Я не думала, что когда-нибудь мне станет легче. Мысли о Себастьяне причиняли мне физическую боль. Я отвернулась от Изабель, зарывшись лицом в подушку. Изабель обняла меня тонкими ручками и прижалась головой к моей сгорбленной спине. Я почувствовала, как она дрожит, и догадалась, что ее душат слезы. Мне пришлось взять себя в руки, притвориться, что со мной все в порядке, когда на самом деле я умирала. Сделав глубокий вдох, я отринула боль и повернулась к ней. Говорить я не могла, но крепко держала ее в объятиях, позволяя ей выплакаться. Когда дрожь утихла, я погладила ее мокрое лицо.
– Это я виновата. Это все моя вина. Элиз, прости меня.
Возможно, все произошло по ее вине. Мари могла рассказать кому-то еще, и пошло-поехало; Себастьяна наверняка поносили как эсэсовца или гестаповца.
– Давай вставать, Изабель. – Я старалась говорить твердым голосом, как будто вполне владею собой. Эту роль мне теперь предстояло играть. Но оторвать себя от кровати оказалось не так-то просто.
Я прошла в ванную и встала под прохладную воду, пытаясь унять жгучую боль во всем теле. Потом побрела на кухню. Мама склонилась над раковиной.
Она тут же обернулась и поймала мой взгляд.
– Как ты себя чувствуешь? – Ее тон был мягким и нежным, но она быстро отвела глаза, как будто спрашивала о простуде.
Я не смогла ответить. Вместо этого я взяла у нее из рук брюкву, которую она только что промыла.
– Нарезать? – Мне нужно было чем-то занять себя. Я достала из шкафа разделочную доску, положила ее на кухонный стол, потом вытащила острый нож из деревянной подставки и с силой вонзила его в толстый кругляш брюквы. Он поддался довольно легко, разломившись на две части, и я продолжила нарезать, и кусочки становились все мельче и мельче.
– Достаточно. – Мама тронула меня за локоть. – Остановись, Элиз. Хватит!
Глава 36
Париж, 22 августа 1944 года
Элиз
Я лежала без сна в своей постели, стараясь не думать о том, что они могли сделать с Себастьяном. Но как не думать об этом? Как остановить видения, наводняющие мой разум? Его безжизненное тело в луже крови. Вместо этого я пыталась вспомнить, как загорались его глаза, когда он видел меня; как я притворялась спящей, когда чувствовала на себе его ласкающий взгляд; как он импульсивно, по-детски, смеялся; как плакал. Я цеплялась за свои воспоминания, зная, что со временем они поблекнут, а ведь это все, что у меня осталось. Воспоминания.
Мама пыталась вселить в меня надежду на то, что его могут обменять как военнопленного; скажем, кого-то из участников движения Сопротивления выдадут в обмен на Себастьяна, но что она могла знать? Я бы все отдала, чтобы это выяснить, но у нас не было никаких связей, не у кого было спросить.
Мы жили в ожидании на ничейной земле, в отрезанном от снабжения Париже, и понятия не имели, когда сюда доберутся союзники. Кто-то говорил, что нацисты разрушат Париж перед отходом, что они способны на такое варварство. Но я думала лишь о том, что города можно восстановить. А вот людей не вернешь.
Вздохнув, я повернулась на другой бок. И в тот же момент дом содрогнулся от прогремевшего неподалеку взрыва.
– Мама! Мама! – раздались крики Изабель.
Я затаила дыхание, пока дребезжали окна и двери.
Мама ворвалась в мою комнату, держа Изабель за руку. Свободной рукой она подняла меня, и мы втроем пошли в ее спальню, где устроились на кровати, прижавшись друг к другу. На рассвете взрывы наконец стихли. Мы дремали, пока слишком яркий солнечный свет не пробился сквозь щели в ставнях. Тогда мы оделись и вышли на улицу.
Мир изменился.
Мимо прошагала женщина, одетая в мужские брюки, с винтовкой, перекинутой через плечо, и повязкой FFI на предплечье. Выйдя на главную улицу, мы увидели плакаты, приколотые к белым каменным стенам, призывающие нас, граждан, к оружию. Открыто продавались газеты движения Сопротивления. Атмосфера была наэлектризованной.
Наша соседка Иветт пронеслась мимо нас.
– Мы идем на Елисейские Поля, – крикнула она. – Вы с нами?
Мама посмотрела на Иветту.
– Разве это не опасно?
Иветта пожала плечами.
– Теперь уже не так опасно. Боши просто хотят убраться отсюда.
– Но взрывы прошлой ночью. Это устроили они?
– Должно быть. В Люксембургском саду засели недобитки. – Она пристально посмотрела на меня, но я не смогла прочитать выражение ее лица. – Сейчас все выходят на улицы, – продолжила она. – Союзники будут здесь с минуты на минуту.
– Пожалуйста, мама. Я хочу пойти. – Глаза Изабель сияли от возбуждения.
Мама взяла меня за руку.
– Давай поставим Изабель между нами. Они же не станут стрелять в двух женщин и ребенка.
Иветта взяла маму за другую руку, и мы направились к Сене. Мама, Иветта и Изабель запели:
– Allons enfants de la Patrie, le jour de gloire est arrive…[79] – Я попыталась присоединиться к ним, но у меня перехватило горло. После четырех долгих лет наконец-то наступало освобождение, но мое сердце было словно налито свинцом. Это заставило меня усомниться в верности собственной стране. Я как будто лишилась своих корней. И чувствовала себя потерянной.
– Тиранам смерть – и нет пощады! – громко и ясно пропела Изабель.
Мы держали путь в сторону Café de Flore, проходя мимо закрытых cafés, заколоченных магазинов и баррикад. Улица стремительно наполнялась людьми – поющими, кричащими, и нас унесло вместе с толпой, хлынувшей на мост Александра III, к площади Согласия.
В воздухе прогремел взрыв. Люди закричали, попытались бежать, но лишь натыкались друг на друга, возникла давка. Я крепче сжала руку Изабель. Толпа остановилась. Плотные клубы дыма поднимались над крышей Гран-Пале.
– Allez![80] – Толпа снова потянулась вперед, к огню, как мотыльки на пламя. Я бросила взгляд на отель «Крийон». Зловещие немецкие танки выстроились перед фасадом здания. Они что, собирались стрелять в нас?
– Давай же! – крикнула Иветта, толкая меня в плечо. – Идем!
– Нет! Там танки!
Но толпа напирала, не оставляя нам возможности удержаться на месте. Увлекаемые этим потоком, мы вытянули шеи, в ужасе таращась на пламя, прорывающееся сквозь кровлю, на столбы густого серого дыма со странным розовым оттенком. Испуганное конское ржание заставило меня содрогнуться. Должно быть, цирковые лошади оказались запертыми внутри. Пожарная команда ворвалась во дворец. Оттуда выскочила одинокая лошадь. Немецкие солдаты подняли винтовки и выстрелили в пожарных, но попали в лошадь. Животное с глухим стуком рухнуло на землю, обмякнув, как гротескная марионетка. Я отвернулась. Изабель истошно вскрикнула.
– Grand Palais![81] – завопила какая-то женщина. – Как они могли? Я их ненавижу! Это не люди. Они – монстры, и я буду ненавидеть их до скончания времен.
– Нам надо уходить! – Мама потянула Изабель за руку.
Я обернулась, и меня потрясло другое зрелище: какие-то люди сидели в шезлонгах на газоне в конце Елисейских Полей. Они наблюдали за происходящим, как зрители в театре. Мне это приснилось? Или это призраки? Я закрыла глаза, крики эхом отдавались вокруг. Себастьян! Себастьян! Почему ты не сбежал со мной? Где ты теперь?
– Я хочу домой, – захныкала Изабель.
Я открыла глаза и притянула ее в свои объятия, прижимаясь к тонкому хрупкому тельцу. Горячие слезы текли по моему лицу. Сквозь их мутную пелену проступили размытые силуэты людей, обступивших палую лошадь. Нет! Только не это! Я отвернулась, заслоняя от Изабель жуткую сцену. Перочинными ножами и всем чем ни попадя горожане кромсали плоть лошади, отрывая куски мяса и запихивая их в свои сумки. Вот что голод делал с людьми.
Глава 37
Париж, 23 августа 1944 года
Элиз
Стыд, страх и отвращение бурлили в моих венах, пока мы брели обратно домой. Люди настолько изголодались, что готовы были рвать мертвечину. Мы тоже недоедали, но никогда не зверели от голода. Это заставило меня задуматься о том, как выживали в последние четыре года те, у кого не было связей и какого-либо дохода. По крайней мере, нас кормила моя зарплата банковского служащего.
Недалеко от площади Сен-Мишель нам встретилась группа людей с кирками в руках. Они взламывали брусчатку, выстроившись цепочкой; два человека снимали бетонную плиту и передавали ее следующему, а тот в свою очередь передавал дальше, и так до самой баррикады, которую они возводили.
– Хочешь нам помочь? – крикнул один из них.
Я отрицательно покачала головой. Мужчина выглядел разочарованным, и я заметила, что несколько женщин скептически оглядели меня, что усилило мое и без того мучительное чувство стыда и предательства.
– Ты останешься и поможешь, – сказала мама. – Я отведу Изабель домой. – Я была измотана и все еще испытывала боль, спазмы то и дело схватывали желудок. Мне просто хотелось пойти домой. Но мама настояла. – Иди, Элиз. Ты должна быть с ними, строить баррикады. – Она говорила напористо, да и, по сути, была права. Пришло время показать, какая из меня патриотка.
Я послушно направилась к группе.
– Буду рада помочь, – обратилась я к тому парню, что окликнул меня. И как только эти слова слетели с моих губ, мне открылась правда. Я действительно хотела помочь. Пусть в моем сердце поселилась пустота, но я хотела быть частью происходящего. Эти люди открыли передо мной иное пространство, впуская меня, и я сразу почувствовала себя востребованной, уже членом команды.
– Salut.[82] Я – Тереза, – заговорила женщина слева от меня. В мужских шортах, подпоясанных широким кожаным ремнем, и тяжелых коричневых ботинках. Я невольно уставилась на ее голые ноги.
– Элиз, – ответила я. К ней прилетел очередной кусок бетона, и она передала его мне. От такой тяжести у меня подогнулись колени, но я устояла и сумела передать эстафету. Солнце нещадно палило, и я вытерла струйку пота, скатившуюся по лицу. Потом взглянула на Терезу. – Видели дым над Гран-Пале?