Мсье Ле Бользек покачал головой:
– Нет, Элиз. Нам надо придумать другую легенду.
– Но он же помог нам! Помог вывезти детей. Я не могу делать вид, будто его никогда не существовало. – Я посмотрела ему в глаза. – Вы не можете просить меня об этом.
– Элиз, пожалуйста, выслушай меня. Люди предубеждены; они не захотят вникать в подробности твоей истории. У каждого своя история, но в твоей они услышат только слово «бош». – Он стиснул мою руку. – Суазик увидит твои щетинистые волосы и живот и сама обо всем догадается, но мы должны предоставить ей ложь, с которой она сможет жить. Если мы скажем правду, ей придется тебя прогнать.
Я уставилась в свой пустой стакан, и меня охватила глубокая печаль, стоило подумать обо всех секретах, которые мы должны были скрывать друг от друга.
– Вы уверены, что она примет меня?
– Примет, если я попрошу. – Он снова наполнил мой стакан. – И Бретань – хороший вариант. Там у многих голубые глаза, а у некоторых даже светлые волосы.
Я мрачно кивнула. Другого выхода все равно не было:
– Я с радостью покину Париж.
Он сжал мои руки.
– Я знаю. Новая жизнь пойдет тебе на пользу.
Глава 44
Париж, декабрь 1944 года
Элиз
Мы вернули себе наш город, и возвращение всей страны было не за горами. Мы стали почти свободны. Так почему же я все еще чувствовала себя пленницей? Я отвернулась от разбитого окна, кое-как скрепленного липкой коричневой лентой.
Я не слышала, как вошла мама. Догадалась, только когда она кашлянула.
Я повернулась к ней. В тусклом свете сумерек она выглядела как привидение.
– Полагаю, нам следует купить что-нибудь на ужин. – Ее голос прозвучал безжизненно. – Осталось всего несколько картофелин. Уже темнеет.
Иногда легче разговаривать в полутьме.
– Мама. Я уезжаю.
Я увидела вспышку облегчения в ее глазах.
– Куда? Куда ты поедешь?
– У мсье Ле Бользека в Бретани живет сестра, Суазик ле Кальве. Она приютит меня.
– Бретань, – повторила мама, устремив взгляд в разбитое окно. – Да. – Она снова посмотрела на меня, и ее глаза сузились. – А эта женщина знает правду об отце?
– Нет. – Это слово казалось жестоким и твердым, но оно было частью сделки.
– И какую же историю он ей рассказал?
– Что отец, Фредерик, был убит во время освобождения, – произнесла я на одном дыхании, как будто торопилась освободиться от лжи.
– Да, пожалуй, это сработает. Ты могла бы взять с собой фотографию Фредерика, для убедительности. Только постарайся, чтобы тебя никто не видел, пока не отрастут волосы и не родится ребенок. – Ее плечи поникли. – Что я скажу твоему отцу? – Не дожидаясь ответа, она продолжила:
– Он узнает. Кто-нибудь из соседей проболтается. Или консьерж. А еще Изабель, она не очень-то умеет хранить секреты. – Мама обхватила голову руками. – О боже, он убьет меня!
В этот ужасный момент меня осенило: она надеялась, что он не вернется. Именно из-за отца мне приходилось покидать родной дом. Но как жена она, конечно, хотела, чтобы он вернулся.
Глава 45
Бретань, январь 1945 года
Элиз
Месяц спустя я стояла на платформе в Ренне, крепко обхватив себя руками и притоптывая в тщетной попытке согреться. На вокзале не оказалось зала ожидания, а мой стыковочный поезд опаздывал. Неподалеку стояла семья из пяти человек, но я не подошла к ним, а они не подошли ко мне. Лишь время от времени поглядывали на меня украдкой. На мне был берет, но волосы из-под него не торчали и не рассыпались по плечам. Понятное дело, эти люди задавались вопросом, не из tondues ли я – бритоголовых, стало быть.
Начальник станции прошелся по платформе, и я вжалась в тень у стены. Но он уже увидел меня. Остановился на полпути, взглянул в мою сторону и пробормотал себе под нос: «Как не стыдно».
Я отпрянула еще дальше. Но куда же подевалось мое чувство собственного достоинства? Мне стало стыдно за свой стыд. Решительно шагнув вперед, я посмотрела ему прямо в глаза.
– Bonjour, monsieur. Когда следующий поезд на Ланьон?
Он поколебался, прежде чем ответить:
– В четверть четвертого, мадемуазель, – наконец процедил он.
– Merci, monsieur. – Я смотрела на его удаляющуюся спину, и ко мне возвращалось достоинство. Никто не заставит меня жить в тени. И моего ребенка тоже.
Как только прибыл поезд, я запрыгнула внутрь, с облегчением избавляясь от холодного ветра, но пустой вагон не отапливался. Я туго обернула шерстяной шарф вокруг шеи, съежившись на сиденье. Благо в термосе был кофе, любезно приготовленный мсье Ле Бользеком, и я налила себе чашку, вдыхая тепло и аромат, прежде чем сделать глоток, и гадая, какой прием меня ждет в Трегастеле.
Когда поезд наконец доплелся до станции Ланьон, уже наступила ночь, и платформу освещал единственный уличный фонарь. Я стояла, наблюдая за людьми, как их встречали, обнимали, целовали, но не похоже, чтобы кто-то пришел встречать меня. Узел беспокойства завязался у меня в животе. Совсем одна, в незнакомом месте. Острая боль одиночества пронзила меня, и тоска по Себастьяну охватила все мое существо. Я чувствовала себя совершенно опустошенной, думая о том, что он должен быть рядом со мной; мы вместе должны ожидать нашего первого ребенка.
Я подняла чемодан, другой рукой обхватила себя за талию, пытаясь согреться, и вышла на улицу. Мимо проскочила двуколка, запряженная лошадью. Может, это за мной? Я предполагала, что Суазик приедет на машине; глупо с моей стороны. Я неуверенно двинулась к тому месту, где остановилась конная повозка. Кучер обернулся ко мне, и я увидела лицо женщины.
– Мадам Ле Кальве? – рискнула я.
– Oui. Montez. Садитесь. – Она бросила на меня взгляд и снова повернулась к своим поводьям.
Я поспешила обойти коляску с другой стороны и, преодолев две ступеньки, взгромоздилась на сиденье рядом с возницей, волоча за собой чемодан. Но прежде чем я успела поприветствовать ее должным образом, она уже развернула лошадь, и мы поскакали прочь. Я изучала ее профиль в тусклом свете – заостренный нос, маленький круглый подбородок. Она хмурилась.
– Спасибо вам, мадам Ле Кальве, за то, что встретили меня и что…
– Благодарить меня ни к чему, – перебила она, прежде чем я успела договорить. – Я делаю это только ради Янника.
– Янника? Мсье Ле Бользека?
Она взглянула на меня, и я уловила холод в ее глазах.
– Да. Он сказал, что тебе больше некуда идти.
Нависающие над дорогой деревья отбрасывали слабые тени, и я содрогнулась, еще острее ощущая пустоту внутри.
– Это очень любезно с вашей стороны, что вы приняли меня.
– Хм. – Она кашлянула, игнорируя мое замечание. – Тебе придется много работать. Мне нужен кто-то, кто ухаживал бы за коровами.
– За коровами?
– Да, за коровами, – повторила она как для слабоумной. – Я покажу тебе, как их доить.
– Да, конечно. – На самом деле мне очень понравилась эта идея.
– Когда должен родиться ребенок?
– В апреле.
– Осталось три месяца. Живот уже торчит?
– Не совсем.
– Полагаю, Париж еще не наелся досыта.
– Да, еды не так много.
– Кто отец? – Она выстрелила этот вопрос тем же холодным тоном.
– Фредерик, – солгала я. – Его застрелил немецкий снайпер во время освобождения. – Легенда, которую мы сочинили с мсье Ле Бользеком, прозвучала коряво, и я невольно съежилась, когда слова слетели с моих губ. Я как будто предавала Себастьяна и ненавидела себя за это. Она не ответила, и дальше мы ехали в тишине. Холодный ветер пробирался сквозь мое тонкое пальто. Я снова мельком взглянула на ее профиль; в тусклом лунном свете резко выделялся тонкий заостренный нос. Она выглядела гордячкой, и я не могла себе представить особой теплоты между нами. Я зарылась лицом в шарф, стараясь не позволить одиночеству поглотить меня.
– Каким он был? – вдруг спросила она.
Ее вопрос застал меня врасплох, и я заколебалась, не зная, кого описывать – Себастьяна или Фредерика. И все-таки надо было придерживаться лжи.
– У него были каштановые волосы, карие глаза. Он был добрым. – Повисло тяжелое неловкое молчание. Я задрожала, глубже зарываясь лицом в шарф. Холод пробирал меня до самых костей, и ощущение ужаса просачивалось вместе с ним. – Вы кому-нибудь говорили, что я приеду? – Меня охватило беспокойство. Кто знает, может, она вовсе не на моей стороне?
– Я вижу не так много людей, только старика-соседа и дам, хозяек maison de la presse[96]. Им я рассказала о тебе.
– И что вы им рассказали?
– В точности то, что сказал мне Янник. А что, по-твоему, я могла им рассказать? – Она громко прищелкнула языком, когда мы повернули за угол. Дорога выровнялась, и лошадь побежала рысцой, а я приготовилась к схватке с ледяным ветром.
Вскоре мы заехали на подъездную дорожку и остановились перед небольшим каменным коттеджем. Мадам ле Кальве достала фонарик и посветила вокруг, пока мы слезали с двуколки. Я успела разглядеть пустынные поля, окружающие коттедж.
– Ты проходи в дом. Я распрягу лошадь.
– Вам помочь? – предложила я, хотя продрогла насквозь, и хотелось быстрее оказаться в тепле.
– Нет, – коротко ответила она. – Просто зайди в дом и согрейся.
Я радостно подхватила чемодан и открыла дверь в коттедж. Тепло кухни сразу же накрыло меня. Оно исходило от большой печи, на которой стояли две кастрюли. Потянувшись к ней, я сняла перчатки и подержала руки над жаром плиты. Постепенно мои пальцы оттаяли.
Она вернулась, похлопывая в ладоши.
– Ma Doué![97] – Слова показались мне незнакомыми; должно быть, что-то бретонское. – Ну и холод сегодня, – продолжила она по-французски, снимая с себя несколько слоев одежды и развешивая все на заднюю стенку двери, а затем посмотрела на меня, застывшую возле печи в тоненьком пальтишке. – Я сварила суп. – Она подошла к плите и взялась за большую кастрюлю. – Снимай пальто и садись.