, ее скулы. Она осталась у него на всю ночь впервые с тех пор, как они полюбили друг друга всего четыре месяца назад. Они здорово рисковали, ведь ей пришлось солгать матери. Но оно того стоило. Каждая минута была бесценна.
Он провел линию от ее уха до ключицы, где его пальцы замерли во впадинке. Элиз тихонько пошевелилась.
– Тсс, Лиз, – прошептал он. – Спи. – Эта часть ее тела казалась интимной, сокровенной. Открытой для чужих глаз, но не для прикосновений. Имела ли она какое-то название? Если нет, то его следовало бы придумать. Особенное место. Как тайное «я». Элиз впустила его в себя, полностью доверившись ему, и он открылся ей вместе со своими страхами и тревогами. Наклонившись вперед, Себастьян коснулся губами этой теплой впадинки, зная, что никогда не предаст то доверие.
Он погладил ее по волосам, надеясь успокоить и вернуть в сладкие сны. Он хотел впитать эти моменты, запечатлеть в своем сознании каждую мельчайшую деталь; то, как подергивались в дреме ее веки, как розовели ее щеки в минуты возбуждения, как она тянулась к нему во сне. Ему нужно было сохранить все это в закромах памяти, чтобы в разлуке он смог бы воспроизвести драгоценные воспоминания. Эти мгновения с ней, мимолетные, ускользали из его рук, прежде чем он успевал за них ухватиться. Он жаждал чего-то, за что мог бы держаться вечно. Он хотел написать стихи о ней. Полурифмы всплывали в его сознании, пытаясь вырваться наружу, неуверенные в себе. Он боялся их воздействия, как только они окажутся на воле. Сила слов. Слова лгали. Слова предавали. Слова убивали. Что, если они напугают ее? Что, если заставят ее почувствовать себя в ловушке? И в какой-то мере ответственной за него? Что, если слова погубят магию?
Элиз снова пошевелилась; на этот раз слегка повернув бедра, она легла на бок, лицом к нему; не открывая глаз, она обвила рукой его шею, притягивая его к себе; ее рот искал его губы.
Позже, когда они, измученные ласками, лежали бок о бок, соприкасаясь влажными телами, она погладила его по щеке. Он выжидал, зная, что она хочет заглянуть в него глубже, прочувствовать его до донышка.
– Ты веришь в любовь с первого взгляда? – тихо спросила она.
Он на мгновение закрыл глаза, размышляя.
– Нет. – Конечно, он не верил. Очевидно же, что это не более чем инстинкт спаривания. Какой идиот стал бы доверять подобному животному инстинкту?
– Я тоже не верю. Я тебя даже не разглядела толком, когда впервые увидела в книжном магазине.
– Ты видела только военную форму.
– Да, и она меня напугала.
– Ну, я тоже едва взглянул на тебя.
Она легонько ущипнула его за щеку.
– Неужели?
– Я знал, что ты не хочешь привлекать внимание. Тем более – мое внимание. Но я тебя приметил. – Он поиграл с ее пальцами. – И ты меня заинтриговала.
– Продолжай, – подбодрила она его.
Его тронуло, что она хотела слышать, как он говорит о ней.
– Ты показалась мне дерзкой. И храброй. Я знал, что ты боялась тех полицейских, но виду не показывала. – Он отпустил ее пальцы. – Меня это восхитило. – Он провел рукой по ее волосам. – Но я чувствовал, что ты можешь попасть в беду.