Я сознавала, что когда выйду за эту дверь, мы, возможно, никогда больше не увидимся. Как мы могли вот так отпустить друг друга? Я хотела провести с ним каждую последнюю минуту; это все, что имело значение. Остальное могло катиться к черту. Повернувшись к нему спиной, я закрыла глаза, и мое сердце ухнуло куда-то вниз. Я отступила чуть дальше от кровати, просто чтобы посмотреть, что произойдет. Ничего не произошло; он не произнес ни слова и не шелохнулся. Я нагнулась, подняла с пола лифчик, в одно движение нацепила его, потом отыскала свою рубашку. Себастьян все молчал, продолжая курить. Я застегнула рубашку, взяла брюки со спинки стула и натянула их.
У меня возникло такое чувство, будто между нами разрастается пропасть, в которую я вот-вот упаду, тогда как он стоит на краю, наблюдая. Мне страстно хотелось сорвать с себя одежду и снова броситься в его объятия – обнаженной, смеющейся и храброй. Ради этих мгновений – мгновений с ним – и стоило жить.
Подошла очередь сандалий. Я сунула в них ноги и сделала еще один шаг к двери. Останови меня! Останови меня! Я мысленно умоляла его. Не позволяй мне уходить. Никогда. Но в комнате стояла тишина, которую нарушал лишь стук моего сердца. Какой-то саморазрушительный импульс помешал мне обернуться, когда я потянулась к ручке двери.
– Лиз. Не уходи так. – Моя рука замерла в воздухе. Я услышала, как он встает с кровати, направляясь ко мне, затем почувствовала его руку на своем плече. Он развернул меня лицом к себе, мягко прижимаясь носом к моему носу.
– Просто пообещай мне, что ты не умрешь, – прошептала я.
Он поцелуями смахнул мои слезы, затем прижался губами к моему уху.
– Доверься мне, Лиз. Мы будем вместе.
Я хотела ему верить. Мне нужно было верить ему. Невыносима была сама мысль о том, что мы вот так расстанемся, попрощаемся в его гостиничном номере, не оставляя после себя ничего, в чем можно найти поддержку. Я осторожно сняла с шеи ожерелье, которое родители подарили мне на восемнадцатилетие – одинокую красную рубиновую розу на серебряной цепочке, и вложила ему в руку. – Обязательно верни это мне. – Я нежно поцеловала его сомкнутые губы.
– Лиз, – прошептал он. – Я обещаю. Административный персонал, таких как я, эвакуируют до прихода союзников. Я вернусь в Германию до окончания войны. Как только боевые действия прекратятся, я приеду к тебе. Это не займет много времени.
В его устах все звучало так просто, что я почти поверила ему.
– Это безопаснее, чем пытаться бежать, – добавил он. – Я не хочу подвергать тебя еще большему риску. – Он закрыл глаза и поцеловал меня в лоб. – А теперь иди.
Я снова повернулась к двери, на этот раз мои пальцы коснулись ручки. И я потянула ее на себя, открывая.
Я прошла по коридору, спустилась по лестнице; мое сердце раскалывалось с каждым шагом. Сосредоточившись только на том, чтобы ставить одну ногу вперед другой, я ввела себя в состояние оцепенения, зная, что если позволю хоть одной эмоции прорваться наружу, то сразу же побегу обратно.
Было почти облегчением выйти на улицу; шум машин, тягачей и крики людей обрушились на меня как напоминание о том, что я все еще здесь, в этом мире. Яркое солнце слепило глаза, и я прикрыла их рукой, оглядываясь вокруг. Мимо прогрохотал грузовик, битком набитый немецкими солдатами; стволы их винтовок и пулеметов смотрели на окна жилых домов. Я прижалась к стене, спасаясь от потока легковых и грузовых машин; они сигналили, тормозили, вставали под погрузку. Я замерла в нерешительности, напуганная этой зловещей суматохой. Сделав глубокий вдох, я все-таки отлепилась от стенки и зашагала к метро. Я почему-то не удивилась, обнаружив, что оно закрыто, и продолжила путь пешком. Грузовик с открытым кузовом перегородил дорогу, и, обходя его сзади, я увидела, как немецкие солдаты загружают туда прикроватные столики. Я остановилась, сердце заколотилось от ярости. Они все еще обворовывали нас – увозили с собой нашу мебель! Один из них замешкался, опустил свой груз на землю и уставился на меня. Я выдержала его взгляд. И он подмигнул, как будто делая меня соучастницей воровства. Потом он присел на краешек стола, небрежно достал сигарету из кармана брюк и закурил, не сводя с меня глаз.
С высоко поднятой головой, встречая его взгляд, я прошла мимо него, не сказав ни слова. Я слышала, как он присвистнул у меня за спиной, но не обернулась. Мне потребовалось колоссальное мужество, чтобы уйти от Себастьяна. Со всем остальным я бы справилась играючи.
Глава 31
Париж, 16 августа 1944 года
Элиз
Я долго добиралась до дома, по пути пересекая мост на острове Сен-Луи. Девочка лет десяти стояла посередине моста, на шее у нее висел поднос, полный ярких безделушек. Она поймала мой взгляд, и я подошла.
– Чем ты торгуешь?
– Это броши, – ответила она. – Синие, белые и красные.
Я огляделась вокруг, беспокоясь за нее, но немецких патрулей не было видно.
– Будь осторожна, – все равно прошептала я, роясь в кармане в поисках мелочи. – Я возьму три. – Мое сердце учащенно билось, когда я забирала у нее броши. Это было опасно, но казалось шагом к победе. А она приближалась с каждым часом.
На площади Одеон мое внимание привлек плакат на углу. Национальный фронт призывал всех парижан присоединиться к FFI (Французским внутренним войскам – отрядам де Голля) или народному ополчению и сражаться с немцами. Мое сердце подпрыгнуло, стоило мне подумать о том, чтобы вступить в их ряды, но разве это возможно теперь? Мысли о Себастьяне, оставшемся в полном одиночестве в гостиничном номере, вызвали у меня боль тоски и отчаяния. Что во мне осталось для борьбы?
Я постояла с минуту на площади Сен-Сюльпис, глядя на церковь, собираясь с силами перед встречей с мамой. Потом завернула за угол и пошла домой.
Мама распахнула дверь, прежде чем я успела вставить ключ в замок. Она быстро впустила меня внутрь и тотчас разразилась гневной тирадой:
– Ты была с ним! Не с Франсуазой! Она приходила сюда, спрашивала о тебе. Мне пришлось сказать, что я не знаю, где ты. Какой позор! – Она сложила руки на груди, преграждая мне путь, словно баррикадой.
– Прости. – Я чувствовала себя опустошенной, эмоционально истощенной. Я просто хотела, чтобы меня оставили в покое. Но это был не вариант. Я последовала за мамой на кухню.
– Садись. – Она выдвинула кухонный стул. Я плюхнулась на сиденье, готовая к нотациям. Она села рядом со мной и какое-то время молчала. Наконец она тихо произнесла: – Я понимаю твои чувства.
Я ожидала упреков и порицаний, но вместо этого услышала: – Возможно, у меня есть решение. – Она глубоко выдохнула и как будто сдулась. – Я тут подумала… О тебе и… и Себастьяне. – Она впервые назвала его по имени. – Он ведь наполовину француз, не так ли?
Я кивнула.
– И он говорит по-французски, как француз?
– Да.
– Я знаю, как много он значит для тебя, Элиз. – Она изучала мое лицо, но я не шелохнулась. – Одному богу известно, что с ним станет, когда придут союзники. Но уж точно ничего хорошего. Здесь он был бы в большей безопасности.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты могла бы привести его к нам. Выдадим его за нашего кузена.
– Что? А как же соседи? – То мама и слышать о нем ничего не хотела, а теперь предлагает приютить его. Я скорее растерялась, чем обрадовалась.
Мама вздохнула.
– С соседями я разберусь. Я бы предпочла, чтобы ты была здесь, под нашей крышей, чем там, с ним.
Она не знала, что я вернулась домой навсегда, что оставила Себастьяна. Я чуть не призналась ей, но мысль о том, что он будет здесь, со мной, была слишком соблазнительной. Неужели такое возможно? Я позволила себе представить это на мгновение, и мое сердце воспарило, но снова ухнуло вниз, стоило только подумать о соседях.
– У мадам консьерж нюх, как у собаки. Она же стукач.
– Не беспокойся о ней.
– Но она увидит, как он войдет. Спросит, кто такой. – До конца ли мама все продумала?
– Я встречу его снаружи и войду вместе с ним, пока ты займешь ее чем-нибудь. Поделишься с ней картошкой, что мы купили у Жоржа. Этого будет достаточно, чтобы отвлечь ее от всего остального.
– Ты уверена, мам? – Я не хотела подвергать всех нас опасности. – А как же папа? Что будет, когда он вернется домой?
– Когда вернется, тогда и подумаем об этом. Кстати, ты можешь отнести ему кое-что из отцовской одежды. Кепку, старые брюки, куртку. Он будет выглядеть как обычный француз.
Бедная мама, только что она беспокоилась о моей безопасности, а теперь была готова пойти на такой риск ради меня. Вспоминая свои обиды на мать, я почувствовала себя маленькой пристыженной девочкой. Сглотнув ком в горле, я обняла ее, но она была напряжена как струна. Конечно, для нее это было трудное и опасное решение, и я могла только догадываться о том, насколько тяжело ей было отбросить собственные заботы в сторону и понять, что Себастьян значит для меня. Укол вины пронзил меня, когда я подумала о ней и Изабель, о том, на что обрекаю их.
– Спасибо тебе, мама. Спасибо! Мы будем очень осторожны, обещаю. – Я замолчала, когда в голову полезли мысли о лишнем рте, который нам придется кормить. – Я могу попросить его принести немного еды.
– Мы справимся. – Она сложила руки на груди и нахмурилась. – Нельзя терять времени. Скоро на улицах начнутся бои.
Одновременно взволнованная и встревоженная, я вышла из кухни и направилась в свою комнату, чтобы переодеться в чистую рубашку, прежде чем снова уйти.
– Элиз. – Тихий шепот заставил меня обернуться. Изабель стояла позади в бледно-голубом сарафане, ее длинные тонкие руки повисли плетьми. – Где ты была?
– Я была с особенным другом.
– Твой парень. – Она загадочно улыбнулась. – Это тот человек, да? Из книжного магазина? Тот бош.
Как она могла догадаться? Черт возьми, мама! Должно быть, что-то ляпнула. Я нахмурилась, напоминая себе, что Изабель – всего лишь ребенок. Нам, взрослым, и то было достаточно трудно разобраться во всем этом.